Майло постучал в дверь «Наставников» и, не дожидаясь ответа, повернул ручку. В конце помещения находилась маленькая комнатушка с четырьмя переносными рабочими станциями. Изящные маленькие компьютеры в многоцветных коробках, сканеры, принтеры, фотокопировальные устройства, машины, назначение которых мне было непонятно. На виниловом полу — множество свернутых в мотки проводов.

Стены были увешаны однотипными обложками ССА — с фотографиями молодых недоедающих красивых людей в приталенных одеждах, излучающих презрение к тем, кто будет их рассматривать. Много винила и резины. Все эти лохмотья выглядели дешевыми, но, вполне вероятно, были давно заложены.

Манекены и манекенщицы. У тех и других глаза подведены, как у Нефертити. Темно-красные румяна на щеках худосочных женщин, четырехдневные бороды на лицах их коллег мужского пола.

Чернокожий мужчина чуть старше двадцати с множеством косичек на голове, в черной с желтыми полосками, как у шмеля, майке и в желтых брюках религиозной секты «Карго», согнувшись над компьютером, безостановочно печатал. Я взглянул на его экран. Графики. Ну прямо «Эшер» в виде погремушки. Мужчина не отреагировал на наше появление, а может быть, просто не заметил нас. Что-то в миниатюрных наушниках поглощало его внимание.

Два центральных терминала были не заняты. За самым дальним компьютером сидела женщина лет двадцати пяти, также подключившаяся к источнику звуковой информации, и читала журнал «Пипл». Это была полнощекая дама с детским личиком, в черном, отливающем лаком спортивном костюме и красных туфлях, сделанных словно для прогулки по луне. Казалось, она покачивается в ритме три четвери. Волосы каштанового цвета были уложены в стиле пятидесятых годов с помощью лака. Она повернулась к нам, подняла бровь — татуировку на брови, — и толстое стальное кольцо, пронизывающее центр образовавшейся дуги, сначала подскочило вверх, а потом опустилось вниз. Окружность, образованная ее верхней губой, осталась неподвижной. Такими же неподвижными оставались и сережки в ушах, и небольшая кнопочка посредине подбородка, явно причинявшая ей боль.

— Что? — крикнула она. Потом сдернула наушники, но продолжала покачивать головой. Раз-два-три, раз-два-три. Это был вальс молодых людей, поклонников тяжелого металла. — Что? — повторила она.

Предъявленный Майло значок полицейского выявил татуировку на обеих бровях. Очертания ее губ также были навечно обозначены чернилами.

— Итак? — спросила она.

— Я ищу издателя «Селдомсинатол».

Она ткнула себе в грудь большим пальцем и повторила слова Майло:

— Вы нашли ее. — Нас интересует информация, касающаяся художницы Джульетты Киппер.

— Что с ней такое?

— Вы знаете ее?

— Я этого не говорила.

— Теперь с ней уже ничего не происходит. Ее убили, — сообщил Майло.

Кольцо в брови упало вниз, но лицо ниже его сохраняло непроницаемость.

— Постойте, постойте, постойте. — Она встала, подошла к парню, чертившему графики, толкнула его в плечо. Тот с явным нежеланием снял наушники. — Джульетта Киппер. Мы что-нибудь писали о ней?

— О ком?

— Киппер. Художница. Ее убили.

— Ммм, — пробормотал он. — Что за художница? Девушка посмотрела на нас.

— Она была живописцем, — пояснил Майло. — Нам сказали, что вы писали о ней, мисс…

— Патти Пэджетт.

Широкая улыбка. В ее левом переднем резце виднелась пломба, сверкающая как алмаз довольно большого размера.

Майло улыбнулся ей в ответ и вынул свою записную книжку.

— Ну вот, — заговорила Патти Пэджетт. — Всю жизнь мечтала попасть в официальное полицейское досье. Когда мы, по-вашему, публиковали материал о недавно умершей мисс Киппер?

— Не ранее последних двух месяцев.

— Хорошо, это сокращает поиск. В последние шесть месяцев мы выпустили только два номера.

— У вас ежеквартальное издание?

— Мы банкроты. — Патти Пэджетт вернулась к своему столу, открыла ящик и начала копаться в нем. — Посмотрим, удостоилась ли нашего внимания Джули или как ее там… Как она умерла?

— Ее задушили, — сказал Майло.

— Ух ты, что-нибудь известно о том, кто это сделал?

— Пока нет.

— Пока, — повторила Пэджетт. — Мне нравится ваш оптимизм… великое поколение и все такое прочее.

— То была Вторая мировая война, а он воевал во Вьетнаме, — уточнила шмелеобразная рубашка.

Парень посмотрел на нас, словно ища подтверждения своих слов. Увидев непроницаемые лица, он снова надел наушники и задергался в ритме поп-музыки, потряхивая косичками.

— Пожалуйста, — заговорила Пэджетт. — Вот оно. Три месяца назад. — Она положила журнал на колени, лизнула большой палец и начала перелистывать страницы. — О'ке-ей! Вот она, в нашей рубрике «Мама/Дада»… похоже, кому-то Джули нравилась.

Пэджетт принесла нам статью.

«Мама/Дада» представляла собой подборку кратких обзоров творчества местных художников. Материал о Джульетте Киппер был помещен на одной странице с заметками об эмигранте из Хорватии, модном фотографе и кинологе, который по совместительству занимался видеографией.

Два параграфа сообщали о многообещающем нью-йоркском дебюте, «десятилетии разочарований как в личном, так и в профессиональном плане», а также о «вероятном возрождении как художницы-нигилистки, отражающей в своих картинах калифорнийскую мечту и экологические проекты». Ни в одной из картин Киппер, которые я видел, не было ничего нигилистического, но какой из меня ценитель?

Работа Киппер, заключал автор, «с полной очевидностью показывает, что ее видение мира — скорее хвалебная песня парадоксальному холизму, стремящемуся выдавать желаемое за действительное, чем серьезная попытка конкретизировать и картографировать фотосинтетический диссонанс, смятение и копание в мульче, которые пленили прочих живописцев западного побережья». Подписано: «П.П.».

— «Копание в мульче», — пробормотал Майло, глядя на меня.

Я покачал головой.

— Думаю, — сказала Патти Пэджетт, — это означает разбрасывать повсюду грязь или что-то вроде того. Сплошной туман, правда? — Она засмеялась. — В основном материалы по искусству, которые мы печатаем, именно такие. Несостоявшиеся гении, не сумевшие проявить даже способности. — Кровососы, паразитирующие на здоровом теле искусства, — прокомментировал Майло.

Пэджетт посмотрела на него с откровенным восхищением.

— Хотите чего-нибудь?

— Не сейчас.

— По-индусски?

— Хватит с меня по-английски.

— Берегись, Тодд, — обратилась Пэджетт к «шмелю». — Я влюблена.

— Если вам не нравится материал, зачем его публиковать? — спросил Майло.

— Потому что это здесь, мой жандарм. И некоторые наши читатели любят копаться в чужом белье. — Она снова фыркнула и добавила в свой голос металла. — При нашем бюджете мы далеко не «Нью-йоркер», миленок. Наша цель — моя цель, потому что куда я хочу, туда и ворочу, — состоит в том, чтобы публиковать много материалов о моде, кое-что по дизайну интерьера, немного о фильмах и о музыке. Мы подбрасываем толику «худдерьма», поскольку кое-кому это кажется чем-то из ряда вон выходящим, а из ряда вон выходящее в нише, занимаемой нами на рынке, — это все.

— Кто такой П.П.? — осведомился Майло.

— Ммм, — промычала Пэджетт, сняла со «шмеля» наушники и спросила: — Тодд, кто такой П.П.?

— Кто?

— Тот, кто написал о Киппер и подписался «П.П.».

— Откуда мне знать? Я даже не помню, кто такая Киппер.

— Тодд тоже не знает, кто такой П.П., — сообщила нам Пэджетт.

— Вы разве не ведете файл тех, кто для вас пишет?

— Ух ты! — воскликнула Пэджетт. — Это становится по-настоящему следственным действием. В чем дело? Серийный убийца-вампир?

— Почему вы так подумали? — усмехнулся Майло.

— Я копаюсь в икс-файлах. Ну давайте же, расскажите Патти.

— Извините, Патти. Ничего экзотического, мы просто собираем информацию, мадам.

— «Мадам», — повторила она, положив руку на дородные перси. — Успокойся, мое неспокойное сердечко… Послушайте, а может, мне последовать за вами и написать о том, что вы делаете?., день из жизни и тому подобное. Я жуть какая писательница, МИИnote 7 из Йельского университета. Тодд — тоже. Мы такой динамический дуэт, о котором можно только мечтать.