Мир не настолько сильно изменился.

И десять лет, в сущности, пустяк.

Какими они были?

Разными. Редко — беспечными. Всегда неспокойными.

Был город, возродившийся из пепла, сменивший обличье согласно новому плану. И та безумная весна, когда Кайя должен был находиться везде и сразу: только так он мог быть уверен, что зерно, предназначенное для посева, именно на посевы и будет использовано.

Не менее сумасшедшее лето с первыми ласточками судебных тяжб, жалоб и прошений, разбор которых как-то незаметно стал моей работой.

Молчаливое противостояние северян, которые из союзников превратились в соперников. Свободных земель всяко меньше, чем тех, кто претендует на эти земли.

…новые законы, вызвавшие глухое недовольство, причем у всех. Женщины получают право владеть имуществом? Наследовать? Помилуйте, какой в этом прок?

…бунт мастеров, которые желали возродить гильдии. И открытие ремесленных училищ под патронажем Кайя. И первый университет, пусть бы и учителей пришлось приглашать из соседних протекторатов.

…посольский приказ, возродившийся на старом месте. Госпиталь. Сиротские приюты и школы, где разрешено было обучаться и девочкам.

…пиратские набеги, разбойники и бубонная чума, пришедшая с Юга…

…и другая, что рядилась в одежды праведников, бродила по тропам, убеждая приносить жертвы войне. С ней справиться оказалось куда как сложнее.

Была болезнь Йена, ожидаемая, но все равно жуткая в своей неизбежности. Трехдневная горячка, и ощущение полного бессилия. Кайя все три дня носил сына на руках. Настя температурила за компанию. А Брайан, не зная, что предпринять, влез в драку, после которой неделю пластом лежал. И шрам на щеке остался доброй памятью…

А потом появилась новая проблема — сила, с которой Йен не в состоянии был справиться, точнее не совсем понимал, зачем справляться, пока однажды не сломал Брайану руку. Тогда он впервые почувствовал всплеск боли другого человека, родного человека, и перепугался. Он месяц ходил хвостом за Кайя. А Брайан не мог понять, в чем виноват, почему Йен отказывается с ним играть. Рука-то зажила быстро.

Дети не должны так быстро становиться взрослыми, но Йену пришлось.

Он слишком любил друга, чтобы позволить причинять ему боль.

Был отъезд этой пары и недельная Настасьина истерика, которая закончилась полной капитуляцией моего мужа. Он и так ей ни в чем отказать не мог… хочет рыцарем быть? Пожалуйста.

Кайя надеялся, что наша дочь передумает?

Как бы не так…

Она ведь твердо решила.

Была неудачная беременность Тиссы, и Урфин, поседевший за сутки, когда решалось, выживет ли она. Ласточкино гнездо могло многое, но… по-моему, именно он уговорил свою девочку вернуться.

И это горе лишь прочней связало их.

А еще через два года Тисса, упрямейшее создание, родила-таки мальчишку. Она ведь здорова… она немного соврала, конечно, но только чтобы муж не волновался. И вообще, он сам научил ее плохому…

…ей просто жизненно необходим был мальчик.

Беленький.

И факт беременности она скрывала до последнего. Кажется, от этой новости Урфин дар речи потерял. Еще и напился, не то от горя, не то от радости, не то от страха, а вероятнее — от всего и сразу. И оставшиеся до родов месяцы он не отходил от Тиссы ни на шаг, чем изрядно ее раздражал.

Был шок у Йена, узнавшего, что он не мой родной сын. Кайя ему рассказал сам, полагаю, настолько честно, насколько это возможно. И слава всем богам, что Йен уже был способен слышать, он знал, что я люблю его, но все равно ходил следом, смотрел несчастными глазами, словно ждал, что вот-вот прогоню.

И мне было страшно — вдруг я сделаю что-то не так и случайно оттолкну рыжего Лиса.

Настасья обозвала братца дураком и отвесила подзатыльник. Ушибла руку и расплакалась. Как ни странно, но сработало…

Был Магнус, который тоже семья. И его упрямое стремление держаться в стороне. Он закрылся в Кривой башне, и Кайя не мешал. Они с Урфином пытались наносить визиты, но… как переупрямить того, кто решил сам себя наказать? А вот дети устраивали в Башню набеги. Для них дедушка — это лишь дедушка, который веселый и слишком больной, чтобы выходить из комнаты. И ни Кайя, ни я, ни Урфин никогда не расскажем им о той его ошибке.

Было всякое. Но каждый раз я знала, за что дерусь и что пытаюсь сохранить.

Семью. Пеструю. Странную. Нарушающую все каноны, но мою…

И скоро ее станет немного больше.

— Папа еще не заметил? — Йен отлип-таки от меня, вспомнив, что он взрослый, самостоятельный и уже почти рыцарь.

— Нет. Йен, ты…

— Я рад. И я знаю, что еще лет через десять мне придется уехать. Наверное, я Фризию возьму. Там интересно… и рядом. Мы сможем встречаться на границе.

Иногда этот ребенок был совсем не ребенком.

— Так правильно, мама. Я ведь буду взрослым, а папа — еще не старым. И вместе нам будет тесно. А я не хочу ждать, когда он ослабеет, я хочу, чтобы он всегда был сильным. И пусть я лучше буду видеть вас раз в год, чем вот так…

Рыжий, не по годам мудрый лис.

— А ты не говори. Пусть сам заметит.

Ну да, Кайя у нас сильный. Только до чувствительности Йена ему далеко.

— Если я попрошусь с ним на охоту, он согласится?

— Думаю, с радостью.

…от носорогов ныне вовсе житья не стало.

А после охоты Кайя все-таки обращает внимание на меня. Смотрит долго, пристально, обнюхивает. Хмурится… и понимает. Ну да, теперь у него новая причина для беспокойства появилась, а то как-то в последнее время слишком все умиротворенно.

И я говорю вслух то, о чем думаю:

— Надеюсь, на этот раз все-таки мальчик…

Несмотря на все страхи Кайя, эта беременность проходит в разы легче предыдущей. И да, я не ошиблась: появился мальчик. Брюнетистый и рыжеглазый.

Чернобурые лисы тоже должны размножаться.