Коттон Хейз, который приехал на вызов вместе с ним, рассказал Клингу, что он сам впервые услышал это выражение в Новом Орлеане, и оно означало, конечно, «пырнуть». Пугану звали Анни Хэлмс. В тот момент, когда жена жертвы повторила то, что приговаривала Анни, вспарывая руку своему бывшему дружку, Клинг щелкнул пальцами.

Он находился здесь сегодня, несмотря на свой выходной, потому что: 1) он жил только в шести кварталах отсюда в маленькой квартирке в тени моста Калмз-Пойнт; 2) он не мог допросить вдову Марвина Эдельмана до завтра, потому что она находилась в пути домой с Карибского моря после звонка дочери – та известила ее, что вчера был убит Эдельман; 3) больше ему практически нечего было делать по поводу убийства, пока в лаборатории Гроссмана не получат информацию об оружии, которое было использовано при убийстве; 4) он знал, что отдел установления личности был открыт семь дней в неделю (хотя мэр грозил урезать финансирование), и он надеялся раздобыть фотокарточку Анни Хэлмс, которую мог бы затем показать тому, кого она пырнула, и его жене, которая видела все это, надеясь на положительное установление личности, – этого будет достаточно для ареста.

Вот почему он находился здесь.

Он не сказал Гроссману, почему он здесь, хотя было начал рассказывать... Эта история с треугольником «моряк – жена – бывшая подружка» напомнила ему сцену в спальне, в квартире, где Клинг жил с Огастой, их собственный треугольник, обнаженную Огасту, нелепо прижимающую одеяло к груди, пряча свой стыд и наготу от мужа, ее широко раскрытые зеленые глаза, спутанные волосы, капельки пота на великолепных скулах, ее дрожащие губы. Рука Клинга с пистолетом тоже дрожала. Мужчина, который был рядом с Огастой, – третья сторона треугольника, – был в трусах и тянулся к брюкам, сложенным на стуле. Он был невысокого роста, волосатый, похож на Дженеро, у него были вьющиеся черные волосы, широко раскрытые от ужаса карие глаза, но он не был Дженеро, он был любовником Огасты. Он обернулся от стула со сложенными брюками и только сказал: «Не стреляйте».

И Клинг навел на него пистолет.

"Надобыло выстрелить, – подумал теперь Клинг. – Если бы я застрелил его, то сейчас бы жил без стыда. Тогда бы мне не пришлось прерывать свой рассказ про моряка-голландца и его подружку из опасения, что даже такой приличный человек, как Сэм Гроссман, вспомнит и подумает: «Ах, ну, конечно же, Клинг и его жена, которая его обманывала. Конечно же, Клинг ничего не сделал, не пристрелил того, кто...»

– Эй, привет! – услышал он.

Он шел к лифту, склонив голову, глядя в мраморный пол. Он не узнал ее голоса, он даже не понял вначале, что она обращается к нему. Но он поднял глаза, потому что кто-то преградил ему дорогу. Этим «кем-то» была Эйлин Берк.

На ней был простой коричневый костюм с зеленой блузкой. Зеленой – под цвет ее глаз. Длинные рыжие волосы не закрывали лица; она прямо стояла в туфлях-лодочках на высоком каблуке, которые были слегка темнее костюма. У нее была сумка через плечо, и он увидел в сумке дуло пистолета между скомканных салфеток «Клинекс». Фото, забранное в пластиковую карточку-пропуск, прикрепленную к лацкану костюма, изображало также Эйлин Берк, но помоложе, в рыжих кудряшках. Она улыбалась – на фото и сама лично.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она. – Никто сюда не приходит в воскресенье.

– Мне нужно фото из отдела установления личности, – ответил он. Казалось, она ждала, что он скажет дальше. – Ну, а ты?

– Я здесь работаю. В особой части штабного дивизиона. Прямо на этом этаже. Заходи на чашку кофе. – Ее улыбка стала шире.

– Нет, спасибо, я тороплюсь, – сказал Клинг, хотя вовсе не спешил.

– Ладно. – Эйлин пожала плечами. – На самом деле я рада, что встретила тебя. В любом случае я собиралась позвонить тебе попозже.

– Да? – спросил Клинг.

– Мне кажется, я потеряла сережку. У вас или в прачечной, где я встречалась с Трусоватым. Если в прачечной, то пиши пропало. Если в комнате детективов или в машине, когда ты меня подвозил вчера...

– Да, – сказал Клинг.

– Это была простенькая золотая сережка, как монетка в двадцать пять центов. Обычная такая сережка, с какой можно пойти в прачечную.

– С какого уха? – спросил он.

– С правого, – сказала она. – А какая разница? То есть она была на правом ухе, но серьги можно вешать на любое ухо, так что...

– Да, верно, – сказал Клинг. Он смотрел на ее правое ухо, или на что-то за ухом, или на что-то еще. Он только не смотрел ей в лицо, стараясь не встретиться с ней взглядом. «Что с ним происходит?» – подумала она.

– Ладно, погляди там, хорошо? – сказала она. – Если найдешь, позвони. Я в особой части, ты знаешь, но я не сижу на месте... Просто передай, что звонил. Если найдешь. – Она поколебалась. – Итак, это праваясережка. Если найдешь левую,значит, не моя. – Она улыбнулась. Он не улыбнулся в ответ. – Ладно, увидимся в бильярдной, – сказала она, помахала на прощание рукой, повернулась на каблуках и пошла прочь.

Клинг нажал кнопку лифта.

Тина Вонг бегала трусцой по парку в снежную погоду и, когда вернулась, с удивлением увидела детективов – они ждали ее в вестибюле дома. На ней был серый спортивный костюм «Найк» и вязаная шапочка, но не такая цветастая, какую Мейер получил в подарок от жены. Ее кроссовки были мокрые, так же, как и рейтузы.

– Ax! – сказала она и почему-то оглянулась, будто поставила машину в неположенном месте.

– Извините за беспокойство, мисс Вонг, – сказал Мейер. На нем не было той шапочки, что связала жена и подарила ему на Валентинов день. На нем была мягкая синяя шляпа, в которой вид его был более стильный.

– Мы хотели задать несколько вопросов, – объяснил Карелла. Они ждали в вестибюле около сорока минут. Консьерж в доме Тины предложил им подождать, пока «мисс Вонг набегается».

– Пожалуйста. – Тина указала им на кучу мебели, собранной у искусственного камина. В вестибюле было очень жарко. Лицо Тины раскраснелось от холода и от бега. Она сбросила вязаную шапочку и тряхнула волосами. Все трое сидели на стульях у искусственного камина. Консьерж находился у пульта с другой стороны вестибюля и читал заголовки в утренней газете. Слышался механический шум; детективы не могли угадать, откуда он шел. В вестибюле пахло влажной одеждой. За стеклом входных дверей дул сильный ветер.

– Мисс Вонг, – сказал Карелла, – когда мы говорили с вами вчера, вы помните, мы вас спрашивали, не употребляла ли Салли кокаин?

– Угу, – кивнула Тина.

– И помните, вы сказали нам...

– Я сказала, что, насколько мне известно, не употребляла.

– Означает ли это, что вы никогда не видели,как она употребляла кокаин?

– Никогда.

– Означает ли это также, что она никогда не говорила с вами об этом?

– Никогда.

– Стала быона говорить с вами об этом?

– Мы были близкими подругами. Нет ничего ужасного в том, чтобы изредка нюхнуть чуток. Думаю, если бы она употребляла кокаин, то сказала бы мне об этом.

– Но она не сказала.

– Нет, не сказала.

– Мисс Вонг, по показаниям Тимоти Мура, Салли Андерсон отправилась на какую-то вечеринку в воскресенье вечером. К кому-то по имени Лонни. Черной танцовщице в шоу.

– Да? – сказала Тина.

– А вы были на той вечеринке?

– Да, была.

– Но мистера Мура там не было.

– Нет, не было. Ему надо было заниматься. Накануне Нового года он принял решение...

– Да, он говорил нам. В тот вечер вы не заметили, чтобы мисс Андерсон нюхала кокаин?

– Нет.

– А другие?

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Там были другие члены труппы?

– Да, конечно.

– Вы помните, когда мы говорили вчера, вы упоминали, что кое-кто в труппе употребляет кокаин.

– Да, я могла так сказать.

– Вы сказали, что некоторые употребляют чуточку кокаина, время от времени.

– По-моему, я так говорила.

– Кто-нибудь из них употреблял кокаин в воскресенье? Вы заметили?