– И как он там ещё говорил, – вмешался Ральф. – «Эта старуха…»
Ему, как видно, неловко было продолжать.
– «Эта старуха, – хладнокровно продолжил кот, – жить, говорит, на свете не будет. Она, говорит, у меня со страху помрёт. Я, говорит, хоть целый месяц буду её караулить и всё же подкараулю».
Я с удивлением увидела, что глаза Васьки вспыхивают.
– Это ещё не всё, – заметил пёс. – Вы помните, Павлик сказал, что к нему пристал Славка, а он Славке врезал?
– Конечно, помню, – ответила я, и сердце моё заныло.
– Так вот, он сказал вам не совсем…
– Не совсем правду?
– Да, дело было не так. На улице к Павлику подошёл этот верзила… Я хотел прыгнуть из окна, но окно было закрыто. Я уж лаял, лаял, да что проку! Схватил он Павлика да и давай трясти. Павлик еле вырвался, а уж о чём они говорили и чего требовал от него этот тип, не знаю.
– Значит, он меня обманул, – тихо сказала я.
– Вы же знаете, какой он у нас самолюбивый, – возразил Ральф. – Он и вовсе не стал бы рассказывать про эту встречу, да ссадину нужно было объяснить.
– Боже мой, боже мой! – только и повторяла я. – Но почему же бабушка ничего мне не сказала?
Ральф смотрел задумчиво.
– Ну, во-первых, она и сама не всё знает, во всяком случае, не понимает всей опасности. А во-вторых, я думаю, что тоже из самолюбия. Да, представьте себе, это так. Наша бабушка врач, хирург, была на фронте, под бомбёжками работала – я ещё щенком был, помню, лежал у вас на руках и слушал, как бабушка рассказывала, – всю жизнь никого не боялась, и теперь ей очень не хочется бояться какого-то небритого типа. Понимаете? Не хочется бояться. И уж тем более не хочется об этом говорить.
Нет, я всегда знала, что Ральф умён, но что такая умница…
– И мы оставили её одну!
– Я думаю, что ничего страшного тут нет, – ответил Ральф. – В дом этот дядька ни за что не полезет, он прячется по углам, днём его вообще нечего бояться. Но вот вечером нашей бабушке из дому выходить нельзя. Сегодня-то вы не беспокойтесь, она никуда не пойдёт. Я сам слышал, как она говорила об этом соседке.
– А как же… – начала я.
Но он перебил меня:
– Тише.
В самом деле, возвращались дети, волоча по земле сухие ветки.
Костёр снова взвился трескучим пламенем, но мне уже не хотелось, чтобы он разгорался. Мне не терпелось вернуться домой.
«Нужно же быть такими чурбанами, такими бесчувственными брёвнами, – думала я. – Бабушка чем-то взволнована, просила нас остаться, к тому же и папы нет дома, она одна…»
Еле дождавшись, чтобы костёр прогорел, я велела ребятам растащить головешки, залить их водой… И вот, наконец, мы отправились в обратный путь.
…Когда мы вернулись, бабушка была дома и, несмотря на позднее время, ещё не спала. У меня сразу отлегло от сердца. Ну, слава богу! Бабушка была дома, да к тому же ещё и очень весёлая. Тёмные глаза её так и блистали.
Оказывается, она приготовила ребятам подарки. В магазине неподалёку продавали детские шапочки, тёплые, пушистые шапочки, за которыми даже стояла очередь. Бабушке они так понравились, что она выстояла эту очередь (целый час, не меньше) и теперь с нетерпением ждала нас, чтобы торжественно эти шапочки вручить. Она даже испекла к нашему приходу блинчики (и даже не сожгла их).
Она стояла посередине комнаты, румяная, белоснежно-седая, очень красивая, и в каждой руке высоко держала по шапочке. Одна была розовая, другая голубая. Обе с помпонами – пушистые шарики на длинных шнурах свисали набок. Шерсть и в самом деле была прекрасная, но фасон…
Я взглянула на детей и поняла, что дело плохо. Они стояли рядком, исподлобья глядя на шапки.
Да, конечно, им эти шапки совсем не подходили. Павлик носил мужественную ушанку, которую, как вы уже знаете, сдвигал на нос. У Вали была строгая спортивная шапочка.
Помпоны, которые купила бабушка, может быть, и были хороши на детях пятьдесят лет тому назад, но сейчас, конечно, выглядели бы странно, по крайней мере, на таких больших ребятах. Уже не первый раз наша бабушка, которая не очень-то хорошо себе представляла нынешние вкусы и моды, покупала совсем не то, что нужно.
Но неужели же мои дорогие дети не сообразят, как им поступить?!
– Умираю! – сказала дочь и сделала глупое лицо.
– Валька! – сказала я, но было уже поздно.
– Вы что думаете, я стану это носить? – спросила она. – Пусть Павлик носит, если ему нравится.
Павлик смотрел угрюмо и наливался краской.
– Я не грудной младенец, – сказал он.
Некоторое время бабушка стояла, всё так же высоко в руках держа шапки, розовую и голубую, а потом опустила руки – сразу стало видно, что они дрожат, – и вышла из комнаты.
– Вы с ума сошли! – зашипела я, так чтобы бабушка нас не слышала. – Сейчас же пойдите к ней, извинитесь за грубость и скажите спасибо!
– А что, разве мы опять должны говорить неправду? – громко и не стесняясь заявила дочь. – Если мы сейчас ей не скажем, завтра она что-нибудь другое, ещё хуже купит.
– Зачем и покупать, если не умеешь, – вставил сын.
Они думали только о шапках! Только о шапках и о собственном удовольствии! А о том, каково-то сейчас нашей бабушке, они совершенно не думали!
А ведь мы им в своё время всё объяснили – помните историю с грибным пирожком? Они прекрасно знали, как в подобных случаях поступают. Отлично знали!
Тут мне показалось, что тихо открылась и закрылась входная дверь.
– Ральф! – позвала я в тревоге.
Ральф кинулся в переднюю, вернулся, и по его отчаянным глазам я поняла, что бабушка ушла из дома.
– Негодяи! – закричала я детям. – Она ушла из-за вас!
– Ей же ни в коем случае нельзя выходить одной ночью на улицу! – воскликнул вдруг Ральф, и это был первый случай, когда он заговорил дома человеческим языком.
Оттого, что он заговорил, я ещё больше испугалась.
– Не смейте выходить! – приказала я детям, бросаясь в переднюю.
– Мы с тобой! – отчаянно взмолились они.
– Не смейте! – ещё громче приказала я.
Уж очень они были мне тогда противны.
Но как раз в эту минуту снова заело замок, и я никак не могла с ним справиться. Ральф стонал и метался, я трясла дверь, силясь повернуть ручку, и думала, что сойду с ума. Наконец замок вдруг щёлкнул легко и повернулся как масленый, – мы выбежали на улицу.
