Именно потому, что это будет тело нового мира, тело духовное, поэтому окажется, что, с одной стороны, это тело не будет преградой для того, чтобы созерцать Творца, но, с другой стороны, это тело будет не подвержено уничтожению. И это означает, что и боль, которое будет испытывать это тело, если оно воскреснет в поругании, и боль эта тоже будет такая, которую это тело не уничтожит до конца. Поэтому будет возможно то, что Христос называл мука вечная… Не временная, а именно вечная.

Последнее, что осталось сказать, что же такое жизнь вечная в Боге и смерть вечная вне Него? О первом говорить легко. Святой Григорий Богослов это выразил одной фразой: «Жизнь вечную я полагаю в созерцании Бога. И в этом одном я и полагаю райское веселье». Это нельзя, очевидно, объяснить словами. Но человек, который понимал на своём опыте, что такое прикосновение благодати, он поймёт, что другого человеку действительно тогда не нужно будет.

А что касается вечных мук, то здесь есть некоторая сложность. Одна из этих сложностей чисто техническая. Святые отцы не писали учебников по богословию. Каждая книга каждого святого отца написана по конкретному поводу. Святые отцы — это учителя Церкви первого тысячелетия, прежде всего. И только есть одна книга, дошедшая к нам от первого тысячелетия, которая является суммой богословия, энциклопедией богословских знаний всех. Это книга преподобного Иоанна Домаскина — точное изложение православной веры. А знаете, что интересно в этой книге? Её оглавление. Если вы посмотрите, то увидите, что в этой книге есть глава под названием «Рай», но нет главы под названием «Ад». Я специально собирал у древних святых отцов рассуждения об аде. Конечно, самое известные из них, это Слово преподобного Исаака Сирина в VII веке. «Никому не дозволена мысль, что грешники, находящиеся в аду, лишены Божьей любви. Но эта любовь жжёт их». И дальше он поясняет так: «Ад, по моему рассуждению, есть невозможность больше любить»…

Эти рассуждения преподобного Исаака Сирина потом отозвались в рассуждениях старца Зосимы у Достоевского, который точно так же, почти теми словами, рассуждает об аде. Григорий Богослов тоже говорит: «Мучения — в совести». Максим Исповедник, Иоанн Домаскин — это наиболее глубокие умы православных отцов, они не увлекались идеей каких‑нибудь там клещей, пыток, котлов со смолой и так далее. В Православии не было своего Данте, который бы нарисовал такие картины. Надо различать: есть педагогические образы (скажем, на очень поздних фресках и иконах, начиная с XVI века) и богословие. И в богословии древними отцами понимается, что ад — прежде всего, это мука совести… В нашем веке уже отец Сергий Булгаков об этом сказал так: «Душа будет вечно смотреться в череду дней бездумно загубленных ею».

Невозможно ничего изменить — человек поставил себя вне Бога. С Богом он жить не научился. Он не научился той радости, которую Бог хотел нам дать… Понимаете, Бог человеку хочет дать и может дать только одно — Самого Себя. Если человек не испытал этой духовной жажды и не испытал радости от соприкосновения с Богом при жизни, он не научился радоваться здесь — ему это не будет в радость и там. Представьте себе, если вас приговорили к жуткой казни: вас заперли бы на месяц в консерватории. Если у вас перед этим воспитан музыкальный вкус, то вы будете очень даже рады, что в течение месяца вам можно слушать замечательных мастеров. Но если вы воспитаны только на хард–роке, в таком случае вас ждёт очень тяжёлый месяц, потому что это не тот хлеб, которым вы кормили свою душу. А беда в том, что вся чернуха будет сожжена, она исчезнет — и останется только Бог… И Бог говорит: Вот Я. Прими Меня. Разреши Мне быть в тебе.

А Ему отвечают: «Да мне бы пол–литра». Ну не даст нам Господь пол–литра. И вот будет душа, бедная, тосковать: «что ж Ты меня всё мистикой кормишь?»

…Исходя из того, что я уже сказал о православном понимании воскрешения, я сразу отвечу на вопрос о кремации. Дело в том, что христиане с глубочайшей древности почитали мощи святых. Не верьте протестантам, которые утверждают, что это позднее языческое изобретение — ничего подобного. Откройте, скажем, мученические акты Поликарпа Смиромского — это ученик Апостола Иоанна. И его житие было описано сразу после его смерти, все учёные признают, что это текст II века. И там сразу говорится о том, что как только его убили, христиане бросились к костру, на котором сожгли его, чтобы хотя бы частицу мощей его взять и отнести к себе, благоговейно у себя хранить. Вопрос о почитании мощей — особый, я сейчас касаться его не буду. Так вот, язычники знали, что христиане ожидают воскрешение тела. Язычники знали, что христиане поэтому и ведут себя мужественно, что верят в воскрешение своё. И поэтому, чтобы лишить христиан надежды, они полагали, что надо сжечь тело: «Да, конечно, если вы думаете, что вас похоронят в склепе, а потом придёт ваш Христос, и вы воскреснете, мы понимаем — вы будете мужественны. А мы хитрее сделаем: мы вас сожжём, а пепел развеем. Вот и посмотрим, воскресит вас Христос или нет». Но ответ христиан был: «Мы не боимся ущерба ни при каком способе погребения. Мы надеемся не на то, что наше тело воскреснет, а надеемся на то, что Христос нас воскресит. Мы считаем, что человек не испытывает никакого вреда в зависимости от образа погребения, но придерживаемся более благородного и древнего обычая — предание тела земле».

Итак, с точки зрения православной церкви, кремация, с одной стороны, безвредна, а, с другой стороны, страшно разрушительна. Она безвредна для человека, которого хоронят. Если его отпели по православному обычаю, если его помянули, о нём молятся, если он умер, в конце концов, исповедавшись и причастившись, а его сожгли, мы не будем сомневаться в том, что Господь примет его душу и потом восставит его тело вне зависимости от того, похоронили ли его на кладбище или сожгли в крематории. Но обряд кремации страшно разрушителен для живых людей, для тех, кто провожает усопшего. Потому что он страшное воздействие оказывает… Во–первых, он лишает возможности просто по–человечески прийти на могилку. Понимаете, вот когда человека хоронят в земле, здесь понятный образ, благородный и высокий: зерно, которое бросается в землю. Это зерно брошено, и мы верим, что настанет весна для наших тел и для наших душ — и мы восстанем из этой земли. Это действительно древнейшая религиозная традиция и очень глубокий религиозный символ. А, когда человека бросают в огненную печь, — это тоже символ. Но символ‑то чисто негативный: символ вечного огня. Конечно, это очень неприятно. Мы знаем, что это ранит душу людей. И поэтому Церковь выступает против кремации: не из мистических соображений, что это душе усопшего повредит, а просто видно, что это причиняет боль живым. Поэтому и при контактах со светскими властями православная церковь всегда настаивает на том, чтобы меньше было крематориев, а больше отводилось земли под кладбища, чтобы кладбища эти по возможности передавались церкви, чтобы были отдельные православные кладбища, чтобы православные храмы там стояли, чтобы там служба постоянная совершалась, чтобы священники провожали в последний путь…

© дьякон Андрей Кураев

© записано Chemarlik

Впервые я решил начать разговор о Православии с разговора о Боге. Потому что обычно мы начинали с разговора о Библии или с рассказа по истории Церкви, символике иконы даже бывало. Но вот сегодня решил впервые придерживаться более классической схемы катехизиса, когда сначала идёт изложение учения о Боге, а потом уже касаются евангельских тем.

Но всё же… какой будет методика нашего размышления? Вообще, задача любого философа — определить для себя некий момент истины: из самых разных ситуаций, в которых бывает человек в жизни, где та, в которой человек по–настоящему является самим собой? В какую минутку приоткрывается самое глубокое, самое истинное, самое человечное, что есть в человеке?