«Может так статься, что я ничего не буду петь… У меня и голоса нет», — решила она, но стоило ей отвлечься от ямщика, которому следовало прекратить гнать лошадей, как тут же вернулось беспокойство — неизвестно почему. Она вспомнила про свои давешние ощущения, но тут же напомнила себе, что они не покидают ее все эти годы. Стоит ей хотя бы минуту постоять рядом с Кузякиной… «Может быть, это и не смерть, — подумала она. — Может, это мне рядом с ее душой плохо дышится…»

— Ощущения, — проворчала она, недовольная собой. — Все на ощущениях… Сплошные эмоции. А разум-то спит. Где оно, трезвое и рациональное отношение к жизни? — Она засмеялась. — А вообще-то, может, и не нужно оно? Может, мне это не подходит? — Вопросов, увы, было куда больше, чем ответов, и чем дальше, тем их больше появлялось… — А не пойти ли мне в актрисы?

Мышка и сама не поняла, отчего ей вдруг взбрело это в голову.

На минуту она задумалась, может быть, это и глупо, и как-то ни с того ни с сего, но куда же ей тогда идти?

Может быть, это внезапное озарение?

Она встала перед зеркалом, хмыкнула, пытаясь представить себя в роли Антигоны, и даже гордо вздернула подбородок.

— Не-а, — покачала она головой. — Профиль не задался… Пожалуй, куда больше подходит Офелия. Такая маленькая, бедная, сумасшедшая Офелия. Которая думает только о любви, и совсем ей наплевать, получит ли она образование или на завод пойдет в синем рабочем халате… В конце концов, о Гамлете можно думать в любой одежде. Так что завтра же отправляемся в актрисы!

Геометрия была тут же забыта, вечер волшебным образом преобразился, а тягостные мысли куда-то испарились.

Она достала томик Шекспира, быстро пролистала его и как-то сразу уткнулась в нужное место.

— Вот и доказательство, — сказала она, испытывая почти благоговейное чувство, как будто ей только что явился добрый ангел и подсказал направление пути.

Если бы это было не по воле Бога, ей бы не удалось так быстро найти тот монолог.

Впрочем, остановилась она, нахмурившись. Найти-то нашла, а сможет ли?

Она вдруг представила себе огромный зал с горящим камином… Или нет, там не было еще каминов. Впрочем, без разницы…

Гамлет, конечно, был вылитый Кинг. Очень удачно они друг в друга вписались, подумала Мышка. Просто чудесно.

Итак, появляется она. Со своими цветами в руках, пытаясь согреться, догадываясь уже, что в этом мире им просто нет места. Она прячется за собственное безумие, потому что лучше все же свое безумие принять, чем согласиться со всеобщим…

Мышка даже забыла, где она находится. Она не видела перед собой книги — слова, точно отделившись от страниц, стали ее неотъемлемой частью. Она ощутила холод, и на глазах появились слезы, а губы едва шевелились.

И только усилием воли, боясь исчезнуть сама, раствориться, поверить в предлагаемые условия, она заставила себя вернуться.

И долго молчала, удивленно рассматривая собственное отражение, в котором… «О, это было, было!» — хотелось ей закричать. Потому что там, в ее лице, каким-то непонятным образом продолжала жить кельтская красавица с несчастливой судьбой.

Она даже коснулась зеркала рукой, провела по своей — или чьей-то — щеке и прошептала почему-то:

— На дне она, где ил…

И ее глаза наполнились слезами, причем она не Офелию, она себя оплакивала…

Притихшая, она вернулась от зеркала, пытаясь оказаться в конце концов Алисой, и тихонько села на стул, на самый краешек.

«Что же, — удивленно подумала она. — Иногда получается, Господь указывает тебе путь с помощью шутки?»

И, уже догадавшись, каким будет ответ, она тем не менее еще пыталась относиться к своему внезапному решению с некоторой долей иронии.

Он смотрел, как она пьет чай, изящно отставив мизинец, из этой огромной пузатой чашки с вековым налетом, и не мог сдержать улыбки. Как же она не сочеталась с его миром! Изящная, прекрасно одетая, холеная женщина…

— Стае, — заговорила она, — право, мне больно слышать, как ты говоришь о своем отце… Он ведь любит тебя. А ты разрубаешь все связи с ним. Ты ненавидишь его…

— Мне его жаль, — сказал он. — Но если человек живет в плену ложных иллюзий, что я могу поделать? Согласись, было бы справедливее признать созданные тобой иллюзии неверными, гибельными, и, раз уж ты сам не можешь справиться с собой, то к чему тащить туда же остальных? Ма, ты сама давала мне читать книги. Ты сама внушала мне, что человек должен найти собственный путь и идти по нему… пока не дойдешь до цели. Но разве цель пути каждого человека не Бог?

— Стае, как ты не понимаешь, это атеистическая страна…

— Из этого не следует, ма, что я тоже должен быть атеистом… Помнишь, как сказал Оскар Уайльд? Ты сама мне это говорила. «Я не могу доверять общественному мнению. Оно формируется большинством, а большинство у нас не так развито интеллектуально, как того хотелось бы…» Я не верю в химеры, ма. Я не знаю, как вообще можно жить, не имея перед собой Бога. Это же глупо… Зачем тогда вообще жить? И куда идти?

— Стае, а работа? Кем бы ты хотел быть, в конце концов?

— Че-ло-ве-ком, — четко, проговаривая каждый слог, сказал он. — Просто человеком. Я не хочу быть животным, подверженным стадным инстинктам. Может быть, я не прав, но, по крайней мере, я хочу иметь право на свои собственные, личные ошибки, а не ошибаться со всеми вместе…

Она молча его слушала, слегка наклонив голову, чтобы он не увидел, не подсмотрел в ее глазах согласие с ним. Что она скажет мужу? Что и сама думает так же, как сын? Просто она сдалась. А если Стае не хочет сдаваться?

— Я бы хотел расписывать храмы, — тихо и задумчиво проговорил он. — Жалко, что я даже лицо простое нарисовать не умею… Нет дара. Но это, может быть, единственное, чего бы мне хотелось. Раньше все было просто, я думал, что еще немного побуду тут и уйду. В монастырь какой-нибудь… А теперь я не могу. Понимаешь, не могу… Ну как я ее тут брошу одну? И получается, что, с одной стороны, я счастлив, а с другой — не знаю, как мне быть. Все, что раньше казалось понятным, теперь стало смутным и нереальным.

— Она? — переспросила мать. — Ты имеешь в виду Ирину?

— Нет. Есть такая маленькая Мышка. Забавная. Трогательная. Беззащитная. Если я ее брошу, с ней наверняка что-нибудь случится… Мне иногда кажется, что я вообще родился с единственной целью — приглядывать за ней, чтобы с ней ничего не случилось. Потому что она совсем, мама, не вписывается в окружающий мир. Как будто сюда залетела диковинная птичка, и все эту птичку хотят или в клетку посадить, или вообще уничтожить… А я прижал ее к груди и стою, не зная, как мне дальше-то быть… Потому что к ней надо как-то по-другому относиться.

— Стае, может быть, ты просто ее идеализируешь?

— Нет, — покачал он головой. — Я, наверное, ее просто люблю… И сам этой любви боюсь — вдруг она причинит ей невольный вред? Я застыл рядом с ней и не знаю, как мне дальше быть.

— Мне кажется, знаешь, — улыбнулась она. — Мне кажется, ты все знаешь…

Он прекрасно понял ее. Без лишних слов.

Опустившись на колени, посмотрел ей в глаза. Снова ощутив себя на мгновение ребенком, он сейчас был ей благодарен за это.

— Да, — прошептал он. — Знаю… Но не могу на это решиться…

Мышка спала беспокойно. То и дело просыпалась, садилась в постели и подолгу смотрела в окно. Там царила ночь, и ночь была переполнена тревогой. Мышка засыпала снова в надежде, что сон принесет ей покой, но спустя несколько минут просыпалась. Ей казалось, что там, за окном, двигается огромная тень, без лица, без четких очертаний. Бесформенная, безликая тень… От присутствия этого чудовища Мышке было плохо, нет, нет, не страшно… Именно — плохо.

Заснув в очередной раз, она проснулась с пересохшим горлом, точно плакала целый день, оттого, что кто-то там во сне проговорил со злой усмешкой: «На дне она, где ил…»

«Ну нельзя же быть такой впечатлительной!» — подумала Мышка.