Но канальным пароходикам от всей этой мощной помощи было ничуть не легче: им предстояло работать наравне с «настоящими» пароходами в озере Любая волна способна опрокинуть и задавить тихоходную, неприспособленную к борьбе с ветрами малютку. Им, ничем не вооруженным, предстояло испытывать на себе весь ужас страшных бомбежек с воздуха и артиллерийских обстрелов. Им надлежало таскать за собой на буксире огромные, тяжело груженные озерные баржи, проводить их между мелями восточного берега и каменными грядами западного Им. но о том, что именно должны были они испытать, рассказ впереди.

А пока следует сказать, что команды этих канальных пароходиков, никогда не испытывавших даже маленькой качки, никак не могли называть себя моряками, ощущали все признаки «морокой болезни», если кому-либо прежде приходилось на больших пароходах пересекать озеро, едучи по своим служебным или семейным делам в Ленинград. Они не были и солдатами, – занимаясь своей «канальной» работой, они до сих пор не участвовали непосредственно и в Отечественной войне. Были среди них разные люди, иные издавна пристрастились к выпивкам, другие ничуть не отличались храбростью; третьи привыкли плавать на своих малютках вместе с женами и детьми. Так уж с дедовских времен повелось!

Но их прежней жизни пришел конец в июне 1942 года, когда их пароходики были, по приказу Северо-Западного речного пароходства, впервые в истории выведены из каналов в глубокие воды Ладожского озера и ошвартованы у берегов Черна-Сатамской губы – в бухте Кареджи, против маяка Кареджи, которому теперь не следовало светить слишком ярко со своего похожего на боб островка, чтобы не привлечь внимания вражеской авиации…

Как плавать по этому чертову озеру? Как в нем, темном и непонятном, ориентироваться?

Через каждые четыре с половиной мили на водной трассе были установлены светящиеся бакены, но в пасмурную погоду эти тусклые светилки скрывались из виду, и о правильном курсе капитаны могли только гадать… С тоскою следя за воздухом, они вначале не умели даже отличать по контурам немецкие бомбовозы от наших, не знали, как применяться к ветрам, не могли учитывать дрейфа своих пароходов и барж – не представляли себе, несет ли их на свой, на немецкий или на финский берег?

Но все это было только вначале. Скажу сразу: за всю навигацию ни один из этих легких и увертливых пароходиков, за сотни сделанных ими рейсов, от штормов на озере не погиб (погибший «Узбекистан» был разбомблен фашистами), хотя большинство из них, простреленных, изуродованных, побитых о камни, так или иначе выбыло из строя Казавшееся невозможным стало возможным, когда, забыв про «морскую болезнь», презрев все трудности и опасности, обретя опыт, «канальники» стали подлинными, закаленными в штормах и боях моряками. На каждую буксируемую баржу было установлено по одному пулемету, с расчетом из краснофлотцев, но сами пароходики оставались невооруженными.

Многие «канальники» – капитаны и члены команд – погибли, убитые осколками авиабомб и снарядов, но дело свое они сделали, и героизм, проявленный ими, для всех несомненен. Те, кто боялись, что их пароходик перевернется, стали без колебаний выходить в любую, даже семибалльную волну; все, став суровыми и спокойными при любых обстоятельствах, выполнили свой воинский долг…

Несколько озерных пароходов и крупных барж были поставлены на «большое плечо» – на длинные рейсы между только что построенным портом Осиновец, на западном берегу озера, и Новой Ладогой. Канальные пароходики – на короткие, пятнадцатимильные рейсы для транспортировки других барж через Шлиссельбургскую губу, между западным берегом и Кобоной (а позже и Лавровом). Самые маломощные буксиры поставлены на рейдовые работы в партах того и другого берега.

В числе транзитных оказался и канальный пароходик «Батурин». Его капитаном в июне был назначен приехавший на Ладогу Рубен Мирзоевич Бархударов. У него был диплом капитана, он был старым, опытным каспийским моряком, случайно в дни войны оказавшимся в Ленинграде и многие месяцы голодавшим там. Команда недоверчиво приняла неизвестно откуда взявшегося нового капитана. Здесь люди знали друг друга десятками лет

Из диспетчерской на пароход принесли приказ: забуксировать две «баржи с продовольствием для ленинградцев и следовать на западный берег. Дул юго-западный ветер силой до пяти баллов. В озере была легкая зыбь. Узнав о предстоящем отходе, команда стала заметно волноваться.

Помощник спустился в каюту к Бархударову, который там раскладывал свои вещи, и спросил:

– Товарищ капитан, мы получили приказ идти на тот берег. Дует сильный ветер. Что делать?

– Идти в рейс! – лаконично ответил Бархударов.

– А не кувырнет нас?

– Нет! – так же кратко ответил капитан. Помощник промолчал и вышел на палубу. Пароход «Батурин», взяв две баржи на буксир, отошел от пирса. Покачивало. Свободная от вахты команда собралась на палубе, выжидающе посматривая на небо, где могли появиться немецкие самолеты, и на усиливающиеся озерные волны.

Громко, чтобы слышала вся команда, капитан сказал:

– Товарищ помощник! Ваша вахта – вы и ведите пароход до места, а я пойду спать. В случае появления самолетов разбудите меня.

И, обратившись к вахтенному матросу, добавил:

– Стойте на носу и смотрите назад, на небо. А помощник капитана будет смотреть вперед. Так скорее увидите самолет!

И ушел вниз. Команда была ошеломлена, – казалось, что капитан рехнулся: «угробит и пароход и нас!»

Но постояв часа полтора на палубе, люди разошлись. Остался на носу только вахтенный матрос. Рейс оказался благополучным.

В порту, на коротком митинге, капитан сказал:

– Я плаваю по морям уже тридцать лет. Вначале меня укачивало больше чем кого-либо из вас, а вот привык – никакой шторм на меня не действует. И вы привыкнете!.. А жизнью вашей я дорожу так же, как и своей. И я за все отвечаю!..

Через два часа «Батурин» получил от диспетчера приказание следовать с одной баржей обратно на восточный берег. Ветер теперь дул с севера и усилился до семи баллов. Однако команда отнеслась к приказанию уже спокойнее.

Когда пароход с баржей обогнул мыс, защищающий рейд от наката волн, и вышел в озеро, зыбь начала быстро увеличиваться. Пароход шел против волн, они обрушивались на палубу. Послышались звуки, характерные для всех «неаккуратных» судов во всех морях: хлопанье дверей, стук незакрепленного инвентаря, скрип ослабших снастей.

Помощник механика Игнатьев выскочил из машинного отделения на палубу, нервно закричал:

– Капитан! На вахте стоять некому, всю команду укачало.

– А вас не укачало? – спокойно спросил Бархударов.

– Пока нет…

– Ну вот видите, какой вы молодец! – улыбаясь сказал капитан. – Из вас выйдет хороший моряк. Становитесь вместо кочегара!

Спускаясь в машину, Игнатьев пробурчал:

– Что за ленинградский черт попал к нам? Кто только его прислал!..

Зыбь и ветер настолько усилились, что «Батурин» потерял ход и, почти стоя на месте, глубоко нырял носом в пропасти между волн, а задравшаяся высоко корма дрожала от бешеного вращения винта вхолостую. Зеленый от качки помощник, стоя рядом с капитаном в рубке, непрерывно «травил» на палубу. Слабым голосом он спросил:

Капитан, скажи правду, нас не кувырнет?

Правду говоря, – нет, а если соврать, то да! – ответил капитан.

Тот ничего «не понял, приступ морской болезни снова заставил его высунуть голову из рубки. С кормы крикнули:

– Лопнула оттяжка буксирного устройства! Теперь идти дальше было рискованно – буксир мог вырвать все это «устройство», пароход потерял бы баржу, и если б даже поймал ее, то буксир некуда было бы закрепить, унесенную баржу выкинуло бы на камни Необходимо было поворачивать к берегу. Выждав наката самой большой волны, после которой обычно следуют маленькие, капитан быстро повернул пароход, сказав помощнику:

– Вот теперь, при малейшей оплошности, может кувырнуть Буксир дергает нас назад, не давая нам вывернуться, а волны обрушиваются на борт. Тут все дело в периодичности. Если период крупных волн совпадет с периодом максимального крена судна и дерганьем буксира, то нас обязательно кувырнет!