Его заявление встретили дружным смехом.
Вовка удивленно оглянулся и стал выкрикивать:
— Чего вы рыгочете?!. Он хороший!.. В середине!.. По краям только закоптился… как котел на огне… Очистить можно!..
Второе заявление Вовки вызвало такой хохот, что дрогнули стекла.
Вовка замолк, съежился и был готов заплакать.
— Тихо! — стукнул ладонью по столу Андрей Андреевич. И, когда тишина наступила, спросил: — Иванов, да ты, никак, заплакать хочешь?
— Вот еще! И не подумаю! — упрямо мотнул головой Вовка. — А чего ж они: «гы-гы-гы». Так Ануш сказала! Понятно?!
— Понятно, — серьезно ответил начальник. — Можешь спокойно идти в корпус. Мы учтем твое поручительство и пожелание Ануш Григорьевны.
После полдника всех собрали у ручья. Гора, подступающая к лагерю с севера, в нижней части образует ряд террас — широких, метров по десять, ступеней, поросших невысокой травой. Справа и слева — кустарники. Посередине, по ступеням террасы, прыгает ручей, к которому весь лагерь ходит умываться.
Ребята расселись на ступенях отрядами. На нижней террасе — вожатые с Андреем Андреевичем, ребята из седьмой палаты и братья Клещовы.
Едва Андрей Андреевич рассказал обо всем случившемся, ребята зашумели, закричали:
— Выгнать из лагеря! Набить им морды! В школу написать!
— Погодите, ребята! — остановил их Андрей Андреевич. — Во-первых, совет лагеря уже решил, что гнать их из лагеря не будем. Во-вторых, мы собрались не для того, чтобы им «морды бить», а для того, чтобы на этом случае чему-то научиться. Ведь в том, что случилось, большая доля и нашей вины. Вот оборвали яблоки у Фаносопуло… — начальник сделал паузу.
Арка, сидевший в первом ряду, подтолкнул соседа в бок:
— Подумаешь, у Фаносопуло! У него много. А там, где много, взять немножко — есть не кража, а дележка!
Негромко, кажется, сказал, но в наступившей вдруг тишине услышали его резкий гортанный голос. Сидящие рядом захохотали. Те, кто не расслышал, спрашивали соседей:
— Что? Что он отмочил?!
Им повторили Аркино изречение. Смеялся уже почти весь лагерь. Криво, одним уголком рта, усмехнулся и начальник. Согнал улыбку и резко начал:
— Ты это, Барашян, брось!.. Скажешь, пошутил. А что за шуткой?.. У кого это много? Да больше всего у государства, у колхоза! Так? Значит, брать можно, и это не кража? Да этак ведь и колхоз растащить недолго, а?
— Что вы, Андрей Андреевич! Я же не это…
— А получилось «это», Барашян… Эти самые сады без хозяев мозолят всем глаза. И взять в них — будто не кража. А почему тогда днем туда никто не идет, а все ночью, тайно, чтоб никто не узнал? Значит, понимают: нехорошо это, а делают… И еще: почему это они бесхозные? Все земли вокруг колхозные. И хозяин у садов есть — колхоз!.. В общем, страсть к яблокам питают многие. Мало вам тех, что даем? Может, и мало… Вы ребята молодые, здоровые, растете — вам много надо. Но государство пока больше дать не может… Так вот. С завтрашнего дня после завтрака по два отряда идут в колхоз на сбор яблок. Заработаете хоть десять тонн. Колхоз не поскупится. И ешьте на здоровье.
— Ура-а-а-а! — восторженно встретили пионеры это известие.
Солнце поднялось над вершиной горы и осветило весь лагерь. Четкий прямоугольник линейки. За белой чертой выстроились два ряда пионеров в зеленых рубашках. Солнце играет на металлических зажимах алых галстуков. Пять поленьев с тремя эмалевыми языками пламени на серебристой овальной пластинке будто и впрямь вспыхивают, и от груди пионеров во все стороны летят разноцветные жаркие искры.
— Лагерь, смир-но!.. Пионер девятого отряда Володя Иванов, на флаг!
И снова в торжественной тишине Вовка, печатая подошвами шаг, идет к мачте.
— Лагерный флаг поднять!
Вовка каким-то непостижимым образом видит сразу всех. Весь лагерь. Одновременно с ударом барабана и первым звуком Сережкиного горна поднялись над головами вожатых, председателей отрядов, звеньевых руки в торжественном пионерском салюте.
И алый флаг лагеря с золотой звездой, серпом и молотом пошел вверх. И будто это не Вовка тянул за шнур, а флаг сам, подталкиваемый взглядами четырехсот пар глаз, торжественно всплывал все выше и выше. Вовка видел, как покосил на него взглядом Сергей, как чуть приметно улыбнулся Андрей Андреевич, когда флаг достиг той невидимой точки, выше которой он не поднимался три долгих тревожных дня.
— У-у-у-у-ух! — вырвался единый вздох, когда флаг замер на долю секунды, а потом легко скользнул к самому верху мачты и расправил алое полотнище под свежим утренним ветром.
ПОДАРОК
Когда шумная колонна лагеря прошагала к морю, в калитку мимо отсвечивающей на солнце широкой скамейки со спинкой из узких новых планок прошли шесть человек. Андрей Андреевич и пятеро пионеров. На маленькой, увитой виноградом веранде их встретила старая Ануш.
— О, сколько гостей! С утра дорогие гости — день хороший будет! Садись, пожалуйста. Кушай, пожалуйста. Это хороший персик. Чай пить будем, — захлопотала она. — Лаура, ты все знаешь, помоги стол накрыть.
— Спасибо, дорогая Ануш Григорьевна. Не беспокойтесь. Мы на минутку. Мы по делу.
— Дело? Дело потом. Гостя принять — первое дело.
— Ануш Григорьевна, мы от имени руксостава лагеря и всех пионеров просим извинить нас за то, что случилось. Это наша вина.
— А-а-а-а, Андрей Андреевич, — перебила его Ануш, — что извинить? Ты плохо делал? Нет. Сережа плохо делал? Нет. Давай о хорошем говорить будем!
Несмотря на протесты Ануш, ребята вручили ей найденные яблоки.
Сергей на вытянутых руках принес и поставил на стол, покрытый белой парадной скатертью, большой сверкающий медью самовар. Он клокотал от напряжения и стрелял через дырочку в крышке струйками пара.
Лаура с Ануш хлопотали вокруг стола. Расставляли блюда с яблоками, грушами, персиками, вазочки с любимым Сережкиным алычовым вареньем.
Во время чая Ануш особенно заботливо ухаживала за Вовкой Ивановым.
— Худой какой. Бледный какой, — говорила она Вовке. — Фрукта кушать надо — румяный будешь, как персик! — и, обращаясь к Андрею Андреевичу, хвалила Вовку: — Такой маленький — все понимает! Пришел. Говорит: «Я тебе, бабушка, сказки рассказывать буду. Весело будет — болезнь пройдет». Хорошо рассказывал — прошла болезнь. Как доктор…
Арка многозначительно смотрел на Боба, порывался что-то сказать и даже наступал ему под столом на ногу. Сидевший рядом с Бобом Андрей Андреевич поморщился, усмехнулся и сказал:
— Послушай, Арутюн. Ты хочешь, чтобы Боб сказал свою речь? Так скажи ему прямо. Зачем же мне каблуком туфли топчешь?
Арка покраснел, вскочил и принялся извиняться. А все вокруг смеялись.
Боб может и еще бы тянул, но Снайпер, напоминая о себе, тихонько вежливо гавкнул. Тогда Боб встал и, путаясь, начал свою речь:
— Дорогая тетушка Ануш! Я… мы все очень просим вас принять от нас подарок. Чтобы, значит, никакой… жулик не залез больше в сад, мы решили подарить вам Снайпера. Нам ведь уезжать скоро, — с грустью добавил он. — Снайпер, ко мне!
Снайпер в три прыжка влетел на веранду и затанцевал всеми четырьмя лапами, выражая радость и готовность к любому заданию.
— Собаку даришь? А жалко не будет? Чистый горский овчарка!
— Нет. Снайперу у вас хорошо будет. А нам все равно ехать.
— Спасибо! — поклонилась Бобу Ануш. — Хорошо подарил. Собака — друг человека. Он не обманет. Спасибо, Боря.
Все радостно заулыбались. Ануш тихо позвала:
— Снайпер!
И молодой пес, почувствовав в ней друга, доверчиво подался вперед, усиленно замахал хвостом. Ануш похлопала рукой по коленям, и он положил на них свою голову с черной лоснящейся шерстью, ткнулся носом ей в руку.
— Хороший хозяин будет. Весело жить будем, — сказала Ануш. — Ну иди, Снайпер, гуляй.