Встретившиеся на лестнице священнослужители удивленно поглядели на нее, но она прошла мимо, словно не заметив их. Открыв следующую дверь, склонилась в низком проходе. Теперь она была на галерее над южным нефом. Кровля здесь спускалась наискосок, пол был выгнутым, с углублениями с обеих сторон, повторявших свод потолка бокового нефа внизу. Слева от нее – ряд небольших арок пропускал свет из главного нефа. Осторожно прильнув к одному из устоев арки, она поглядела вниз.

Там было еще много людей, особенно бедняков, предпочитавших здесь ожидать последнюю вергилию – раннее утреннее богослужение. Того, кого она приняла за Ролло, она не нашла. На какой-то миг ее внимание привлекла группа людей, стоявшая возле входа в ризницу. Под темным плащом поверх роскошной ризы она узнала объемистую фигуру канцлера Ратбода. Он разговаривал с двумя вооруженными людьми, но Эмма не могла припомнить, из чьей они свиты. На какой-то миг мелькнула мысль, отчего это Ратбод задержался в соборе ради беседы с вавассорами, а не поспешил отведать рождественских угощений в большой зале дворца, где были накрыты столы? Однако сейчас ее занимало нечто иное, и она тут же выбросила канцлера из головы.

К ней подошел священник, учтиво спросил, что угодно герцогине. О, госпожа хочет помолиться в уединении? Такое благочестие весьма похвально. В конце галереи есть небольшая часовня, и он готов проводить ее. Эмма резко отказалась, но взяла у монаха свечу. Когда он удалился, она медленно стала двигаться от арки к арке, вглядываясь в людей внизу. Доски строительных помостов мешали ей, и она почти перевесилась через каменные перила.

Наконец она увидела его. Он сидел на цоколе колонны у противоположного бокового нефа. Поля шляпы по-прежнему затеняли его лицо, но его поза – согнутое колено, на которое он небрежно уронил руку, эта бесцеремонная расслабленность – показалась ей до боли знакомой. К нему подошел один из чернецов, которые разносили глиняные плошки с теплым отваром, дабы нищие могли подкрепиться в ожидании вергилии. Не глядя на предлагавшего, паломник принял угощение не вставая. Левой рукой.

«Нет, это невозможно! – вдруг попыталась сама себя урезонить Эмма. – Это бред, это безумие, это самообман. Ролло выгнал меня, он остался в Нормандии, он властитель целого края. И он никогда не будет бродить с посохом по дорогам, питаясь подаянием».

В этот миг паломник словно почувствовал ее взгляд и поднял голову. Пламя осветило его лицо. Смуглое, продолговатое, с высокими скулами, правильным носом и серебристо-серыми глазами. Эмма сильно закусила костяшки пальцев, чтобы не закричать. Это был он. Это был Ролло!

Они не знали, сколь долго глядели друг на друга. Казалось, минуты плывут над ними грохочущим вечным потоком, а они оба стоят где-то на дне времени, где пребывает вечность. Весь мир исчез. Они были только вдвоем. Как и ранее. Как было всегда, когда они забывали друг ради друга целый свет. И уже не имело значения, что он стоял внизу, в толпе, в такой нелепой для гордого викинга одежде паломника, а она – на верхней галерее, освещенная золотистым сиянием свечи, блистающая золотом супруга герцога Ренье. Они наконец встретились!

Однако Эмму теперь заметили и другие. Тот же епископ Трирский. Даже глаза округлились удивленно. Но в следующий миг он стал увлекать своих собеседников за тень колонны.

– Герцогиня Эмма! Там, наверху. Нельзя, чтобы она вас опознала.

Тот, что был пониже, резко вернулся, и из-за каменного столба неотрывно глядел на прекрасную даму наверху. Другой, с родимым пятном на лице, сжал его плечо.

– Опомнитесь, принц! Что для вас эта женщина, раз вы рискуете быть замеченным. Помните, вас не должны опознать раньше времени.

В голосе его была почти угроза. Тот, кого назвали принцем, прибывший инкогнито Гизельберт, словно опомнился. Широкий наносник его шлема затенял лицо, мягкие губы улыбались.

– Да, ты прав, Гильдуэн. Нам нельзя открываться раньше времени. Но, думаю, уже пора начинать. Именно сейчас, когда рождественские возлияния усыпили бдительность.

И, закрывшись почти до глаз плащом, принц Гизельберт, прихрамывая, направился к выходу и чуть не налетел на встававшего с ее цоколя рослого паломника. Тот словно бы и не заметил его, не отрываясь глядел вверх. А Гизельберт даже замер на миг. Потом втянул голову в плечи и быстро пошел к выходу. Гильдуэн и Ратбод Трирский еле поспевали за ним. Догнали лишь на ступенях паперти.

– Пора оповестить наших людей, – сказал Гильдуэн, но, видя, что принц его словно не слышит, повторил сказанное.

Гизельберт наконец повернулся к нему.

– Ты ни за что не поверишь, кого я сейчас видел. Вот уж поистине рождественская ночь – ночь чудес. И сейчас я встретил не кого иного, как самого Роллона Нормандского!

Канцлер и Гильдуэн недоуменно переглянулись. А Гизельберт резко вернулся к створкам двери, заглянул внутрь. Но викинга на прежнем месте уже не было.

Эмма слышала, как скрипят ступени лестницы под его торопливыми шагами, и, оглушенная стуком собственного сердца, невольно попятилась. Все было слишком невероятным, голова шла кругом, сердце, казалось, готово было выскочить из груди. Эмма уперлась спиной в дверь, та поддалась с легким скрипом; свеча дрожала в руке, и каменный свод маленькой часовни качался словно во сне. Нереальным был и высокий мужчина, возникший в дверном проеме. Она видела, как он на миг застыл, глядя на нее, потом вошел, прикрыв за собой дверь. Из-под опущенных полей шляпы на нее глянули невероятные серо-стальные глаза, которыми она столько грезила, и сейчас все еще не решалась поверить, что это явь.

Подсвечник едва не выпал из ее рук, она машинально поставила его на алтарь перед распятием и изо всей силы уперлась о каменную плиту, чтобы не упасть. Мелко дрожала, глядя на Ролло.

– Ты?!

Он стоял перед ней, но, казалось, прошла вечность, прежде чем она удостоверилась, что он не призрак, не сон, не видение. Ее Ролло… Она узнавала и не узнавала его. В его чертах, в выражении его лица проглядывало нечто незнакомое. Раньше в этом властном, смелом и жестоком человеке всегда оставался какой-то лихой, бесшабашный налет мальчишества. Теперь же он изменился. И не только потому, что стал старше и в глазах его светилась зрелая мудрость. Теперь на его лице лежала и печать одиночества.

– Эмма!

Голос его резким толчком отозвался в ее сердце. Она увидела, что он протягивает к ней руку, медленно положила в нее свою ладонь, и он сжал ее. Рука у него была сильная, сухая и теплая. Но едва он потянул ее к себе, Эмма отпрянула.

В глазах Ролло отразилась боль.

– Ты все еще не можешь простить меня?

Простить?.. Она не сразу поняла, о чем он. Когда-то, давно, она так же пришла к нему, могущественному герцогу Нормандскому, ни о чем не думая, кроме желания забыться у него на груди. Он же унизил ее и выгнал. А теперь стоит перед ней в этих лохмотьях, а она, гордая и прекрасная герцогиня, должна решать, как ответить на призыв в его глазах. О боже, как странно меняет судьба их роли!..

Эмма проглотила ком в горле.

– Если бы я помнила зло, то не говорила бы сейчас с тобой. Просто выдала бы тебя.

В его глазах что-то мелькнуло. Прежнее, радостное, мальчишеское.

– Птичка моя…

Она подняла руку, удерживая его на месте. Спросила, почти спокойно:

– Как получилось, что ты оказался в Стене? Да и еще в одежде паломника.

Ее холодность словно отрезвила его. Она увидела, как померкло сияние в серых глазах. Криво усмехнувшись, он пожал плечами.

– Мне просто все осточертело. Захотелось вспомнить юность, побродить по свету.

– Какое безрассудство! Ты ведь герцог, а так рискуешь собой.

– Да ничем я не рискую.

– Тебя могут убить, и твое драгоценное герцогство потеряет правителя.

Он вновь пожал плечами.

– Меня не так просто убить.

И, откинув полу накидки, он положил руку на рукоять внушительного ножа. Все тот же Ролло, бродяга, ловец удачи, уверенный в своей силе. Это всегда так восхищало ее в нем. Но сейчас, глядя на него, она и не представляла, какое холодное, даже отчужденное было у нее лицо в этот миг. И одновременно сейчас она любила его так сильно, что почти испытывала боль.