Да, Видбьёрн сказал нечто, уязвившее Гревлингов глубже всего остального; при одном воспоминании об этом желчь разливалась у них до самых белков глаз. Видбьёрн случайно обронил на ходу это свое замечание, да и забыл о нем; но для туземцев оно явилось кровной обидой, такой страшной грубостью, которую нельзя было простить.

Он во всеуслышание сказал, очевидно рассчитывая отравить Гревлингов до мозга костей, что большое счастье, что он с самого начала додумался пустить судно носом вперед, не то, пожалуй, люди до скончания веков плавали бы боком! Вот что сказал он, и как это было бессердечно! Гревлинги ни о чем больше не совещались на пирах Видбьёрна и вкладывали всю свою душу в музыку и пение, чтобы усыпить в Видбьёрне всякое подозрение.

Несколько дней спустя после разведения костров Видбьёрн отправился в степь за дичью. Недоставало еще кое-каких запасов для корабля, а по рассказам Гревлингов, в степи кое-где появились большие стада буйволов. Гревлинги же посоветовали Видбьёрну взять с собою четверых взрослых сыновей; они поехали верхом, а он в телеге.

А днем, через несколько часов после их отъезда, к жилищу Видбьёрна стали со всех сторон подползать Гревлинги и толпами засели в кустах вокруг, а трое-четверо открыто направились в дом.

Дома оставались только Воор с тремя дочерьми, из которых младшая была еще совсем маленькая, да сын-подросток по имени Орм[8]. К нему-то и обратились Гревлинги и завели разговор о всяких пустяках. Орм хорошо знал их; они часто приходили во двор Видбьёрна с разными просьбами. На этот раз они попросили только глиняный горшок, но когда Орм повернулся к ним спиной, чтобы пойти за горшком, они набросили на него ременные арканы и повалили наземь. Орм отчаянно сопротивлялся и чуть-чуть не высвободился, да подоспели на помощь другие Гревлинги и одолели мальчика.

На шум вышла Воор с маленькой девочкой; внизу в каменном доме остались две взрослые дочери. Воор ни слова не сказала Гревлингам. Взглянув на них и увидав лежащего на земле связанного Орма, она одной рукой схватила тяжелую дубину, другой подняла и прижала к себе девочку и принялась биться за свою жизнь и за жизнь детей. Билась она, пока свет не погас в ее глазах, неистовствовала, как разъяренная медведица, пока не потеряла сознание.

Гревлинги все прибывали; травы и кусты вокруг дома кишели ими; их было такое множество, что они образовали сплошную массу, колыхавшуюся, как море во время прилива и отлива; теснились, лезли друг на друга и даже мешали друг другу предпринять что-нибудь. Но мало-помалу они справились: одни взялись за корабль, другие ломали сани Видбьёрна, третьи убивали домашних животных. Обеих старших дочерей вытащили из дома; они громко кричали, но им бросили на головы шкуры, и заглушённые крики похищенных девушек скоро замерли вдали.

Одна кучка схватила Орма и поволокла к дереву, чтобы замучить. Глаза у Гревлингов готовы были выскочить из орбит от кровожадной ярости, волосы торчали дыбом, как шерсть у хищников ночью, все тело подергивалось, они сопели и фыркали. У них даже язык отнялся от судорог, сводивших скулы и растягивавших рот в холодном злобном смехе. Раздавался лишь голос Орма, раздавался так одиноко, потерянно среди этого множества людей. Мальчик говорил много, словно ему надо было сразу истощить весь свой запас слов. При этом его ломающийся, как у всех подростков, голос звучал ровно и спокойно, даже во время истязаний.

Стоя обнаженным перед своими палачами, он не мог преодолеть дрожь и объяснял им, что это его тело выражает свое недовольство на то, что его хотят лишить детородства. Кроме того, ему неприятно было в такой тесноте и он морщился от духоты и вони, которою обдавала его толпа. Им же хотелось заставить его вопить и жаловаться, и они поджаривали ему подошвы горящими угольями, ломали пальцы ударами палок. Орм вытягивался от боли, но молчал; он был из тех, кто не поддается насилию. Потом он обронил словечко насчет погоды. Тогда они принялись за мальчика всерьез, стали мучить его основательно. И им удалось заставить его заплакать.

Рыская далеко в степи, Видбьёрн вдруг увидел густой дым и сообразил, что дыму неоткуда больше подняться, как от его жилища, очень удивился и, прекратив охоту, повернул назад. Дым становился все гуще и выше; Видбьёрн даже различал в нем языки пламени и погнал лошадей во всю прыть. С вершины одного из холмов он увидел, что горит его корабль.

Дорога к дому поросла частым мелким березняком, из которого вдруг с неистовым ревом высыпали несметные рои Гревлингов и кинулись навстречу Видбьёрну. Но они даже не успели подбежать на расстояние выстрела из лука – один вид богатыря, мчавшегося с поднятым молотом на громыхающей колеснице, отнял у них все мужество. Они разом повернули спины и сиганули в кусты, как стая испуганных поморников. Их маленький военный план расстроился в самом же начале. Продолжая свою бешеную скачку к дому, Видбьёрн не встретил больше ни одного Гревлинга.

И возле дома их не было, но остались следы, говорившие, что они только что бежали отсюда. Видбьёрн лишь мельком взглянул на свой корабль – судно было объято пламенем и погибло, только обуглившаяся драконья голова еще разевала свою пасть на море; возле дома он увидел дела похуже. Гревлинги хозяйничали и развлекались тут, видимо, целый час; все пространство возле дома было забрызгано кровью. Воор… Воор лежала мертвая, сжимая в объятиях изуродованный труп девочки! Обе взрослые дочери пропали.

Сына же Видбьёрн нашел умирающим, привязанным к дереву. Он стоял, склонив голову на плечо, но повернул бледное лицо и улыбнулся отцу, когда тот подошел. На веснушчатых щеках мальчика чуть заметны были следы слез; потухшие глаза были полузакрыты, он уже не видел, но еще шевелил посинелыми губами, силясь сказать что-то.

Они распороли ему спину и вырвали легкие у живого.

Еще раз зашевелил он губами. Видбьёрн припал к ним ухом и услыхал, как мальчик его шептал, что ему теперь хорошо. Затем Орм уронил голову на грудь и умер.

Светлыми северными ночами березка стоит, низко свесив частые ветви с густой листвой и белея своим пятнистым стволом, i словно стройным станом. Нежное деревце все дрожит, словно женщина, окутанная длинными пышными волосами, и северное небо, с розовой улыбкой держащее в своих объятиях заснувшее солнце, не знает, почему березка прячет свое лицо – от счастья ли трепещет или плачет? Увы! Березка скорбно поникла своей светлой, только что распустившейся листвой, увидав во сне, что ее пышная зеленая верхушка – окровавленные волосы, а каждый листочек – кровоточащая рана и что так и стоять ей до тех пор, пока снежная буря не окутает ее обнаженное тело своим белым саваном.

Трепещущее деревце, возбуждающее жалость чудесной северной ночи, – это Воор, кроткая Воор.

А большая белая звезда, неустанно кружащая по небу, когда другие звезды уже успокоились и светятся на одном месте, звезда, не сверкающая, но похожая на застывшую слезу мальчика, – это безвременно погибший Орм. Он светит тусклым светом, проходя свой путь, который был прерван на земле раньше, чем он успел пожить; вот он вечно и кружит над землею, сохранив свое нежное и упорное сердце.

Девочка же, убитая на груди матери, светится то вечерней, то утренней звездочкой, беленькой и задумчивой, словно душа ребенка, одиноко играющая сама с собой на путях вечности.

Но скорбь Видбьёрна была словно кровавое озеро, в которое погружается заходящее в середине зимы солнце, будто долгие и темные северные ночи.

Прошли годы, пока дух его вновь прояснился, и все это время душу его окутывал мрак, и он грозным мстителем носился по стране. В степи свирепствовал ураган убийств и пожаров. Видбьёрн гремел далеко окрест своей телегой, ставшей колесницей смерти; за ним летели на конях его быстрые, как молнии, сыновья, и где проносились они, след их устилали трупы Гревлингов. Видбьёрн размахивал своим огромным каменным молотом, когда-то служившим ему мирным орудием при постройке корабля; молот не застревал в ране, как топор, разил с размаху и оставался в руках мстителя, а Видбьёрн продолжал мчаться, оставляя за собой трупы. Он опустошил страну на много миль вокруг, выкуривая Гревлингов из зарослей огнем и истребляя их целыми толпами. Все, что могло дать им пристанище и защиту, обращал он в пепел; во все стороны, насколько хватало глаз, расстилалась сожженная степь.