Рядом с книжными полками валялась перевернутая табуретка, а возле нее распластался Блэйд. Сверху лежала Джоан, которая пыталась его поцеловать. Он стонал и силился ее оттолкнуть, пока наконец не сбросил.

— Черт возьми, моя голова…

Джоан вновь навалилась на него, и он снова вскрикнул от боли.

— Дева Мария, перестань упираться локтем в мой пах, ненормальная! Ориел!

— Ну вот, — саркастически произнесла она. — Наконец-то вы удосужились обратить на меня внимание.

— Ориел, — сказала Джоан, вставая с пола. — Он упал с табуретки.

Блэйд свирепо посмотрел на нее.

— Она набросилась на меня.

— Он упал и стукнулся головой, — сказала Джоан. — После этого мы поцеловались.

Ориел приподняла бровь, вопросительно глядя на Блэйда. Он поправлял на себе одежду, тихо ругаясь.

— Мы не целовались. Это она целовалась. А вот я отбил себе задницу.

— Не сомневаюсь.

Он посмотрел на нее, потом на Джоан, затем снова на Ориел и самодовольно ухмыльнулся. Ориел решительной походкой зашагала прочь. Блэйд бросился за ней вдогонку.

— Не убегай, милая. Мне очень приятно, что ты ревнуешь. Вспомни правила изысканной любви, которые гласят, что любовь и ревность идут рука об руку, и чем больше любовь, тем сильнее ревность.

От бешенства Ориел потеряла дар речи. Вскинув голову она пронзила его горящим взглядом и носком своей туфельки резко ударила его по ноге.

Он, вскрикнув, схватился за ушибленную ногу и запрыгал на месте. Это зрелище доставило ей удовольствие: подбоченившись, она наблюдала за его гримасами и прыжками.

— Вы забыли другую, не менее важную заповедь, милорд: юноши могут по-настоящему полюбить, лишь вступив в пору зрелости. Вы, милорд, еще не достигли этой поры.

Повернувшись спиной к Блэйду, который все еще тер ногу, она покинула поле боя победительницей.

Только войдя к себе в комнату, она вспомнила, что хотела расспросить его о разговоре с Джорджем.

Черт бы побрал этого ветреного типа. Нет, она, конечно, не права. Теперь, подумав, она считала виновницей Джоан. Впрочем, он ведь мог и убежать от нее.

— Тьфу, шут с ним. Он заслужил то, что получил.

Но через некоторое время ее стало одолевать беспокойство: какой же реванш Блэйд собирается взять у нее за полученный удар?

Сославшись на головную боль, Блэйд избавился наконец от Джоан и вернулся к себе в комнату. Прижав лоб к спинке кровати, он громко стонал:

— Черт побери всех женщин!

Рене в это время чистил бархатную накидку Блэйда.

— Месье?

— Я доверился ей. Боже, спаси и сохрани. А что, если она проболтается одному из своих кузенов? Как я мог довериться ей?

— Госпожа Ориел? — Рене поглаживал накидку, сдувая с нее пылинки. — Но вы говорили, что она самая честная девушка из всех, кого вы знали, и самая умная.

— Да, но где уверенность, что она достаточно осторожна и осмотрительна?

— Думаю, милорд, хотя бы в том, что она все еще не уступила вам.

Блэйд поднял голову, бросив в сторону Рене недовольный взгляд.

— Вот как! Мой слуга потешается надо мной. — Он снова уперся лбом в спинку кровати. — Я должен ждать, но времени становится все меньше, а убийца по-прежнему на свободе. Сэр Томас убит, потому что знал некую тайну, и кто-то боялся, что он сможет кому-то ее открыть. Я в этом уверен. Если сэр Томас оставил об этом какое-либо упоминание, — Ориел единственная, кому он мог поведать, что держал у себя. Она сейчас хранительница его библиотеки и его вещей, а я помогаю ей разбирать их. Ты уверен, что в его личной комнате нет ничего подозрительного?

— Да, милорд. Может быть, вам попросить ее помощи?

— Это невозможно. Мне едва удалось убедить ее в том, что произошло убийство. А кроме того, как ты мне прикажешь действовать? Ввалиться к ней в комнату и заявить, что я один из секретных агентов королевы и не сможет ли она любезно разрешить мне порыться в вещах ее двоюродного дедушки? Если же сказать ей, кто я на самом деле, то под угрозой окажется ее жизнь. О Господи, ведь я это уже сделал.

Рене отставил работу и смотрел на Блэйда, как священник па кающегося грешника.

— Милорд, я никогда не видел вас таким обеспокоенным. Мы рискуем не больше, чем во времена ваших опасных миссий во Франции.

— Во Франции мне не приходилось беспокоиться об Ориел.

— А! — На лице Рене появилась улыбка. Блэйд стукнул по спинке кровати.

— Хватит скалить зубы.

— Слушаюсь, месье.

— Я сказал, хватит ухмыляться. Что ты себе вообразил?

— Ничего, милорд. Я только удивлюсь, что вы, проведя столько лет в окружении восхитительных француженок, ни одной из них не отдали своего сердца. У вас был такой выбор! Столько прекрасных и обворожительных аристократок! Но вы остались холодным и равнодушным.

Блэйд тихо выругался и направился к двери.

— Черт тебя побери! Я и сейчас не пылаю. А ухаживаю за этой девушкой, глупая твоя голова, по необходимости.

— Как прикажете, милорд.

— Я голоден и пойду на кухню, где пообщаюсь с простым и здравомыслящим народом — не в пример тебе.

Он спустился по лестнице на первый этаж, где размещались кухня и комната для прислуги. Рене совсем распустился. Вот что выходит, когда имеешь слугу, у которого сидел па коленях еще ребенком, — отсутствие почтительности. Но Рене не прав. Блэйда по-прежнему не волнует ни одна женщина и уж тем более такая невинная и бесхитростная, как Ориел Ричмонд. Видит Бог, он не поддался ее чарам, он равнодушен к ее вьющимся локонам и к ее наивным глазкам. Не так ли? Так. Иначе и быть не может. Представь, что она будет постоянно рядом. Или ты доконаешь ее, или она в конце концов доконает тебя.

Стоп! Он почувствовал удар.

Блэйд тряхнул головой и пришел в себя. Поглощенный мыслями, он ударился рукой об оконную раму в галерее и теперь чувствовал сильную боль в кисти. Потирая руку, он продолжил путь на кухню. Он уже несколько раз приходил сюда, немало удивляя тем прислугу. Дружба со слугами, поварами, рубщиками мяса, пекарем и пивоваром была необременительной и ни к чему не обязывающей. Он пел им песенки про героев-любовников и забавлял рассказами о прожженных француженках.

Когда он вошел на кухню, его лицо все еще хранило выражение недовольства. Кухня представляла собой огромное помещение — почти как большая гостиная, только вместо камина здесь располагались две большие печи. Это было царство горшков, котелков, кастрюль, сковородок, мисок, кувшинов, поварешек и другой кухонной утвари. Там уже толпились люди, хотя подготовка к вечернему застолью еще не начиналась. Посудомойки, горничные и слуги сгрудились у большого разделочного стола в центре кухни. Оттуда, из середины, раздавался голос, который, как сразу определил Блэйд, принадлежал бродячему торговцу.

— Белоснежно-белые, благоухающие перчатки, прекрасно сшитые рубахи и шнурки для юбок. Все, что душа пожелает! Гребешки из слоновой кости, ручные зеркальца для девушек, чтобы любоваться своим личиком.

Служанки со смехом рассматривали безделушки.

Блэйд подошел ближе. Торговец был одет в жалкое рубище-потертый кожаный мешок с прорезями для головы и рук — и обмотан шерстяными тряпками.

В этой необычной одежде он походил на неуклюжего медведя, только шея и узкие запястья, выглядывавшие из-под этой кучи тряпок, говорили о стройном телосложении. На голове у торговца — потертая вязаная шапка, из-под нее выбивались темно-рыжие, покрытые изморосью кудри, не потерявшие на этом жалком существе живого блеска.

Но больше всего привлекли внимание Блэйда темно-голубые глаза торговца, которые выделяли его и создавали впечатление, что они принадлежат другому человеку. Блэйд полез в шкаф за сушеным мясом и хлебом, а торговец тем временем продолжал потешать собравшихся.