— Нет, — возразил Честер. — Если бы это сделал он, он сохранил бы девять остальных, а не выбросил бы их на помойку.

— Ну, тогда он подбросил все десять, — запротестовал я.

— Рассел, это нелогично. Ему нужно было иметь при себе или тот ноготь, который мы нашли в пылесосе, или вот эти. Если он действительно подбросил Эмбер тот единственный ноготь, то конечно же, безусловно, эти девять спрятал бы у себя. Это сильно подкрепило бы его обвинение против Грейс. Десятый ноготь оказывается решающим.

— Значит, моя дочь в самом деле была в моем доме, — сказала Эмбер.

Мой голос прозвучал так, как если бы он пропутешествовал ко мне через континенты:

— Но ведь должно же быть какое-то объяснение всему этому. Я уверен, дело обстоит совсем не так, как кажется на первый взгляд.

Следующий час мы посвятили тщательному поиску новых доказательств тому, что Грейс была в комнате матери в ночь с третьего на четвертое июля. Но, судя по всему, она сделала все возможное, чтобы тщательно спрятать улики, либо выбросила их.

— Теперь нам предстоит сделать еще одну остановку, — сказал я.

Мы попросили Эмбер постучаться в дверь квартиры Брента Сайдса, представиться и получить приглашение войти.

Чет и я прижались к стене, поэтому он не смог увидеть нас через глазок в двери. У наших ног стоял тяжелый портфель Чета.

Когда мы вошли следом за Эмбер, отечно-заспанные глаза Сайдса широко распахнулись.

На нем были лишь боксерские трусы. Волосы — всклокочены. А в руке он держал нож для разделки мяса.

— Мистер Монро, — пробормотал он, кладя нож на стол. — Извините. Я как раз видел сон о том, что ко мне приходит Полуночный Глаз.

— На сей раз это всего лишь мы. Мистер Сайдс, это мистер Сингер из управления шерифа Апельсинового округа. Нам надо поговорить.

Он мельком скользнул взглядом по значку Честера, потом посмотрел на Эмбер, тотчас узнал ее — как и любой другой мужчина в стране, — хотя и не вспомнил, где мог видеть ее. Он явно нервничал.

— Не желаете присесть?

— Нет. Единственное, чего я хочу, это чтобы вы сказали, какая часть оказалась ложью?

— Какая часть — чего?

— Того, что вы рассказали мне о себе и о Грейс. Брент, вы много чего мне тогда рассказали, но кое-что приврали. Причем сделали это лишь потому, что она попросила вас об этом, а также потому, что вы любите ее.

— Нет. Все, что я рассказал, — правда.

Я посмотрел на парня. Мне не хотелось ранить его чувства, хотя я и понимал, сделать это придется.

— Дело в том, Брент, что совершено убийство. Грейс грозят жуткие неприятности. Вы даже не представляете себе, какие неприятности. Но вы любите мою дочь. Я тоже люблю ее. У вас ровно десять секунд на то, чтобы сказать, в чем вы солгали мне. Если не скажете добровольно, я заставлю вас сделать это, и вы все равно признаетесь.

Он посмотрел на Эмбер, в его глазах была мольба.

— Я бы тоже посоветовал вам обо всем рассказать мистеру Монро, — сказал Чет. — Если, конечно, не предпочтете провести эту беседу в менее комфортабельной комнате допросов окружного управления.

— Пожалуйста, Брент, — попросила Эмбер.

Сайдс снова посмотрел на меня, опустился в кресло перед телевизором.

Он сидел спиной к нам. Я с трудом разбирал слова, когда он наконец заговорил.

— Мы не были вместе вечером третьего июля, — сказал он. — После работы я вернулся домой. Я не знаю, где была Грейс. Я побоялся спросить ее об этом.

— Почему?

— О... вы сами знаете.

— Я не знаю. Почему вы побоялись спросить ее, где она была?

— Потому что... у нее был такой вид...

Именно в тот момент меня словно осенило. Ну конечно же. Это полностью объясняло, почему мы так ничего и не нашли в доме Грейс. Равно как и то, что в ту ночь она так поздно заявилась к Бренту, — после того, как все уже было сделано.

— В тот вечер вы не были с ней, но вы видели ее. Правильно?

Он кивнул.

— Как она выглядела, Брент? — мягко спросила Эмбер.

— Э... очень испуганной... От нее буквально исходил запах...

— Какой запах?

— Ну как будто... она — в ужасе или только что была близко к чему-то ужасному.

С этими словами Брент повернулся и стал нервными, короткими рывками придвигаться вместе с креслом к нам. Он по очереди посмотрел на каждого из нас и — снова уткнулся взглядом в ковер.

— Я пытался помочь ей. В конце концов, не такой уж я и законченный идиот. Все вы должны знать... ради нее я готов пойти на все. Ну, почти на все. Я не знаю, где она была. Но я знаю: она была чем-то сильно напугана.

Честер посмотрел на меня с тем же неопределенным выражением, которое появляется на его лице всякий раз, когда он кого-то — вот сейчас — возьмет за жабры.

С висевшей во дворике лампы слетел мотылек и тут же приземлился на сетку окна.

Сайдс извинился и прошел в ванную.

Я вышел наружу и закурил. Я наблюдал за тем, как поднимается и исчезает в воздухе дым.

Почему-то вспомнил: несколько лет назад, сразу после нашей свадьбы с Изабеллой, мы обсуждали с ней возможность продать наш дом и уехать из округа в поисках лучшей жизни. При этом возникали разные варианты: Северная Калифорния, Гавайи, Мексика, Техас. Почему же мы все-таки решили не делать этого? Мы убедили самих себя в том, что в конце концов самое важное в жизни — семья: Джо и Коррин, мои мать с отцом и даже — хотя и в весьма смутной и неопределенной форме — желание быть поближе к Грейс. Мы сказали себе: у нас и здесь есть все, чего мы хотим: дом, и небольшой участок земли, и чистый морской воздух, и отсутствие необходимости каждое утро включаться в крысиную гонку машин по шоссе, что — в нескольких милях от нашего собственного уединенного дома на сваях в саду Эдема. Мы сказали себе: мы сможем получить весь мир прямо с нашего крыльца. И сумеем защитить нашу крепость. И прожить нашу жизнь максимально счастливо и с высшим смыслом. Мы связали наши судьбы с грядущим успехом.

Но почему возникли сомнения, заставившие нас задуматься о том, чтобы уехать из округа? Что породило эти сомнения?

Мы никогда никому не признались в этом, но, я уверен, Изабелла уже и тогда подозревала — в глубине души, как и я, — что этой жизни, нашей общей жизни, не суждено долго продлиться, что где-то в ближайшем будущем уже начинает сгущаться некая темная реальность, уже замаячила перед нами, уже коснулась нас мрачная тень ее грозных, широко распростертых крыльев. Возможно, это был момент, когда зародилась первая клетка раковой опухоли — в любимом и любящем мозгу Изабеллы? Мы никогда не узнаем этого.

Но со всей определенностью я помню, о чем подумал в ту ночь, когда сидел прислонившись к шершавой стене квартиры Брента Сайдса: вероятно, мы совершили непоправимую ошибку — в любом другом месте нам жилось бы намного лучше, чем здесь, — без рака, без Полуночного Глаза, без мартинов пэришей, без дочерей, настолько потрепанных несчастливой судьбой, что их будущее — не более определенно, чем дым от моей сигареты, который продолжает уплывать в темноту.

Чет вышел ко мне.

— Техас, — пробормотал я самому себе.

Честер Фэйрфакс Сингер, этот несчастный дух, чья последняя попытка поддержать невиновного обернулась не чем иным, как очередным экскурсом в область жестокости, глупости и отчаяния, изучал меня сквозь толстые стекла своих очков.

— Говорят, в Сан-Антонио тоже очень хорошо, — сказал он. — Я могу спросить тебя, где в настоящий момент находится твоя дочь?

— У меня дома. С моим отцом. Чет, дай мне побыть с ней хотя бы один день.

— Хорошо. Но только один день.

В Лагуну Эмбер и я возвращались в полном молчании. Но я отчетливо, даже с какой-то остротой ощущал ее присутствие. Я даже мог определить границу — сразу за моим правым плечом, — где смыкалась боль наших сердец. У нас была общая граница. Она гудела, словно высоковольтные провода.

Эмбер сказала свои первые слова в тот самый момент, когда я собирался свернуть с шоссе Лагуна — каньон на мою улицу: