Боря, сделав страшное лицо, тащит что-то из воды.

– Рак! У, чёрт клешнятый!

Я вспомнил, как мой отец однажды ловил на рака замечательных окуней. Ох, и окуни были! Каждый по полкило – не меньше. И прошу Борю отдать рака мне. Насаживаю «кусочек» рака на крючок, забрасываю в воду. Через минуту уже тащу окуня, не такого, правда, каких вытаскивал отец, но тоже большого.

– Ваня, смотри-ка! – Боря показывает мне в сторону камыша.

Я видел такое только на картинках. В воде стоит цапля. Она поджала под себя одну ногу и, нагнув голову, смотрит и смотрит в воду, словно любуется собой в зеркале.

У Бори не клюёт. Я предлагаю ему рака, но начальник экспедиции брезгливо отказывается от моей насадки. Собирает удочки и идёт на другое место.

А клёв только начинается. Я не успеваю снимать с удочки окуней.

Но вот леса натягивается до отказа, я поднимаю удилище над водой и осторожно вывожу. Большая рыба кувыркается, плещется и, наконец, всплывает на поверхность. Лежит неподвижно. Лещ! Вот здорово!

– Ай да гусиный поплавок! Это не то, что какая-нибудь пробка. Ну, ну, гусь, давай! Есть! Эх ты, глупая пробка! Что же ты лежишь? Нет, гусь пробке не товарищ!

Я дошёл до того, что начал уже говорить с поплавками вслух. Вот бы посмотрели сейчас на меня ребята – хохоту было бы! Жаль, от рака остались всего два-три кусочка. Забрасываю крючок снова и с большим трудом вытаскиваю красивого язя килограмма на два.

Пока я возился с этой большой рыбой, мой замечательный гусиный поплавок растрепался. Я побежал к Боре, но и у него запасного поплавка не было.

– А ты сделай из камыша, – посоветовал Боря. – Их же из камыша делают. Покрасят, лаком покроют и продают.

Я представил, как делаются эти камышовые поплавки, нашёл сухую камышинку, вырезал из неё кусочек, перевязал его с обеих сторон и приделал нитяную петлю.

А на червяка почему-то так никто и не клевал. Две моих донки, насаженные червями, как стояли, так и стоят. Я бросил свои удочки и побежал к Боре, посмотреть, что у него. А у него на кукане всего лишь три окунишки.

– Напрасно ты отказался от рака, – сказал я. – Знаешь, сколько я натаскал рыбы? О, это замечательное озеро!

Мы подошли к удочкам. Я показал Боре свой кукан, на котором ворочались десятка полтора крупных окуней, лещ и язь.

– И все – на рака? – удивился Боря. – Вот здорово!

Но тут с одной моей удочкой, с той, на которой был пробочный поплавок, стало твориться что-то неладное. Поплавок мелко-мелко дрожал и дёргался то в одну, то в другую сторону. Я взял удилище и готовился подсечь рыбу. Как только она клюнет основательнее.

– Рак, – сказал со смехом Борис.

Я потянул, и вдруг меня как рванёт, потом как потянет! Я даже пошатнулся.

– Вот тебе и рак! – У меня как в лихорадке стучали зубы. – Здоровенный рачище!

С помощью Бори, засучившего штаны и влезшего в воду, я вытащил наконец толстого, золотистого линя с ярко-красными глазами. Его мы побоялись нацепить на кукан и понесли в руках к палатке.

Даже Юра удивился, увидев мою рыбу. Он долго стоял перед ней, растопырив пальцы, потом заскакал вокруг как бешеный.

– А ведь можно сделать исключительное чучело! – крикнул нам. – Это будет такая красота!

Рассерженный тем, что Юра проспал хорошее утро, Боря огрызнулся:

– Сам ты чучело! Из линя мы сейчас уху сделаем…

Над нашим лагерем потянулся дымок. Юра, низко склонив голову, копался в желудке линя, осторожно вытаскивая личинок ручейника, жучков и, наконец, положил передо мной пиявку.

– Ничего особенного, – сказал он. – Всё это уже давно известно. Вот только пиявка – маленькое открытие.

Вытащил свой альбом и сел рисовать. Я примостился около. Юра несколькими штрихами нарисовал фигуру Бори, склонившегося над котелком, и начал отделывать. Я невольно фыркнул: до того смешно Боря раскорячил перед котелком ноги.

– Что, скажешь, не похож? – усмехнулся Юра.

– Копия! – вскричал я. – Нет, в тысячу раз лучше копии! – Выхватил у Юры листок и подбежал к Боре: – Посмотри! Разве не похож?

Боря взял у меня листок и, посмотрев на него, сказал:

– Наш учитель рисования поставил бы двойку.

– За что же двойку?

– За то, что заштриховано неправильно. Свет падает вот отсюда, а Юрий штрихует здесь.

– А ты знаешь, кто тут нарисован?

– Мне и знать незачем. Штриховка неправильная!

– Так ведь это ты!

– Кто? Я? – Боря рассматривал рисунок ещё несколько мгновений, потом опять повторил: – А штриховка неправильная.

Я сказал Юре про штриховку, а он только пожал плечами:

– У Фиц-Роя это бывает. Если рассердится, чёрное будет называть белым, и наоборот.

И сделал под рисунком подпись: «Начальник экспедиции Б. Дёмин готовит уху из линя, пойманного И. Брызгаловым».

Уху Боря сварил очень вкусную. С лавровым листом, картошкой, да ещё из такой рыбы, как мой линь. Уха вышла очень пахучей, и по бульону даже плавали жёлтые кружочки жира. Мы похлебали её, закусили кусочками сладковатой рыбы с помидорами и все трое отправились к колодцу мыть посуду.

Озеро уже не дымилось. Камыши стояли в воде, а не плавали в воздухе, и под ними с одной стороны темнело, как будто было глубоко. Но на самом деле около камышей совсем мелко: цапля всё ещё стояла на одной ноге и любовалась своим отражением.

Солнце поднялось и блестело на поверхности озера, а на середине вода словно зажглась, на неё даже больно было смотреть. Тень от камышей упала на воду, и, казалось, они опрокинулись и растут и вверх и вниз.

– Смотри-ка, Ваня, вот устроился! – указал Боря на ту сторону озера.

В нескольких метрах от берега стоял человек и закидывал удочку. Под ногами у него был навален камыш, но нам хорошо были видны палки, воткнутые в дно. Человек сделал себе мостки.

Я оглядел озеро. Над тростником виднелся ещё один рыбак. Этот взобрался на деревянную лестницу, какие я видел в библиотеке, уселся на верхней перекладине и забрасывал удочку.

Совсем недалеко от нас послышался плеск воды. Из-за камыша показался зелёный плот, на котором сидел бородатый человек в трусах и, взмахивая веслом то с одной стороны, то с другой, переезжал на новое место.

– Много поймали, дядя? – крикнул Борис.

– Поймал, – усмехнулся бородач.

– Покажите, – сразу закричали мы с Юрой.

Человек отложил весло и вытащил на толстом кукане шесть огромных сазанов.

– Ого, вот это да! На что ловили? – крикнул Боря.

– На хлеб…

Боря взглянул на меня, и я прочитал в его глазах страстное желание удить на хлеб.

– Ну и что! – небрежно сказал я и взялся за конец своего кукана. – А вот я поймал…

Но что это? В руках у меня был пустой кукан с палочкой на конце. Ни окуней, ни леща, ни язя! Куда же девалась рыба? Хорошо хоть Боря видел мой улов, а то подумали бы ребята, что я хвастун. Куда же девалась рыба? Если бы она освободилась, то палочки на конце кукана не было бы. Значит, оставалось думать, что рыбу кто-то снял.

Боря умудрился проквасить червей. Вот чудак! Оставить червей в железной коробке под солнышком…

– Подумаешь, черви! Они и так были плохие. Я тебе накопаю свеженьких.

– Ты, Боря, знаешь кто? – возразил Юра. – Ты – Омбре муй афикто.

– Это что ещё за штука?

– Дарвин, когда был в Южной Америке, встретил там одного испанца. Его все называли Омбре муй афикто. В переводе это означает: человек, который всегда остаётся жалким неудачником, но никогда не теряет присутствия духа.

Боря вдруг побагровел:

– И-и-иди ты к… к чёрту! С-сам-то хорош, с-спишь до… до десяти…

– А ты до десяти три партии червей проквасишь…

– 3-знаешь что? Вари себе обед с-сам. Я для тебя готовить не буду.