* * *

Двумя часами позже я лег в постель рядом со своей женой. Мы перешептывались, и целовались, и обнимались. И мы — занимались любовью. Там, где ей не удавалось какое-то движение, я пытался совершить его за нее. Когда недоставало какого-то чувства, я заставлял себя чувствовать. Крик, подступивший к моему горлу, отозвался болью, и звон в моих ушах, и огонь, обжегший мои глаза, — были столь сильными, что моя дочь, спавшая внизу, о которой я, по чести говоря, совсем забыл, выбежала из своей комнаты и зажгла свет. Единственное, что я осознавал в те мгновения, было — ожидание трепета моего тела.

И я услышал голос Изабеллы:

— Грейс, все о'кей! Расс п-п-просто... все хорошо.

* * *

Мой отец уже ждал нас на ступеньках медицинского центра, когда на следующее утро, вскоре после восхода солнца, мы привезли Изабеллу. Он лишь коротко кивнул мне, что на скупом языке его жестов означало: все в порядке.

Судя по всему, Эмбер не вернулась к нему. Он улыбнулся, обвил обветренными руками Изабеллу и долго держал ее в своих сильных и нежных объятиях.

Было уже довольно жарко, когда я покатил Иззи по уклону к башне.

Нас ждали. Все было готово. Студент-медик из Китая провел традиционную предоперационную беседу. Он представил нам анестезиолога. Объяснил нам предстоящую процедуру — опуская ненужные места. Проинформировал нас о том, что одним из побочных последствий операции, среди прочих, может быть смерть. Мы подписали необходимые бумаги.

Часом позже появился Пол Нессон. Он был мрачен и вежлив, как и всегда. В нем ощущались сосредоточенность и напряженность солдата, готовящегося к битве. Как ни странно, я почувствовал в нем уверенность, что все кончится благополучно. Он снова побрил голову Изабелле, хотя там и брить-то было нечего. Как только он вышел, мы, все четверо, — Грейс, Джо, Коррин, отец и я — протиснулись в предоперационную.

Изабелле дали демерол. Ее халат был завязан на спине всего лишь двумя завязочками, и она даже слегка дрожала в сильной струе воздуха, вырывающегося из кондиционера.

Еще через несколько минут мы помогли ей улечься на каталку, которую подвезли к двойным дверям операционной. Иззи изо всех сил сжимала мою руку.

Две санитарки взялись за ручки каталки. Я поцеловал Иззи, и через секунду она исчезла в царстве хрома, плитки, трубок и простыней. Не успели еще сомкнуться качающиеся двери, как над моей женой уже склонилась группа медсестер в зеленом.

Минуты могут превращаться в часы, а часы — в секунды. Я выпил кофе, купил все утренние газеты, просмотрел свою статью на первой полосе, увидел кричащие заголовки, которые «Журнал» приберегает для особо сенсационных публикации. "ЖУТКОЕ МАССОВОЕ УБИЙСТВО В КАНЬОНЕ. ПОГИБЛИ ДВОЕ ЛЮДЕЙ И ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ЖИВОТНЫХ — специально для «Журнала» Рассел Монро".

Теодор проинформировал меня, что Эмбер, как я и предполагал, не вернулась. Правда, она все же позвонила, довольно поздно, и сказала, что с ней все в порядке и чтобы он не волновался. Я лишь покачал головой, явно неспособный сейчас втиснуть тревогу за Эмбер в гораздо более серьезную для меня тревогу. В конце концов, если ей не хватило здравого смысла остаться с Тео, пусть теперь страдает от последствий собственного своеволия.

Я собрался выкурить сигарету и, проходя мимо стола охраны, стоявшего у входа, услышал свое имя. Миниатюрная, довольно всклокоченная женщина сказала дежурному:

— Я бы попросила вас вызвать ко мне мистера Рассела Монро. Это очень важно.

— Ваше имя? — спросил охранник.

— Тина Шарп, из страховой компании «Эквитебл».

Не замедлив шага, я вышел из здания и с наслаждением втянул в себя успокоительный дым сигареты. Потом выкурил еще одну. С полчаса бродил я по больничной территории и на обратном пути заглянул в кафетерий.

Проглотив завтрак, заперся в туалете, выбросил из себя лишнее, ополоснул холодной водой лицо. В комнате ожидания отыскал свободное кресло и уселся в него, прислонившись затылком к стене.

Возникло такое ощущение, будто из меня вынули какую-то жизненно важную, бесценную часть, и часть эта, по всей вероятности, никогда не вернется в меня. Я задумался над тем, как могут сорок лет жизни вот так, неожиданно, резко сжаться до размеров урока. Закрыл глаза, прочитал молитву, окончательно утратил ход мыслей и наконец заснул. Во сне — коротком и четком, как воспоминание, — я подошел к столу, спрятанному под па-лапой на самом краю апельсиновой рощи, за которым сидела Изабелла. Она подняла ко мне свое лицо и зашевелила губами, но не сумела издать ни звука.

Через шесть часов в приемной появился Пол Нессон и направился в нашу сторону.

Он выглядел спокойным, сдержанным и, как ни странно, стал словно ниже ростом. На нем все еще были бледно-зеленые штаны, а каждый башмак утопал в зеленом пластиковом мокасине, завязанном наверху наподобие банной шапочки. Он слабо улыбнулся нам.

— Она держится молодцом. Все прошло отлично.

— Много вы из нее вынули?

— Все, что смог. По периметру опухоли располагаются жизнеспособные клетки мозга, поэтому я затронул только сердцевину — омертвевшие ткани.

— Сколько от опухоли осталось?

— Пока трудно сказать. Эти астроцитомы растут очень медленно и совсем помалу. Они чем-то похожи на корни сорняков. Через день-два мы сможем обсудить кое-какие новые методы лечения.

В разговоре возникла пауза, во время которой я заметил в глазах Пола Нессона полнейшее отупение от охватившей его усталости.

Коррин высморкалась в бумажную салфетку, откашлялась и спросила:

— Долго все это будет продолжаться?

— Пока можно лишь строить предположения, а потому сейчас я не хотел бы касаться этой темы. Эта разновидность опухоли вообще ведет себя крайне непредсказуемо — то ускоряет свое развитие, то как бы замирает, то снова ускоряет.

— Были у вас случаи, когда опухоли полностью исчезали? — спросил Джо.

— Нет. А теперь Изабелла около часа проведет в послеоперационной палате, потом я хотел бы поместить ее в реанимацию. Через пару часов она сможет сказать вам несколько слов. Ну а после этого, как я полагаю, вы тоже сможете немного передохнуть.

— Спасибо вам, — сказал я.

— Пожалуйста, — ответил Нессон, после чего снова исчез за двойными дверями.

На голове Изабеллы была громадная марлевая повязка, очень похожая на тюрбан. Оба глаза распухли, причем под левым уже появился фиолетовый отек. Ее все еще подпитывали кислородом — через вставленную в нос пластиковую трубочку.

Она не сразу узнала меня.

Характеристики жизнедеятельности организма выводились на экран стоявшего в углу монитора.

Я прижался щекой к ее щеке и прислушался к дыханию.

— Ты даже не поверишь, — сказала она, когда наконец пришла немного в себя. Ее голос был тих, но слова она произносила четко. — Я уже начинаю поправляться. Мне снилось это, когда я была под... что они вынули все плохое... гадость... из меня. Со мной все будет о'кей. Ни заикания, ни оговорок.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Я так рада... что ты пришел.

— Ты все еще моя маленькая?

— Я буду твоей маленькой, пока... пока... ты... будешь хотеть меня.

— А как насчет того, чтобы навсегда?

— Навсегда... звучит очень даже мило.

Несмотря на то что я был измучен, у меня хватило сил удивиться, когда в больничном холле я увидел Карен Шульц. Ее каблуки громко процокали по плиткам пола, и она мгновенно высмотрела меня в напряженно тихой группе людей прежде, чем я осознал, что это она.

Она коротко улыбнулась всем, пожала каждому руку, когда я представил ее, и сразу устремила свои усталые глаза на меня.

— Рассел, мы можем поговорить?

Я вышел с ней на улицу.

Термометр в аллее на противоположной стороне улицы показывал девяносто градусов. Хрупкая женщина толкала перед собой вверх по склону — к башне — инвалидное кресло с крупным мужчиной, и кресло это двигалось зигзагами.