— Вообще-то мне некогда, — сказала она, с удивлением обнаружив, что страх куда-то исчез. Она даже улыбнулась. — Мне сегодня надо быть на турнире… Так что, если тебе хочется поговорить, я бы предпочла перенести нашу приватную беседу на потом…
— Потом? — Лена округлила глаза и захохотала:. — Потом ты смоешься.
— Нет, — покачала Мышка головой. — Я никуда не смоюсь… Тем более что мне и самой стало интересно, чего ты ко мне привязалась… Всей душой и всем сердцем.
Она стояла выпрямившись и ждала. Что-то в ее взгляде заставило Лену сдаться.
— Ладно, — хмуро глядя на Мышку исподлобья, сказала она. — Сразу после этого вашего вонючего турнира… За школой для даунов.
— В принципе, эта школа тоже для даунов, — улыбнулась Мышка. — Но ты права. Там место более уединенное… Подойдет для сердечного разговора…
Она не спешила сделать шаг в сторону, хотя разговор и был закончен. Стояла и спокойно ждала, когда Лена уступит ей дорогу. Как будто ей это было важно. Наверное, они так и стояли бы молча друг против друга, не собираясь уступать, если бы тот, с тяжелым взглядом, первый не выдержал. Потянув Лену за руку, он прижал ее к себе, все еще отчего-то глядя на Мышку, и почти ласково прошептал:
— Ну что ты, Ленка. Мы же сами слышали — девочка будет нашей… Стишки посидим послушаем, а потом…
От этого многозначительного «потом» Мышке стало зябко, она даже поежилась, но подумала, что никогда не покажет им, каково ей на самом деле… Не дождутся.
— Потом, — холодно отрезала она, — посмотрим, что и с кем будет потом…
И быстро, почти стремительно, вошла в школу, впервые в жизни обрадовавшись зову школьного звонка.
Почему Марина сегодня решила пойти в школу, она и сама не знала. Вроде бы было надо хоть раз в полгода там, в этой школе, появиться… Правда, она надеялась, что до конца восьмого класса ее все равно не выгонят, но… Осторожность в некоторых вопросах не помешает…
Единственной проблемой на данный момент было появиться так, чтобы ее заметили. Впечатлений чтобы хватило на неделю…
Поэтому она шла не спеша. Урок должен начаться к моменту ее появления, и тогда получится, что вот она, явилась, на белом коне с военным оркестром…
На пороге школы она встретила Грудневу. Та вытаращилась на нее, отчего стала окончательно похожа на плохо остриженного барана, и выпалила:
— Блин! Комиссар, ты чё, офонарела?
— В смысле? — поинтересовалась Марина. — Что решила заглянуть на несколько мгновений в родную школку? Одолела, знаешь ли, тяга к знаниям… Сама не пойму, с чего…
— Так сегодня турнир. Уроков не будет.
— Турнир? Это чего, все будут на шпагах биться?
— Нет. Стихи читать…
Марина прикинула, что лучше б дрались, куда интереснее, а так… Стихи стопроцентно будут читать дурные, и она помрет со скуки. Но все-таки это лучше, чем сидеть на уроке, делая вид, что тебе безумно интересно, как звучит теорема Вийета.
— Ладно, главное, чтобы меня церберы увидали, — вздохнула она.
Церберы ее увидели и даже, каждый по-своему, отметили ее появление. Кто-то ехидно поинтересовался, выздоровела ли она наконец после долгой, загадочной болезни, мучившей ее полгода, на что Марина с любезной улыбкой ответила, что сифилис лечится плохо, не хватает в родной стране препаратов. Потом ей намекнули, что ее вот-вот выгонят из школы за все ее выходки, но она и тут не удержалась, заметив, что это ничего, проститутке достаточно знать только «Камасутру», а ее она уже основательно изучила. На замечание, что ей следовало бы появляться в школе почаще, она без промедления ответила, что здесь, как ей кажется, недостаточно нравственная атмосфера для такой тонко воспитанной барышни, какой она, без сомнения, является, и маман против того, чтобы ее единственная дочурка посещала сей бордель…
Короче, к концу своего путешествия в актовый зал Маринка успела испортить настроение всем учителям, дерзнувшим что-то ей сказать. И была этим вполне удовлетворена: теперь они еще полгода станут радоваться ее отсутствию.
На пороге она буквально врезалась в Кузякину — и замерла. Взгляд Ленкиных глаз стал сначала холодным, злым, но потом она изменилась. Чертова лицемерка, отметила Маринка, усмехнувшись. Сейчас появится сладенькая улыбочка…
— Комиссар, — выдохнула Лена, делая вид, что безумно счастлива этой встрече. — Ты пришла в школу? С чего это?
— По тебе соскучилась, — презрительно бросила Маринка. — Не хватало чего-то в жизни… Была она, знаешь ли, такой спокойной, радостной и безмятежной, что я подумала — надо в школу сходить, на Кузякину посмотреть. Чтобы жизнь слишком сладкой не казалась…
Она шагнула к свободному креслу, но Ленка ее остановила. Каким-то мерзким, жалобным голоском она поинтересовалась, за что Маринка ее так ненавидит.
— Да брось, — отмахнулась Маринка. — Ты не вызываешь во мне столь сильных чувств… Просто интересно, кто распускает про меня тут отвратные слухи, будто я трахаюсь со всеми направо-налево? Благодаря чьим сплетням меня тут считают проституткой?
Выпалив это, она тут же обругала себя — все-таки не сдержалась… Сколько раз говорила себе: не показывай врагу свою слабость. Обида и есть проявление слабости. На червяков не обижаются, их просто давят. Но было уже поздно. Слова вырвались на свободу раньше мыслей.
Кузякина стояла, наслаждаясь моментом.
Маринка усмехнулась и, сощурив глаза, закончила:
— Не надо судить по себе, дорогая.
Она села на облюбованное раньше место и больше в сторону Кузякиной не смотрела. Незачем было. Рядом оказалась толстая Галя из «Б», Маринка к ней не относилась ровным счетом никак, потому что и Галя эта была никакая.
Доверительно наклонившись к Маринке, Галя прошептала:
— А Кузякина сегодня собирается Аньку Краснову избить…
Маринка пожала плечами. Она даже не могла вспомнить, кто такая Анька Краснова. И вообще — ей-то зачем это сообщили? На сцене аккуратные школьницы вещали про «пятнадцать республик, которые сплотились навеки», потом какой-то восьмиклассник ныл под гитару про счастливую юность, вкупе с первой любовью, удачно сочетающуюся с комсомолом.
Маринка уже начала тихо материться про себя, обдумывая, как бы ей сдернуть отсюда, пока она не загнулась от беспросветного «веселья», но соседнее кресло уже заняла дама в черном костюме. «Это новая директриса», — тут же шепотом пояснила Галя, и Маринке пришлось бы что-то наврать, проходя мимо новой этой директрисы. Она уже придумала самый банальный «причиндал» — якобы в туалет страшно хочется, как вдруг эта курица Таня объявила со сцены знакомое имя — Анна Краснова. Та самая, которую собирается избить Кузякина. Маринка невольно заинтересовалась. Вспомнила она ее не сразу — вроде да, учится в «Б» вместе с этой Галей… Девочка как девочка, с чего эту Кузякину так расперло? Потом она вспомнила, что в классе эта самая Краснова что-то типа «Идиота» Ф.М. Достоевского. Тут уж она окончательно возмутилась: и чего эту стерву подвигло убогую-то обижать?
Она даже снизошла до Гали.
— Слушай, — тихо прошептала она. — А почему это Кузя так решила? У них конфликт международный?
— Не знаю, — пожала та плечами. — Просто Анька ей дерзит. А Кузе это не нравится…
— Не нравится — пусть не лезет, — рассудила Маринка, невольно проникаясь симпатией к дерзкой Красновой.
Краснова же тем временем почему-то не спешила со стихами. Стояла, как на эшафоте, оглядывая почтенную публику, и молчала. В дурацком коричневом платье и белом фартуке. Кто-то за Маринкиной спиной стал смеяться.
— Ну и чё? — раздался холодный голос Кузякиной. — Чего застыла-то? Слова забыла?
Теперь Краснова смотрела прямо на Ленку. Спокойно улыбнулась. Подошла к микрофону.
— Сейчас она нас порадует, — сообщил еще чей-то тонкий, противный голос. — Давай, Краснова, дерзай. Пятнадцать республик.
Теперь смеялись почти все, даже Галя… Одна Маринка и директриса не смеялись. Маринка впилась в Краснову взглядом, как будто от нее, этой девчонки, зависела вся ее, Маринкина, жизнь. «Начинай же, — молча приказывала Маринка. — Покажи этим гадам».
