Зря он это сделал.

Руки вытянулись, и стало почти хорошо. А потом в спине что-то щелкнуло, и Урфин понял, что вряд ли сумеет подняться самостоятельно. Нет, он бы нашел выход, перевернуться там, встать на четвереньки, а дальше как-нибудь по ситуации…

Но громыхнула дверь, и в поле зрения возникли сапоги. Добротные, но потертые и довольно-таки грязные. С сапогов отваливались комки глины, осыпалась серая пыль, марая ковер. А Урфин на нем, между прочим, лежит.

— Где она? — Голос Седрика звенел от плохо скрываемой ярости.

— Кто? — миролюбиво поинтересовался Урфин, с трудом подтягивая занемевшие руки к груди.

— Моя жена.

Прикинув, сколько времени прошло, Урфин предположил:

— Скорее всего, на кухне.

Значит, пока обошлось без слез.

— И что она там делает?

Деграс-младший, кажется, успел осмотреть кабинет, в котором просто негде было прятаться, и оценить состояние Урфина. Руку, во всяком случае, протянул.

Поднял рывком, и позвонки с тихим щелчком вернулись на место. Благодать.

— Обед тебе готовит. Или ужин…

— Шарлотта?

— Ну… да, если ты другой женой не обзавелся. И будет готовить еще месяц. Завтраки. Обеды. И ужины. А ты будешь их есть. Ясно?

— Она же не умеет…

Об этом, допустим, Урфин и сам догадался.

— Ничего. — Он ободряюще похлопал Седрика по плечу. — Или научится, или ты похудеешь.

Кажется, ни один из вариантов Деграса не устраивал.

— За что? — очень тихо спросил он, опускаясь в кресло. И вид сделался несчастный… кажется, Шарлотта уже пыталась готовить. К концу месяца он или очень сильно сбросит вес и сам отошлет жену, или добьется от нее нормальной еды. А если совсем повезет, то не только еды.

— За то, что мне пришлось во все это вмешиваться. Ты сам должен был ее осадить. И надеюсь, что в следующий раз это сделаешь.

Седрик кивнул.

— Она… хорошая женщина. Добрая.

Недалекая только. Впрочем, кто без недостатков?

— Добрая, — согласился Урфин. — И тебя любит. Только забыла об этом. А я напомнил. Дальше — сам смотри…

Последняя из запланированных на сегодня встреч была короткой и содержательной.

— Ваш брат полагает, что вам следует вернуться.

По лицу леди Нэндэг нельзя было понять, огорчило ли ее это известие, или же обрадовало.

— В то же время моя жена очень благодарна вам за помощь…

Сидит. Разглядывает его. И взгляд такой, что тянет сделать что-то, в рамки этикета не вписывающееся, например, ногу на стол забросить.

— …которую ценит весьма высоко.

Нет, подобная акробатика еще нескоро будет ему доступна.

— И мне хотелось бы знать, чего хотите вы.

— А мне хотелось бы знать, на что я могу рассчитывать. — Подбородок приподнялся на мизинец. Взгляд ледяной, но без былого презрения, скорее уж изучающий.

— На должность статс-дамы в свите моей жены. Или старшей фрейлины, если вам нравится больше. Или сами придумаете, как себя обозвать. Главное, наведите в этом курятнике порядок…

Чтобы никаких красных платьев, напудренных бюстов и капризных дев.

— Тисса — мягкий человек и порой стесняется высказать то, что следовало бы. Многие принимают это ее качество за слабость. А я не хотел бы, чтобы мою жену обижали.

— Это я поняла. — Леди Нэндэг позволила себе улыбнуться.

Ну уж нет, за то происшествие извиняться Урфин не станет.

— Вы будете помогать ей, как помогали. И я бы хотел, чтобы помогали не только вы. Здесь слишком много людей, которые ничего не делают. Я же беру на себя ваше содержание. Плюс оклад.

Урфин озвучил сумму, но леди Нэндэг была слишком леди, чтобы выдать себя выражением лица.

— И платить я буду именно вам, а не вашему брату.

— Вы более проницательны, чем кажетесь.

Просто осведомители хорошие. Барон Гайяр весьма долго позволял себе пренебрегать сестрой, которая вежливо и жестко держала в своих холеных ручках Кверро. И лишь после отъезда, вернее было бы сказать, отправки леди Нэндэг — старые девы не делают роду чести — стало ясно, сколь нужна она была замку. Ничего, перебьются.

— Я также не стану возражать, если вам вздумается каким-либо образом устроить личную жизнь.

Усмешка. Леди Нэндэг давно забыла, что такое личная жизнь.

Она годы отдала брату и Кверро и вот оказалась не нужна. Именно эта обида, а не деньги или положение движут ею. Иногда чужие обиды на руку. Надо только уметь пользоваться.

— Что ж, я согласна, но… могу я вам кое-что сказать откровенно?

— Слушаю.

Главное, чтобы откровенности длились недолго. Эх, хватило бы сил до комнаты добрести…

— Это касается леди Долэг.

Она осторожна. И значит, неглупа. Впрочем, сейчас Урфин вряд ли способен кого-то придушить.

— Сегодня я с ней имел беседу. Она хорошая девочка, но немного запуталась. Я буду рад, если вы за ней присмотрите. Но… мне бы не хотелось, чтобы вы ее обижали. Если Долэг заслужит наказание, наказывайте, но никаких розог. Она тоже моя семья, и я не позволю над ней издеваться.

— У вас был неприятный опыт?

Какая нечеловеческая прозорливость.

— Самым страшным наказанием, которому я подверглась в ее возрасте, была обязанность привести в порядок домовые книги. Поверьте, это пошло мне на пользу.

Урфин верил.

— Наказание — крайняя мера. У девочек тонкая душевная организация, им важен достойный пример и ласка.

Если леди Нэндэг добивалась того, чтобы Урфин почувствовал себя сволочью, нанесшей непоправимый ущерб тонкой душевной организации, то у нее не получилось.

— Но я буду рада помочь юной леди. — Леди Нэндэг поднялась. — А вам рекомендовала бы отдохнуть. Мужчины склонны переоценивать собственные силы.

Вот только ее советов еще не хватало. У него с душевной организацией полный порядок, а примером воздействовать поздно. Но Урфин преодолел раздражение. И до трости, некстати упавшей, дотянулся. Благо идти недалеко. А ковер в спальне мягкий, приятный… лежать бы на нем вечность.

Или хотя бы часик…

Так разве ж позволят? Леди Нэндэг не упустила случая нажаловаться Тиссе. А Тисса тотчас бросилась его спасать. Или воспитывать. Урфин чувствовал, что сейчас на него будут воздействовать. Лаской. И не имел ничего против.

— Опять плохо?

Всегда плохо, но сейчас почти уже хорошо.

— Ребенок…

Она расстегнула камзол и помогла выпутаться из рукавов, которые вдруг стали тесными.

— …я когда-нибудь говорил тебе, что ты сокровище? И что я тебя люблю до безумия?

Рубашку он сам стягивает. А вот со шнуровкой корсета не справится. Но Тисса приходит на помощь.

— И не скажу… вот такая я сволочь.

— Лежи.

На ковре лежать хорошо, приятно. И запах мази, оставленной Кайя, не раздражает ничуть. Мазь едкая и шкуру в очередной раз сожжет, но от нее станет легче. А завтра он попробует снять корсет. Ненадолго. Минут десять для начала…

— Леди Нэндэг говорит, что мужчины никогда не взрослеют. Они до самой смерти остаются вредными мальчишками.

— Не верь ей. Она меня не любит.

— Зато я тебя люблю.

— Сильно?

— Очень. — Тисса поцеловала его в висок.

Но от укола это не спасло. Опять огня плеснули в кровь. И Урфин сжал зубы, чтобы не зарычать.

— Потерпи.

На него набросили покрывало. Нет, все-таки хорошо лежать… ковер мягкий, а пол твердый. В итоге — полная гармония. И Тисса рядом.

— Спой, — попросил Урфин. — Про Биннори… я помню, как ты пела.

В старинном доме над водой,
Биннори, о Биннори…

Урфин закрыл глаза. Он чувствовал себя старым, разбитым и при этом счастливым…

В нору Юго вернулся раньше обычного.

Последние дни требовали его постоянного присутствия, а сейчас и вовсе пришлось задержаться на три дня. Нечеловеческая работоспособность рыжего мешала собственным планам Юго. И он немного беспокоился за девчонку.

Сбежит?

Юго не стал ее связывать и запирать. Оставил воду, хлеб и запас свечей. Велел сидеть тихо… она была послушной девочкой. Упрямой. И старательной. Терпеливой. Ответственной.