Места в санях поубавилось, но… уже недолго.

И чем ближе Ласточкино гнездо, тем сильнее я нервничаю. Я больше года не видела свою дочь, чтобы не по связи, чтобы рядом, чтобы обнять и не отпускать. Расцеловать веснушки. И рыжие брови. И волосы в косички заплести, пусть бы и продержаться они недолго.

Я хочу к ней. И я боюсь. Столько времени. Не стала ли я для Насти чужой? Знакомой, но все-таки чужой? А Йен? Не получится ли, что теперь, когда моя дочь вернулась, он вдруг окажется лишним? Он не заслужил такого.

А Кайя? Я сама заставила его принять сына. Как потребую обратного? Нет, знаю, что не потребую. Слушаю себя. Верю себе… и все-таки боюсь.

И страхи разбиваются на осколки в тот момент, когда рыжее, лохматое, грязное нечто бросается на шею с криком:

— Мама! Мамочка приехала!

Она обнимает, целует, трогает щеки липкими ладошками, которые определенно пахнут вареньем. И пятна его же украшают платье, некогда весьма нарядное. К пятнам прилипли клочья пыли и дохлый паук. Но это же мелочи. Ребенок счастлив!

— И что вы делали?

Веснушек прибавилось. А в солнечных кудрях застряли куриные перья.

— Играли! В р-рыцарей.

Краем глаза замечаю, как из-под лестницы выползает на четвереньках Йен…

— И кто был рыцарем?

Дочь хмурится, но отвечает с достоинством:

— Я.

— А Йен?

— Конем. — Она сдувает рыжую прядку, упавшую на нос. — И Бр-рай!

Действительно, один рыцарь и два коня всяк лучше, чем один конь и два рыцаря. Йен подвигается бочком, косясь на Кайя. Лишний? Ничуть. Он мой. Неторопливый. Спокойный. Уравновешенный. Слегка неуклюжий и даже смешной в кухонном полотенце, которое, должно быть, попону изображает.

Зато понятно, откуда варенье. И хотя бы ела его Настасья не в гордом одиночестве.

— Иди сюда, Лисенок.

Йена не нужно уговаривать. Двумя руками можно обнять двоих детей. Это логично, правильно, и… я так хочу.

— Йен — Лисенок. А я?

— И ты лисенок.

— А папа тогда?

Папа пока держится в дверях. Наблюдает.

— Лис.

— А ты?

— А я… я тоже лисица. Чернобурая.

Я поворачиваюсь к мужу.

— Настюш, познакомься. Это твой папа.

Молчание и незамутненный восторг на грязной мордахе.

— Что, весь? — шепотом спрашивает Настя.

— Целиком.

…Кайя, они тяжелые. И в помывке нуждаются. Принимай.

Принял, и сразу обоих. Бережно. Настороженно, словно опасался, что его оттолкнут. Не дождется. Его разглядывают, трогают, сначала нерешительно, но все смелее.

Ну, естественно, надо же об кого-то руки вытереть.

А я вытаскиваю из-под лестницы Брайана и с ним — перьевую щетку от пыли, пустой горшок, в котором некогда было варенье. Еще один, судя по остаткам, из-под меда, чей-то парик, намотанный на палку, кусок железной цепи, горсть стекляшек, чайные ложечки и даже почти целого фарфорового голубя…

Брайан смотрит под ноги, всем видом выражая глубочайшее раскаяние.

— И что это?

— Клад, — шепотом отвечает Брайан. — Мой.

А он — хранитель сих сокровищ… спелись, рыцарская конница. Кайя хмыкает.

…этот тоже не очень чистым выглядит. Давай его сюда. Мне кажется, что мыть их надо одновременно. Если по очереди, то пока один моется, остальные опять испачкаются.

В этом был определенный смысл.

— И Брай — лис? — спохватилась Настя, перебираясь на шею папочки. Да, шея удобная, широкая. И уши специально отросли, чтоб ей держаться сподручней было.

— Я медведь. Как папа! У меня свой папа есть!

— Есть. — Кайя подтвердил. — Он тебе просил передать подарок…

До чего знакомая картина: в левой руке — Брайан, в правой — Йен.

И леди Нэндэг, выглянувшая в холл, застывает.

— Ваша светлость… мы вас не ждали так скоро! Ушедшего ради, дети, что вы… леди, прошу прощения за неподобающий вид. Они снова сбежали. Я распоряжусь, и их сейчас заберут.

— Не надо. Мы сами.

Полагаю, остаток вечера пройдет весело.

— Могу я доложить о вашем прибытии лорду Урфину? — С потрясением леди Нэндэг справилась быстро.

— Была бы вам признательна. Как он?

Леди Нэндэг поджала губы и совершенно искренне ответила:

— Хуже этих троих, вместе взятых.

И значит, здоров…

— Он не только потворствует развитию в детях дурных наклонностей. Он пример подает!

В ее правоте я убедилась чуть позже. Урфин появился в разгар купания дабы внести свою долю хаоса. Трех минут не прошло, как Кайя вымок. Урфин тоже… кто в кого первый водой брызнул? Не знаю, оба утверждали, что не они… но детям игра понравилась.

Я благоразумно убралась на безопасное расстояние.

Пенные горы. Мыльные пузыри. Визги. И лужи на полу. Много ли людям для счастья надо? Разве что теплые полотенца, обещание повторить заплыв и кружка горячего молока с медом…

Тисса, розовея, сносит мокрые объятия мужа и признается:

— За ними невозможно уследить… но они такие хорошенькие.

Особенно, когда спят.

Не дети — ангелы… и перья под подушкой — лучшее тому доказательство, ерунда, что от очередной метелки, главное ведь — родительская вера.

Гонка окончена. И слегка сумасшедший вечер на четверых с посиделками и вином у камина переходит в спокойную ночь. Нас снова только двое: я и Кайя.

Ни много. Ни мало — достаточно.

Я слышу его, он слышит меня. И кажется, в какой-то мере мы и вправду эхо друг друга.

Здесь. Сейчас. Завтра тоже. Послезавтра. И дальше по нити времен, если не до бесконечности, то долго…

…и прячу под подушку Кайя браслет. На широких звеньях его выгравированы имена.

Изольда. Анастасия. Йен.

Урфин. Тисса. Шанталь.

Магнус.

Больше не осколки — семья, какая бы ни была. Цепь, которая удержит и не позволит потеряться в темноте. А бантик… бантик я завтра придумаю, куда нацепить.

Золотой стеклянный шар лежал в ладонях. Он был до того хрупким и красивым, что Тисса просто не могла себя заставить расстаться с этим чудом. Настоящее маленькое солнце. Желтое.

А есть еще красные, синие и темно-лиловые, расписанные серебром…

Шары лежали в деревянных коробках, обернутые папиросной бумагой, тончайшей шерстью и еще соломой. Тисса извлекала по одному, а Изольда протягивала в стеклянное ушко ленточку.

И шар отправлялся на елку.

Ее привезли вчера, огромную, пушистую и какую-то невероятно красивую. С ели сыпались иглы и крупицы льда, которые Настя тотчас решила попробовать, а Йен последовал примеру…

…Урфин же сказал, что жевать иглы куда как интересней.

Ну вот когда он научится вести себя по-взрослому?

— Поделишься? — И сейчас подкрался сзади и обнял.

Наверное, никогда.

— Не знаю. — В золотом шаре отражался он и еще Тисса. — Ты его сломаешь.

— Я осторожно.

И Тиссины руки оказались в колыбели его ладоней.

— А я санки нашел… пойдем завтра кататься?

— С горки?

— Она невысокая, честно!

Так Тисса ему и поверила. Но шар приходится отдавать. На елке уже висит десяток. И троица, которая изначально появление каждой новой игрушки встречала возгласами восторга, притомилась. Уже зевать начали, но еще держатся. Снова уснут на полу, и Кайя Дохерти скажет, что пол теплый и если детям так удобнее, то почему бы нет. И Шанталь с высоты резного стульчика будет смотреть на них с чувством собственного превосходства. Уж она-то не станет портить красивое платье, ползая по полу.

Ползать она принципиально отказалась. Дождалась, когда сумеет встать на ноги. И сейчас ходила смешно, косолапя, но неизменно придерживая коротенькие юбочки, чтобы не помялись при случайном падении.

Леди Нэндэг это умиляло.

…как хорошо, что она согласилась остаться в замке. И с Долэг заниматься стала. Та изменилась, словно бы вернулась прежняя Долэг, пускай повзрослевшая, но такая же светлая, какой была… а сегодня и вовсе сияет.

О замужестве больше не говорит, но… Гавин подарил ей подвеску в виде серебряного сокола. Правда, это большой-большой секрет, и Тисса обещала никому не говорить. Чтоб ей землю есть, если проболтается! Не проболтается, тем более что земля ныне мерзлая и грызть будет неудобно.