– Послушайте меня, слэтты! – воскликнул вдруг Эгвальд.

Его одежда, руки, даже лицо было забрызгано кровью, благословившей его на все задуманные дела. Толпа притихла, слушая, что скажет им сын конунга.

Эгвальд снова повернулся к кабану и положил правую руку на голову жертвенного животного.

– Над священной жертвой я даю обет в этот день! – воскликнул Эгвальд, и толпа затихла до самых дальних рядов. – Я клянусь отправиться с войском к конунгу фьяллей и не знать покоя до тех пор, пока не отомщу за убийство доблестного и благородного Скельвира хёвдинга из Льюнгвэлира! И я прошу богов помочь мне в этом!

Это был обет, достойный сына конунга в день священного праздника! Со всех сторон мужчины устремились к жертвеннику. Каждый клал руку на тушу кабана и клялся последовать за Эгвальдом.

А Эгвальд посмотрел на Ингитору. Лицо ее горело, глаза блестели, как звезды. Клятва над жертвенным кабаном гораздо сильнее и значительнее, чем клятва девушке, данная в порыве страсти. Цель ее была близка, Ингитора уже видела ее достигнутой и восхищенно улыбалась Эгвальду.

– Да благословят боги твой путь, Эгвальд ярл! – воскликнула она, и народ, услышав ее звонкий голос, притих и стал прислушиваться. – Да благословят боги того, кто задумал такой славный подвиг! Я призываю милость Одина и Фрейра на тебя моей песнью:

Никогда еще ее песнь не звучала так горячо и вдохновенно: она хотела всю силу своей души вложить в строчки, чтобы эта сила как можно лучше помогала Эгвальду в его пути! Каждый из бесчисленных кеннингов, подходивших к кому угодно, сейчас означал для нее только Эгвальда, и этот «гром стали» был только его битвой, только его победой! Всем сердцем она хотела, чтобы ее песнь так же принесла удачу Эгвальду, как песнь отца на кургане принесла удачу ей самой!

Кюна Аста и Вальборг, держа в руках серебряные чаши, полные жертвенной крови, окунали в них пучки веток и кропили кровью идол Фрейра и стены святилища, потом ворота, потом толпу. Эгвальд, переполненный восторгом от прославляющей его песни, от блеска глаз своей прекрасной девы, который он относил к себе и своей доблести, подошел к ней, взял за руки и поцеловал, а народ радостно кричал, видя в этом ожившую сагу, священное действие, спустившееся к ним из чертогов Асгарда. И Эгвальд чувствовал такое блаженство, будто стоял на облаке: восторженный вид Ингиторы, упоенный рев толпы словно бы закрепляли и утверждали перед землей и небом его близкое торжество, победу его оружия и его любви.

Крича славу богам и конунгам, люди лезли вперед, подставляли лица под дождь красных липких капель, ловя благословение Фрейра и Фрейи. Лица, руки, одежда жены и дочери конунга тоже были забрызганы кровью, как и всех вокруг. Кюна Аста весело смеялась, как девочка, щедро разбрасывая вокруг благословения Светлых Ванов. Йомфру Вальборг хмурилась, и ее не радовала даже песня, прославляющая ее брата.

Весь остаток дня и вечера большая гридница Хеймира конунга ломилась от гостей. За длинными столами тесно сидела дружина, хёльды, съехавшиеся с разных областей племени, богатые торговцы Эльвенэса и приезжие. Кюна Аста цвела румянцем, глаза ее искрились счастьем. Ничто не могло доставить ей большего удовольствия, чем множество гостей, гул голосов и веселый шум, песни и выкрики, собственный богатый наряд, тяжесть и звон дорогих украшений, всеобщее внимание и восхищение. Годы и заботы мало состарили кюну Асту – она не замечала забот, и им не удалось оставить следов на ее лице. Хеймир конунг с удовольствием поглядывал на жену со своего высокого почетного сиденья. Хоть он и прожил с ней уже двадцать три года, у него не было причин завидовать тем, у кого жены моложе.

И только при взгляде на Ингитору ему вспоминалась Хельга – та, которой нет уже так давно, та, которая осталась в его памяти почти такой же молодой, как дева-скальд, и чья юность души когда-то согревала и воодушевляла его собственный, даже в ту пору не по годам зрелый и трезвый разум. Она вернулась сейчас в облике этой ясноглазой девы в красном платье, она проросла из-под земли, как трава на кургане, и в румянце ее юных щек снова играет древняя кровь валькирии. Все же они возрождаются время от времени, а значит, этот мир еще не так стар и безнадежен, как может показаться…

Йомфру Вальборг, напротив, была невесела и с трудом сохраняла ровное и приветливое выражение на лице. Она учтиво разговаривала с теми из гостей, кто заслуживал внимания конунговой дочери, улыбалась, но это стоило ей известного труда.

– Я провозглашаю этот кубок во славу Отца Богов! – громко говорил Хеймир конунг, встав на ноги и высоко поднимая огромный золоченый кубок с пояском из драгоценных камней, горящих, словно угли. И Вальборг замечала, что и ее мудрый, уравновешенный отец, непривычно воодушевленный праздником, вином и медом, смотрит на деву-скальда с таким огнем в глазах, который уж никак не пристал его возрасту и положению! Она и его сумела заразить своим «боевым безумием»! – Пусть Повелитель Ратей, великий Один, примет наши хвалы и всегда помогает нам в битвах! Немало чести воздал он нам, и не меньше мы воздадим ему!

Гости кричали в ответ, поднимали кубки с медом и пивом, стучали чашами о столы.

– А этот кубок посвятим мы Тору Громовику! – провозглашал дальше Хеймир конунг, снова поднимая кубок, и ответные крики гостей уже звучали громче, дружнее. – Как побеждает сын богини Йорд великанов, так пусть и нам даст он сил победить всех наших врагов!

– Уж наверное, боги скорее помогут тому, о ком складывают такие чудесные «песни славы»! – радостно кричал Рингольд ярл, который первым положил руку на тушу и обещал пойти за Эгвальдом. – А не тому, кто «песнями позора» лишен силы и удачи!

– Все, что я смогу сделать, я сделаю, чтобы сила и удача совсем покинули нашего врага! – пылко пообещала Ингитора, в глазах которой враг был уже почти повергнут. – Пусть боги в этот священный день услышат меня: я сложила о нем еще одну «песнь позора»! Вот она! Слушайте меня, слэтты!

Народ смеялся, кричал, убежденный, что боги не могут не слышать таких прекрасно сложенных песен. Одна такая «песнь позора» хуже, чем тысяча стрел.

Заполночь, когда мужчины еще пировали, кюна Аста почувствовала себя усталой и простилась с гостями. Вслед за ней поднялись Вальборг и Ингитора, первая – с готовностью, вторая – больше по необходимости: Эгвальд уже заметно опьянел, не раз пытался ее обнять, забыв, что ему еще только предстоит завоевать ее любовь, и уже не очень походил на героя, способного это сделать.

Служанки приготовили в бане горячей воды, чтобы смыть засохшие брызги жертвенной крови. Вальборг была уже здесь и мыла волосы, когда Ингитора вошла, медленно стаскивая с себя всю россыпь украшений. Этелахан стала помогать ей отцеплять цепочки и ожерелья, которые за день отчасти перепутались, а никто не умел так ловко обращаться с хрупким плетеным золотом, как Этелахан.