Овчинников жестом руки отстранил Архипову, порывавшуюся высказаться до конца:

– Ты теперь подожди! Теперь я расскажу, как мы все восстанавливали!.. Когда наши вернулись, ничего тут из материальных ценностей не было: ни лошадей, ни коров, ни продовольствия, ни кормовых фондов… Усилиями небольшого коллектива пришедших и остававшихся совхозников начал совхоз возрождаться, с января. Но… завести скот нельзя – кормов нет, разместить людей негде – домов нет… Этот уцелевший домик не совхозная территория, передан нам исполкомом. Немцы всю территорию совхоза занимали, а здесь – не были, с километр не дошли!

И задумались мы, работники треста, – что делать с совхозом в тысяча девятьсот сорок втором году?

Зная положение Ленинграда и требования фронта, решили, несмотря на тяжелую обстановку, вырастить максимум овощей. В прошлом году под овощами было семь га, в этом решили – четырнадцать! Картофеля, вместо пяти прошлогодних, дать десять гектаров. Вдвое! А была у нас одна полурабочая лошадь, с трудом восстановили один трактор.

Когда бурное таяние снега началось, в апреле, – однажды утром прихожу на скотный двор, вижу: лежит огромная противотанковая мина. Л рядом мальчишки балуются детонатором… Саперы нам мины взрывали сотнями!

Сеяли сначала плохо. Потом возвратился наш агроном Иван Иванович Лычагин. Дело значительно повернули – пошло вперед! На сегодня из четырнадцати га посеяно и высажено рассады в грунт около десяти гектаров. Плохо с картошкой, полный прорыв: семена не поступили в район. Ждем. Если поступят – успеем.

Собрали народ. Привезли из Ленинграда инвентарь и много всего, что нам нужно. Директор совхоза теперь у нас опытный агроном, товарищ Ходасевич Борис Георгиевич – тоже из Ленинграда.

Овощи, безусловно, вырастим, – центральная наша задача! Ухаживаем за культурами, а трудности тягла преодолеваем: по ветлазаретам собираем калек лошадей, сеем, пашем, бороним.

Ну а насчет животноводства? Так: план сдать государству в сорок втором году пятьсот центнеров молока. Но если не выполним, виноваты будете вы, военные: не разрешают завозить сюда коров. Есть у нас восемь коров, четыре теленка и один бык. Доим коров неплохо, позавчерашний удой – девяносто три килограмма за сутки от шести дойных. В ближайшие дни ждем ста литров, а потом будем добиваться полутораста, – одна корова должна отелиться.

Выполнение всего плана зависит от военной обстановки! Трудности – большие. Районные руководители хитрят: «Что ж, вы – всесоюзная организация! Значит, и лошадей и все прочее должны получить из Москвы!..» Поэтому, когда всем другим дали по две лошади, нам ничего не дали! Ну, а в остальном отношение районной организации теплое. Только вот секретарь райкома комсомола сюда дороги не нашел С двадцать шестого мая, как я приехал сюда, никто не занес ни одного экземпляра газеты. Последние номера от шестнадцатого мая. Нельзя ли нас прикрепить к бао?.. Так как весь совхозный трест эвакуировался, то ни политотдела, ни политсектора нет. Неплохо бы, чтобы армейские политработники пришли бы и обратили на нас внимание!

1 июня. Утро. Шум

Сегодня решил посетить Мгинский райисполком, эвакуированный из оккупированной немцами Мги и находящийся теперь здесь, в Шуме. И пришел к председателю исполкома Салмаксову Ивану Тимофеевичу и застал у его стола бабку в рваном зипуне, в калошах на босу ногу.

… Все как есть сгорело… Все было у меня, нет теперь ничего… Все сгорело, выскочила голая, теперь и холодная, и голодная. И денег шестьсот рублей сгорело.

Э! Надо б их в сберкассу снести, не сгорели бы.

Да я то все собиралась уехать, да и не собралась… Семьдесят лет. Никогда не докучала, а теперь не знаю, как и жить, с чего начинать.

Ничего, поживешь, поможем.

Вот спасибо, только что бог да добрые люди помогут.

Бог? Ну, от бога-то…

Да добрые люди…

Вот это, пожалуй! Советская власть поможет тебе!

Вот, спаси ее бог! А то и как жить, не знаю… На огороде копалась, самую рвань-то надела…

Бабка благодарит, уходит, и Салмаксов через стол говорит своему помощнику:

– Вот эту бабушку нужно проверить. Если подтвердится, включить ее в список этих американских подарков!..

Входит старик. Усатый, худой, лет пятидесяти, в кепке, в грязном пиджачишке, штаны грязные. Сует руку Салмаксову, хныкающим тоном жалуется, что нет денег. Салмаксов наставительно замечает:

– Собирать надо! Вот каски, например! За десять штук – сорок рублей, за сто касок – шестьсот рублей, – прогрессивка! И гильзы надо собирать… Как твоя фамилия-то?

– Гарцев!

– Где ты был, когда немцы были?

– Там!

– У немцев?

– У немцев.

– Куда тебя гнали?

– За Пчевжу… Хоронился, а то работать – дрова пилить заставляют. «Рус, Рус! Выходи!» – а то с палкой!

– А питание как?

– А кониной! Больше-то нет ничего… И сейчас кониной…

– Падринский? Хлеба сколько получаешь? Четыреста?

– Да… Да вот картошкой горелой, высушишь да и питаешься. Больше нет ничего… А не дай никому испытывать! Лучше задавиться, чем попадаться к немцу. Ложись под пули – лучше! Все равно околевать. Запряг лошадь…

Старик уходит, входит милиционер. Разговор об очистке дороги от совхоза на Падрилу… Старичишка приходит опять.

– Что?

– А вот что… Бумажку!

– Не получил еще?

– Не получил! Тебя и дожидаю все.

– Иди вот сюда. Сейчас Тельнова, секретарша, зайдет, и возьмешь.

Уходят все, и Салмаксов начинает мне рассказывать.

– Десятый месяц исполком как бы в командировке!.. Если район в целом и сельсоветский аппарат взять, несмотря на то что эвакуировались из Мги, мы деятельность продолжали и не ослабляли советский аппарат. Налоги, платежи собирали, как полагалось и раньше. Даже народ по платежеспособности в несколько раз лучше, чем когда бы то ни было, – более сознательными стали. Осенью, в период пребывания здесь Пятьдесят четвертой армии, мы полностью работали для фронта. Снабжали армию сеном, овощами, мясом… Выполняли указания Главного командования о снабжении армии за счет внутренних ресурсов, потому что Тихвина нет, немец к Волхову подбирался. Мы буквально все для нужд Пятьдесят четвертой армии собрали. Советы всячески содействовали.

Население и материальную часть колхозов эвакуировали из прифронтовой полосы в глубь нашего района, а часть – в тыл. Были тогда собраны все лошади со всего района. А теперь ждали мы лошадей со слезами!..

Когда немцы захватили Влою, Падрилу, мы еще здесь были. Взялись за эвакуацию, когда нам стали отсекать дорогу снарядами и минным огнем. Характерно: в Шуме ни одного старика не осталось! Деревня Влоя тоже вся эвакуирована была. Уходили все фактически под огнем. Мы, руководство, уходили пешком, последними. Отошли в Гавсарский сельсовет – туда все учреждения эвакуировались.

В Гавсаре мы находились до двадцать третьего – двадцать четвертого декабря. Как только отодвинули немца, мы сразу приехали сюда. Двадцать шестого – двадцать восьмого сюда, обратно, стянулись и все организации. В Гавсарском сельсовете мы тоже не прекращали деятельность. Все учреждения, особенно собес, обслуживали семьи красноармейцев, выдавали по собия, ссуды, оказывали другую помощь.

Оккупированы были четыре колхоза: «Пчела» в деревне Овдокала, «Красный маяк» – в Опсале, «Ударник» – в Падриле и колхоз в деревне Тобино. От совхоза «Красный Октябрь» не уцелело ничего, он был сожжен целиком – семь больших домов, из них два двухэтажных. В Падриле из тридцати четырех домов осталось тринадцать, и то – разоренных, требующих ремонта.

Немцы ушли девятнадцатого декабря, и я с секретарем райкома партии Ларгиным приехал сюда двадцать первого.

Везде валялись трупы гитлеровцев. Около траншей по речке тыловые части Пятьдесят четвертой армии закопали, а большинство мы хоронили в апреле – мае. Эта обязанность была возложена на органы гражданской власти. Всего в районе Войбокалы оказалось примерно пять тысяч трупов, только по Шумскому сельсовету схоронили больше тысячи немцев, а по Рындельскому сельсовету (около Тобина) – свыше двухсот.