Благодаря этому его стало легко узнать. Когда он приблизился к Большому Вымени, там стояла и беседовала группа юношей в зеленых тюрбанах.

— А вот и твой еврей, Карим! — воскликнул один из них...

Сидевший на ступеньках человек поднялся, подошел к нему, и Роб узнал красивого рослого учащегося, который во время его первого посещения отчитывал служителя больницы.

— Меня зовут Карим Гарун. А ты — Иессей бен Беньямин.

— Точно.

— Хаджи поручил мне показать тебе школу и больницу и ответить на твои вопросы.

— Ты еще пожалеешь, что не остался в каркане, иудей! — крикнул кто-то, и все рассмеялись.

— Не думаю, — улыбнулся Роб. Ему стало ясно, что вся школа уже прослышала о еврее из Европы, который попал в тюрьму, а затем добился зачисления в школу лекарей по велению самого шаха.

Начали они с маристана, однако Карим шагал слишком быстро, пояснения давал неохотно и торопливо. Ему, несомненно, не терпелось покончить с неприятным поручением как можно скорее. Робу все же удалось выяснить, что больница подразделяется на мужскую и женскую половины. У мужчин сиделками были служители-мужчины, у женщин и сиделками, и санитарами-носильщиками были женщины. Из мужчин приближаться к женщинам могли лишь лекари и мужья пациенток.

Хирургии были отведены две комнаты, а также длинное помещение с низким потолком, там на бесконечных рядах полок стояли флаконы и кувшины с аккуратными наклейками.

— Это хазанат уль-шараф, «сокровищница лекарств», — пояснил Карим. — По понедельникам и четвергам лекари проводят в школе практические занятия. После осмотра пациентов и назначений аптекари готовят прописанные лекарями целебные средства. Аптекари в маристане добросовестны и соблюдают точность рецепта до последней капли, до зернышка. А в городе большинство аптекарей — негодяи-торгаши: они продадут тебе бутыль мочи и еще поклянутся, что это розовая вода.

По соседству, в здании школы, Карим показал Робу комнаты для осмотра больных, залы для лекций и лаборатории, кухню и общую столовую, а также просторную баню, которой пользовались и преподаватели, и учащиеся.

— У нас сорок восемь лекарей и хирургов, однако не все они читают лекции. Учащихся-медиков, считая с тобой, двадцать семь. И каждый проходит обучение последовательно у нескольких разных лекарей. Обучение у каждого лекаря длится по-разному, в зависимости от успехов учащегося, и продолжительность обучения в школе тоже разная. Тебе велят готовиться к устному испытанию тогда, когда преподаватели, чтоб шайтан подстелил им свой хвост, решат, что ты к этому готов. Если сдашь успешно, тебя станут величать хакимом [141]. Ну, а если провалишься, то останешься учащимся и должен будешь заслужить вторую попытку.

— А давно ли ты здесь?

Карим бросил на Роба сердитый взгляд, и тот понял, что такой вопрос задавать не следовало.

— Семь лет. Я дважды проходил испытание. В прошлом году провалился на вопросах по философии. А вторая попытка была три недели назад, когда я недостаточно четко ответил на вопросы по законоведению. Да какое мне дело до истории логики или судебных прецедентов? Я уже сейчас хороший лекарь! — Он горько вздохнул. — Ты ведь должен посещать занятия не только по медицине, но и по праву, богословию и философии. Когда и что слушать — выбираешь сам. Лучше всего прослушивать одну и ту же лекцию несколько раз, — неохотно признался он, — потому что некоторые преподаватели относятся к тебе на экзамене более снисходительно, если привыкли видеть тебя на занятиях.

Посещение утренних лекций по каждому предмету обязательно для всех учащихся медресе. А во второй половине дня те, кто изучает право, готовят краткие выписки по сути судебных дел или же посещают суды; будущие богословы спешат в мечети, будущие философы читают книги или пишут, а медики работают в больнице лекарскими помощниками. Как раз во второй половине дня лекари приходят в больницу, их сопровождают учащиеся. Последним разрешено осматривать больных и высказывать предложения о способах лечения. Лекари задают уйму поучительных вопросов. Это великолепная возможность учиться или же, — он кисло улыбнулся, — показать себя законченным тупицей.

Роб всматривался в красивое, но несчастное лицо Карима. Семь лет, подумал он, опешив, а впереди — ничего, кроме неясных перспектив. А ведь этот человек, несомненно, приступил к изучению медицины, имея куда лучшую подготовку, чем Роб с его отрывочными знаниями!

Но страхи и грусть его рассеялись, когда они вошли в библиотеку, которая здесь называлась Домом Мудрости. Роб никогда и не предполагал, что в одном месте может быть собрано столько книг! Некоторые манускрипты были написаны на настоящем пергаменте из кожи, но большинство — на тонких листках, подобно указу о его калаате.

— А пергамент в Персии неважный, — заметил он.

— Это вообще не пергамент, — хмыкнул Карим. — Это называется бумага, изобретение людей с раскосыми глазами, которые живут к востоку отсюда, а они — неверные, но очень умные. У вас в Европе нет бумаги?

— Я ее там никогда не видел.

— Бумага — это всего лишь старые тряпки, размолотые в массу, смазанные животным клеем и пропущенные через пресс. Она недорога и доступна даже учащимся.

Дом Мудрости поразил и ошеломил Роба как ничто иное, виденное им до сих пор. Он бесшумно ходил по залу, прикасался к книгам, запоминал имена авторов, из коих раньше слышал всего несколько.

Гиппократ, Диоскорид, Ардиген, Руф Эфесский, бессмертный Гален... Орибазий, Филагрий, Александр Тралльский, Павел Эгинский...

— Сколько же здесь всего книг?

— Медресе принадлежит почти сто тысяч книг, — гордо ответил Карим и улыбнулся, увидев в глазах Роба недоверие. —

Большинство из них было переведено на фарси в Багдаде. В университете Багдада есть специальное отделение, которое готовит переводчиков, и там книги переводят и переписывают на бумаге — на всех языках Восточного Халифата. В Багдаде огромный университет, в библиотеке которого имеется шестьсот тысяч книг. Там более шести тысяч учащихся, известнейшие преподаватели. Но в нашем маленьком медресе есть нечто такое, чего у них там нет.

— И что же это? — спросил Роб, а Карим подвел его к стене Дома Мудрости, где на всех полках стояли труды одного-единственного автора.

— Вот кто.

В тот день в маристане Роб впервые увидел человека, которого персы величали Князем медиков. На первый взгляд Ибн Сина вызывал разочарование. Красный тюрбан лекаря на нем выцвел и повязан был небрежно, а дурра — простенькая, поношенная. Невысокий, начинающий лысеть, с крупным, покрытым синими прожилками носом, под белой бородой проглядывают первые складки. Короче говоря, он выглядел как обычный стареющий араб, пока Роб не заметил его проницательных карих глаз — печальных и всевидящих, суровых и удивительно живых — и сразу поверил, что Ибн Сина способен прозревать то, что недоступно взору простого смертного.

Роб оказался одним из семи учащихся, которые вместе с четырьмя лекарями сопровождали Ибн Сину, когда тот совершал обход больницы. В тот день главный лекарь остановился возле циновки, на которой лежал изможденный человек с обтянутыми кожей конечностями.

— Кто из учащихся отвечает за это отделение?

— Я, господин, Мирдин Аскари.

Ага, так вот двоюродный брат Арье, сказал себе Роб, с интересом поглядывая на смуглого молодого еврея с выдающейся вперед нижней челюстью и квадратными белыми зубами — это делало его симпатичным, придавало ему какой-то домашний вид, как у умной лошади.

— Расскажи нам о нем, Аскари, — кивнул Ибн Сина в сторону больного.

— Это Амаль Рахин, погонщик верблюдов, который обратился в больницу три недели назад с жалобами на сильную боль в нижней части спины. Поначалу мы подозревали, что он повредил хребет в пьяной драке, однако вскоре боль распространилась на правое яичко и правое бедро.

— А что моча? — спросил Ибн Сина.