— Умер он, тому уж два года.

Роб почувствовал, как сжалось сердце: Бьюкерел был так добр к нему!

— Кто же теперь староста цеха?

— Люард, — лаконично ответил тот же плотник. — Эй! — крикнул он кому-то из учеников. — Сбегай за Люардом, тут к нему парень пришел.

Из комнаты позади зала вышел Люард, плотный человек с покрытым рубцами лицом. Слишком молодой, чтобы занимать должность старосты цеха. Не выказав ни малейшего удивления, он согласно кивнул, когда Роб попросил отыскать адрес одного из членов гильдии. Всего несколько минут он листал пергаментные страницы толстой учетной книги.

— Вот! — сказал он наконец и покачал головой. — В старом списке здесь значился подмастерье по имени Эйлвин, но уже несколько лет против имени нет ни единой записи.

Никто в зале ничего не знал ни об Эйлвине, ни о том, почему он больше не значится в списках.

— Члены гильдии то и дело выбывают, зачастую они вступают в цех в каком-нибудь другом городе.

— А что известно о Тэрнере Хорне? — тихо спросил Роб.

— Мастере-плотнике? Он по-прежнему живет здесь, в том доме, где и всегда жил.

Роб с облегчением вздохнул. Хотя бы Сэмюэла он повидает.

Один из мужчин, прислушивавшийся к их разговору, встал со своего места, отвел Люарда в сторонку и пошептался с ним.

— Мастер Коль, — откашлявшись, обратился к Робу Люард. — Тэрнер Хорн — десятник плотников, которые строят сейчас дом в гавани Эдреда. Если можно, я бы советовал вам пойти туда и поговорить с ним самому.

— Но я не знаю, где эта гавань Эдреда, — сказал он, переводя взгляд с одного лица на другое.

— Это новый район. Вы знаете гавань Королевы, старинную римскую пристань у стены на берегу реки?

Роб утвердительно кивнул.

— Ступайте в гавань Королевы. А там всякий укажет вам дорогу до гавани Эдреда, это совсем недалеко, — сказал емуЛюард.

Недалеко от стены, укреплявшей берег Темзы, тянулись неизбежные склады, а дальше за ними — улицы жилых домов, где селились простые труженики пристани, мастера, изготовлявшие паруса и корабельные снасти, корабелы, перевозчики, грузчики, матросы торговых кораблей. Гавань Королевы была населена густо, и таверн там хватало. В одной вонючей харчевне Роб разузнал, как попасть в гавань Эдреда. Этот новый район начинался сразу за старым, и Тэрнера Хорна он застал за постройкой дома на участке болотистого луга.

Когда Хорна позвали, тот спустился с крыши, недовольный тем, что его оторвали от работы. Роб узнал его лицо. Человек этот стал румяным от сытости, а волосы выгорели.

— Я брат Сэмюэла, мастер Хорн, — представился он. — Роб Джереми Коль.

— Да, да. Но как же ты вырос!

Роб увидел, как затуманились глаза честного мастера.

— Он прожил с нами меньше года, — сказал Хорн без уверток. — Славный такой парнишка. Мистрис Хорн его просто обожала. Мы ему не раз и не два говорили: «Никогда не играй на причалах!» Сколько взрослых мужчин погибло, попав под грузовую телегу, когда возчик заставляет пятиться запряженную в нее четверку лошадей! Что ж говорить о мальчугане девяти лет...

— Восьми.

Хорн вопросительно посмотрел на него.

— Если это случилось год спустя после того, как вы его приняли к себе, то ему было восемь лет, — объяснил Роб. Губы у него застыли и, казалось, не хотели шевелиться, поэтому говорить было трудно. — Понимаете, он на два года младше меня.

— Ну, тебе лучше знать, — мягко проговорил Хорн. — Он похоронен у церкви Святого Ботульфа, в дальнем ряду по правой стороне кладбища. Нам сказали, что где-то рядом упокоился и ваш отец. — Хорн помолчал. — Вот насчет инструментов твоего отца, — сказал он, испытывая неловкость. — Одна пила сломалась, но молотки еще в полном порядке. Могу отдать их тебе.

Роб покачал головой:

— Оставьте у себя, пожалуйста. На память о Сэмюэле.

На ночевку они устроились на лугу у ворот Бишопсгейт, близ заболоченной северо-восточной окраины Лондона. На следующий день Роб сбежал от пасущихся овец и от сочувствия Цирюльника и пошел рано утром на свою улицу — постоять, вспомнить младшеньких. Из маминого дома вышла незнакомая женщина, выплеснула у самых дверей воду из корыта, в котором стирала.

Роб пробродил все утро и оказался в Вестминстере, где дома по берегу реки редели, а за полями и лугами огромного монастыря возникла усадьба, которая могла быть только королевскими палатами. Вокруг выстроились казармы воинов короля и надворные постройки, а в самих палатах, насколько понимал Роб, вершились судьбы всего народа. Он увидел внушающих страх королевских телохранителей, о которых в каждом трактире рассказывали с трепетом. Это были воины-датчане, огромные, тщательно отобранные за рост и доблесть в бою, дабы неотступно защищать короля Канута. Робу подумалось, что для короля, обожаемого народом, здесь многовато вооруженной стражи. Он повернул назад, прошел через центр города и незаметно для себя оказался неподалеку от церкви Святого Павла. Тут на плечо ему опустилась чья-то рука.

— А я тебя знаю. Ты — Коль.

Роб пристально вгляделся в юношу и на мгновение почувствовал себя девятилетним ребенком: он никак не мог решить, то ли ввязаться в драку, то ли спасаться бегством — перед ним был не кто иной, как Энтони Тайт.

Но на лице Тони играла улыбка, а никого из приспешников поблизости было не видать. Кроме того, Роб заметил, что теперь он стал чуть ли не на три головы выше и намного плотнее своего старого врага. Он хлопнул по плечу Тони, гада ползучего, и вдруг так ему обрадовался, будто в детстве они были закадычными друзьями.

— Пойдем в таверну, расскажешь о себе, — предложил Энтони, однако Роб не спешил: у него было только два пенса, подаренные купцом Бостоком за искусство жонглирования. Энтони Тайт понял его колебания:

— За выпивку плачу я. Уже год я получаю плату.

Когда они присели в углу ближайшего трактира и стали потягивать эль, Энтони рассказал, что он теперь плотницкий ученик.

— В распиловочной яме, — объяснил он, и Роб заметил, какой у Тони хриплый голос и землистый цвет лица.

Роб знал, что это за работа. Ученик должен стоять в глубокой канаве, поперек которой кладут бревно. Ученик тянет длинную пилу за один конец и весь день дышит опилками, которые так и сыплются на него. Плотник-подмастерье в это время стоит на краю ямы и работает пилой сверху.

— Похоже, для плотников трудные времена подходят к концу, — сказал Роб. — Я был в доме собраний цеха, там мало кто слоняется без дела.

— Лондон растет, — кивнул Тайт. — В городе уже проживает сто тысяч душ, каждый восьмой англичанин. Повсюду что-нибудь строится. Сейчас хорошо записаться в цех, в ученики — поговаривают, скоро будут создавать новую сотню. А ты ведь родом из семьи плотника...

— Нет, я уже прохожу обучение, — покачал головой Роб. Он поведал о своих странствиях с Цирюльником и в награду увидел зависть, вспыхнувшую в глазах Энтони.

Тайт заговорил о смерти Сэмюэла.

— А я за эти годы схоронил мать и двух братьев — оспа. Отец от лихорадки умер.

Роб печально кивнул:

— Я должен отыскать тех, кто остался в живых. В любом из лондонских домов, мимо которых я прохожу, может находиться последний ребенок, рожденный моей матерью перед смертью. Ричард Бьюкерел тогда пристроил его.

— Так, может быть, вдова Бьюкерела знает что-нибудь?

Это предположение Тайта заставило Роба поднять голову.

— Она снова замужем, за зеленщиком по имени Баффингтон. И живет теперь неподалеку отсюда, сразу за воротами Ладгейт, — подсказал Энтони.

Дом Баффингтона стоял на отшибе и этим уединением мог бы соперничать с новыми палатами короля, если бы не промозглая сырость, которой тянуло с болот у реки Флит. Да и сам дом был вовсе не палатами, а сбитой на скорую руку лачугой. За этой ветхой лачугой был устроен тщательно возделанный огород с грядками капусты и салата, окруженный со всех сторон влажной болотистой землей. Роб немного постоял, наблюдая за четырьмя невеселыми ребятишками. С мешками камней в руках они высматривали болотных кроликов вокруг огорода, над которым звенели тучи комарья.