Дрейфующий корабль без мачт и парусов выглядел полумертвым. Когда его хищный нос вздымался над водой и после опускался в пучину, Федору казалось, что он уже оттуда никогда не вынырнет. Ограждения, где ранее крепились щиты морских пехотинцев, были вырваны почти вдоль всего борта. Оглянувшись на корму, сержант не увидел там навеса, под которым всегда находилась шлюпка. Да и сама она тоже отсутствовала.

Держась за край выступа, выдававшегося над палубой в районе кормовой лестницы, Федор, высунувшись из трюма, долгое время всматривался в бушующее море в надежде увидеть там хоть какой-нибудь корабль или близкий берег. Но не углядел ничего, кроме вздымавшихся волн и летящих в глаза брызг. Впрочем, ему показалось, что волнение понемногу успокаивается.

Утешив себя этой обманчивой мыслью, он захлопнул крышку люка и направился в кубрик, но не успел сделать и пяти шагов, как раздался удар и следом страшный треск. Влипнув в борт и ничего не понимая, Федор тупо глянул перед собой и узрел в конце палубы бесновавшееся море, хотя только что там была переборка. Гребцы и солдаты с искаженными от ужаса лицами посыпались вниз, беспомощные, как котята.

Квинкерема, несмотря на многочисленные взывания к богам, все же налетела на камни. Прямо на глазах изумленного морпеха, огромный корабль переломился пополам. Нос ушел в воду быстрее, забрав с собой половину команды. А корма, встав почти вертикально, погружалась медленнее и еще несколько минут болталась среди волн. А затем ее снова швырнуло на камни.

Пока ноги Федора ощущали что-то твердое, он до конца не верил, что квинкерема тонет. Сержант бросился назад по уходившей из-под ног лестнице и ухватился за край люка, откуда только что наблюдал за морем. Но теперь палубный люк уже больше походил на окно в стене, а корма трещала по швам.

Мимо него, размахивая руками, в воду сыпались люди в доспехах. И камнем шли на дно. А сам он так бы и продолжал висеть над пучиной, намертво вцепившись в обманчивую твердь, если бы новый бросок на скалы не раскрошил корму вдребезги. Последнее, что успел заметить Федор, падая в воду – это огромный хвост, прежде венчавший корму боевого корабля, а теперь неумолимо рушившийся на него сверху.

Вынырнув из глубины живым, он жадно втянул легкими воздух и увидел рядом что-то длинное и темное. А когда подплыл поближе, то понял – мачта. Федор, не раздумывая, ухватился за нее. Между делом помог удержаться на плаву еще троим солдатам в доспехах, барахтавшимся на поверхности. Но все оказалось тщетно. Воины цеплялись за мачту изо всех сил, однако тяжелый намокший панцирь, в конце концов, утащил на глубину всех, кроме Федора, одетого лишь в тунику. Он с ужасом видел обреченное выражение глаз, когда человек расцеплял уставшие руки и пропадал под водой. И этот первобытный ужас придавал ему сил. Сержант держался, вцепившись в мачту, которая то крутилась, то уходила под воду целиком. Но, к счастью, снова всплывала.

Так он испытывал судьбу, наверное, целую вечность. Но через некоторое время ветер постепенно стал стихать и вскоре прекратился совсем. Волны, растратив свою бешеную энергию, успокоились, и постепенно море приняло прежний вид. Тучи нехотя расползались, и кое-где в разрывах даже показалось солнце.

Федор, буквально вросший в мачту при борьбе со стихией, расцепил затекшие руки и, глотнув воздуха, ушел под воду. Там он осторожно, а потом все быстрее зашевелил конечностями, разминая затекшие охлажденные мышцы. Хотя Чайка болтался весь этот срок не в Баренцевом море, а всего лишь в Средиземном, назвать его теплым сейчас язык бы не повернулся. Вода была такой холодной, что Федор уже давно замерз и оказался близок к критическому состоянию. Спас только тренированный организм, да и тот находился на пределе. Если бы волнение продолжалось еще немного, то сержант разжал бы замерзшие пальцы и утонул, как его собратья по несчастью, моряки из Карфагена. Но он выдержал. Морские боги смилостивились, оставив его пока в живых.

Немного размяв мышцы, Федор вынырнул, ощутив покалывание в оживавших конечностях, и, приподняв голову над водой, осмотрелся. Никаких признаков жизни среди мерно катящихся волн не наблюдалось. За последние часы его должно было отнести довольно далеко от обломков утонувшей квинкеремы. И если кто-то чудом спасся, то вряд ли сержант мог его заметить среди этой унылой морской пустыни. Повернувшись в воде, Федор вдруг заметил на горизонте берег. Самый настоящий берег – вытянутую полоску желто-зеленых холмов. И, не раздумывая, поплыл в том направлении.

С каждым гребком его тело оживало, вспоминая навыки пловца. Сердце качало кровь все быстрее. Вскоре мышцы разогрелись до нормальной температуры, и он стал рассекать волны с приличной скоростью, приближаясь к берегу. Но до желто-зеленых холмов было все же очень далеко. И Федор, изможденный борьбой со штормом, унесшим столько жизней, несколько раз останавливался и отдыхал, лежа на спине и раскинув руки в стороны.

Постепенно уверенность возвращалась к нему. Избежав гибели во время урагана, сержант не собирался просто так утонуть, тем более что плавал он хорошо. При обычной ситуации он мог провести в открытом море целый день, и это доставило бы ему только удовольствие. Но сейчас сил до раздражения не хватало. Приходилось их экономить. А спасительный берег был не близко.

Так Федор плыл часов пять с перерывами на отдых. Солнце, совершавшее свой обычный путь по небосводу, понемногу начинало клониться к закату. Несколько раз рядом с ним появлялась стая дельфинов. Они кружили неподалеку, словно сопровождая уставшего человека, подбадривая его своим видом. Дельфины не уплывали от него до тех пор, пока обессиленный сверх всякой меры он не выбрался на узкую полоску скалистого берега и не упал без чувств на мокрую гальку.

Сколько он так пролежал, Федор не смог бы сказать. Но не очень долго. Когда сержант открыл глаза, приходя в себя, солнце еще не зашло. Лишь окрасилось в алый предзакатный цвет. Очнулся Чайка от какого-то тревожного ощущения, ведь он еще не набрался сил, но чувствовал, что-то нужно сделать, прежде чем провалиться в беспамятство на этом незнакомом берегу.

От пребывания в прохладной воде его тело покрылось мурашками. И даже сейчас, под теплыми лучами заходящего солнца, Федор сидел, ежась, его бил крупный озноб. Но взяв себя в руки, сержант осмотрелся вокруг. Перед тем как он рухнул на камни, сознание отметило некий диссонанс в окружающем пейзаже. Точно. Не более чем в сотне метров спасшийся морпех увидел корабль, прочно севший на скалы. Он казался раз в пять меньше того, на котором Чайка плыл в Африку, и тянул всего лишь на большую лодку с парусом и веслами. Судя по виду, это суденышко могло взять на борт человек пятьдесят – семьдесят, но со своего места Федор не смог разглядеть ни одного.

Он поднялся и побрел к разбитому кораблю. А когда дошел до места крушения, петляя между огромными валунами, рассеянными по всему берегу, то наткнулся на пять трупов. Их расшвыряло в разные стороны между камнями, недалеко от кромки прибоя, куда-то и дело накатывали небольшие волны, словно море требовало отдать ему законную добычу. Двое из них лежали с разбитыми головами, остальные, скорее всего, просто захлебнулись. Все, видимо, были солдатами, одетыми в кожаные рубахи, усиленные металлическими бляхами. Затуманенное сознание сержанта подсказало, что такое облачение, кажется, называлось «лорика». Специальные кожаные полосы-ламбрекены прикрывали плечи и бедра. Шлемы, вероятно, затонули во время крушения. Оружие тоже. Только у одного Федор заметил короткий меч на кожаном ремне, переброшенном через плечо.

Убедившись, что все мертвы, Чайка добрался до разбитого корабля, прочно застрявшего среди камней в двадцати метрах от берега, на мели, и заглянул за борт. Там, в свете закатного солнца, он обнаружил несколько красных щитов с металлическими умбонами по центру, много мечей, а также три деревянных бочонка, плававших в глубине полузатопленного корпуса. И еще один труп, превращенный в груду окровавленных костей. Он возвышался на торчавшем из днища остром камне. Осмотрев то, что осталось от корабля, а особенно оружие этих солдат, Федор сделал однозначный вывод – римляне. Теперь он хотя бы знал, куда его занесло.