Сына Ольга обожала.

Нищеты смертельно боялась.

Слишком хорошо Ольга помнила первый, самый трудный год. Они с мамой тогда едва концы с концами сводили, а на ее руках — новорожденный сын. Хорошо, что она решилась встретиться с Женей, а ведь так трусила…

Полученные «алименты» Ольга старалась на повседневные нужды не тратить, почти все откладывала на банковский счет. Вначале копила на переезд в Питер, доплата за размен требовалась огромная. Теперь мечтала когда-нибудь купить Кириллу трехкомнатную квартиру.

«Соберется жениться, а я скажу: вот ключи от новой квартиры, это мой подарок к свадьбе. Представляешь, какой для Кирюши сюрприз?» — говорила она Евгению Наумовичу в его редкие посещения.

И выдавала сыну строго дозированные суммы на учебники, новые джинсы, поездку с классом в Павловск или на спортивную секцию.

Кирилл с раннего детства знал: лишних денег в доме нет. И с четырнадцати лет пытался подрабатывать, он не любил брать деньги у матери. Отлично знал: и без того все на него тратится.

Кирилл рос, и Евгений Наумович стал замечать: сын встречает его все более неприветливо. На безобидные, будничные вопросы об учебе, занятиях карате он отвечал резко, если не сказать — грубо. Смотрел на отца волком, как на врага, а иногда не выходил из своей комнаты даже поздороваться.

Евгений Наумович полагал: старший сын не может простить отцу нерешительности, он до сих пор не рискнул представить Кирилла законной жене, сестре и брату.

Кирилл знал о них!

От матери.

И ждал.

После каждого визита Евгений Наумович давал себе слово: все расскажу. Сегодня же! Катя поймет. И простит. Наверное. Он не предавал ее!

Ольга — случайный эпизод в его жизни. Даже — нечаянный эпизод. Но ребенок, плод легкомысленного поведения, ни в чем не виноват.

Да, он скажет Кате: это случилось до того, как мы познакомились. Это же правда! Он впервые увидел Катю, когда Кириллу исполнилось два года. И сразу же влюбился. Мгновенно. Никогда раньше не верил в любовь с первого взгляда, и вот…

Тысячи раз Евгений Наумович мысленно объяснялся с женой. Тысячи раз просыпался в поту, почему-то во сне его признание ничем хорошим не кончалось, оскорбленная Катя уходила. Тысячи раз обещал себе: вот сейчас, сейчас… но каждый раз в последний момент трусливо уходил от откровенного разговора.

Кирилл щелкнул пультом телевизора. По экрану бежали титры очередного сериала. И снова продюсер — Евгений Колядин.

Парень зло сжал губы. С остервенением переключил несколько каналов и помрачнел окончательно: на экране отец. Держал в руке статуэтку — премию за очередной сериал — и говорил в микрофон:

«Эту награду по праву должна разделить со мной моя супруга, Екатерина Васильевна. Если бы не ее терпение, ее понимание…»

Его жена безмятежно улыбалась в объектив. Она стояла рядом с Колядиным в элегантном вечернем платье, благополучная, ухоженная, на шее сверкало драгоценное колье.

Кирилл резко выключил телевизор. Юношу буквально трясло от злости: его мать всю жизнь считала копейки; по ночам перешивала блузки, отданные соседкой, — та слишком быстро толстела, — простенькие сережки носила столько, сколько помнил себя Кирилл, они были куплены еще бабушкой к совершеннолетию дочери…

А эта… женщина блистает рядом с Колядиным, вырядившимся в смокинг! И сама в одежде из самых дорогих магазинов города, это сразу видно!

Ну, чем, чем она лучше матери?

Кирилл в сердцах швырнул на пол диванную подушку. Вскочил, замахнулся на невидимого врага и вдруг рассмеялся: он вел себя как мальчишка. Но ему давно не четырнадцать!

Кирилл несколько раз глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться. Закрыл глаза, подняв руки в форме чаши, и присел. Уперся локтями под колени. Оторвал ноги от пола. И замер в позе «ворон».

Телефонный звонок вывел Кирилла из транса. Он бросил взгляд на определитель номера и раздраженно поморщился: Лариска! Никак не хочет понять, что они действительно разбежались. Звонит домой или на сотовый, «случайно» попадается ему на улице, поджидает после работы — зачем, на что эта смазливая дурочка надеется?

Трубку брать не хотелось, но…

«Хвост гуманнее отрубать сразу, чем отрезать по кусочку, — не помню, чьи это слова, но готов под ними подписаться…»

Кирилл неохотно снял трубку и, не слушая Ларискин лепет — какие билеты, какое кино, с чего она взяла, что ему нравится слушать во время просмотра фильма хруст попкорна и шелест фольги? — жестко сказал:

— Неужели не дошло еще? Мы расстались. Да, окончательно. Нет, ты мне просто не интересна. Совершенно. Пойми, меня буквально тошнит от твоего голоса и от твоего вида. Да и от нытья тоже!

Кирилл бросил трубку и жестко усмехнулся: наверное, он скотина. С другой стороны, он никогда не старался казаться лучше, чем есть. И прекрасно знал, что о нем болтают такие вот Лариски.

Да, он честолюбив и жесток, и что? Его это вполне устраивает. Единственный человек, с кем он покладист, мягок и даже нежен, — мама. Наверное, так и останется.

Еще говорят — к сожалению, говорили! — у него острый ум и незаурядные способности в области информационных технологий, жаль, после второго курса пришлось бросить институт.

Глупо, но… не мог Кирилл оставаться на иждивении матери! Хорош лось, он будет пять лет преспокойно сидеть за партой, а мама по-прежнему горбатиться на двух работах?

Нет, он просто обязан пахать! В их небольшой семье единственный мужчина — он, Кирилл, пора взрослеть.

В серьезную организацию без диплома не брали. Стать обычным работягой на стройке или пойти на завод Кирилл не захотел: что там заработаешь?

Несколько лет после армии он просидел в закутке на компьютерном рынке. Обнулял память подержанных мобильных телефонов. Менял индивидуальные номера. Полировал корпуса и печатал инструкции для пользователей. Короче, превращал подержанный мобильник в готовую к продаже новенькую фирменную трубку.

Работа Кириллу не нравилась — скучная! — но платили довольно прилично, и он мирился. Лишь недавно понял, что губит себя, все глубже увязая в житейском болоте, постепенно привыкая к простой растительной жизни.

Он снова стал подумывать об учебе.

И начал искать другую работу.

«Ничего себе — сестрица!»

Григорий слепо толкнулся в закрытую дверь ванной, где шумел душ и смеялись мама с этой… как ее… Васей!

Предательница Лерка крутилась там же, подхихикивая за компанию. Один он сиротой казанской бродил по квартире, совершенно никому не нужный.

Гриша мрачно усмехнулся: вот она — справедливость, вот место в доме современного мужчины. Нет, пора перебираться на Восток!

Юноша вдруг вспомнил, как они ровной шеренгой выстроились у входа в четвертый вагон, встречая гостью, и невольно застонал: «Представляю, какими редкостными болванами мы смотрелись со стороны! Тройка идиотов, бдительно пожирающих глазами всех выходящих…»

Его передернуло: ждали, кретины сладкие, когда из вагона покажется нечто широкое, румяное, сугубо деревенское, обвешанное переполненными сумками да корзинами. Это как раз соответствовало их представлениям о глубинке. И естественно, они не обращали внимания на других пассажиров, не подходящих под нужный стереотип.

Григорий раздраженно фыркнул: а кого им было ждать?!

Мама говорила: Васькино лесничество — меньше любой самой захудалой деревеньки. Десяток домов и крошечный магазин, где продавалось все подряд: колесная мазь, швейные иглы, хлеб, крупы, конфеты, детские игрушки, презервативы и валенки на зиму.

По ее словам, народ там живет за счет натурального хозяйства. Коров держат, коз, кур… А в школу несчастная Васька бегала в соседнее село, километров за пять от лесничества.

Коровы — ха!

Вот и растерялись, когда к ним подошла огненно-рыжая девчонка с небольшим рюкзаком за спиной и ружьем в чехле. К тому же одета не по-деревенски. В узенькие, стильные замшевые бриджи, широченную черную футболку и мягкие кожаные полусапожки ручной работы. Подобную обувь в магазине не купишь, явно на заказ сшита. Еще и коса через плечо — длинная и пушистая. Надо же, чудо-юдо лесное!