Из ночи вышел человек, и он был один. Он остановился в дверях и стоял молча, глядя на юношу, который в крови лежал у очага. Затем, торопливо войдя в хижину, он сделал ему ложе из мехов, которые снял со стен, разжег огонь, обмыл и перевязал раны Терема. Когда он увидел, что молодой человек смотрит на него, он сказал:

— Я Терем из Стока.

— А я Терем из Эстре.

И между ними упало молчание. Наконец молодой человек улыбнулся и сказал:

— Ты перевязал мне раны, чтобы убить меня, Стоквен?

— Нет, — сказал другой. Эстравен спросил:

— Как получилось, что ты, Лорд Стока, оказался здесь в отдаленных землях один?

— Я часто прихожу сюда, — ответил Стоквен.

Он пощупал пульс юноши и притронулся к его руке, чтобы убедиться, нет ли у него лихорадки, и на мгновение приложил свою ладонь к ладони Эстравена, и их руки совпали палец к пальцу, словно две руки одного человека.

— Мы смертельные враги, — сказал Стоквен.

— Мы смертельные враги, — ответил Эстравен. — И все же я никогда раньше не видел тебя.

Стоквен отвернулся от него, скрывая свое лицо.

— Когда-то, давным-давно, я видел тебя, — сказал он. — И я хотел бы, чтобы был мир между нашими домами.

Эстравен сказал:

— Я могу дать тебе обет, что буду блюсти мир.

Они принесли друг другу обеты и больше не разговаривали, и раненый уснул. Утром Стоквена уже не было, но пришли люди из деревни Эбос и отнесли Эстравена домой в Эстре. И отныне здесь никто не осмеливался протестовать против воли старого лорда, справедливость которой была ясно написана кровавыми письменами трех трупов на льду озера. И когда Сорве умер, Терем стал Лордом Эстре. Не прошло и года, как он положил конец старой ссоре, уступив половину спорных земель Домену Стока. Из-за этого и из-за того, что он убил трех своих братьев по Очагу, его стали называть Эстравен-Предатель. Тем не менее, его имя Терем по-прежнему носили дети этого Домена.

На следующее утро, когда я, припозднившись, кончал завтрак, сервированный в гостиной отведенных мне апартаментов Шуссгиса, внутренний телефон издал вежливый писк. Когда я поднял трубку, говоривший сказал на кархидском:

— Здесь Терем Харт. Могу ли я подняться к вам?

— Прошу вас.

Я был рад, что мне представлялась возможность разом покончить с этой ситуацией. Было ясно, что никаких нормальных отношений между Эстравеном и мною существовать не может. Даже учитывая, что его позор и изгнание в какой-то мере были из-за меня, я не мог нести за них ответственность, и не чувствовал вины, которую мог бы внятно объяснить; ни его поступки, ни мотивы его действий не были для меня ясны в Эренранге, и я не мог ему доверять. Я надеялся, что он не имеет ничего общего с теми представителями Орготы, которые приняли меня. Его присутствие могло привести только к осложнениям и трудностям.

Мои помещения ему показал один из многих обитателей дома. Я сказал, что он может расположиться в одном из больших удобных кресел, и предложил ему утреннего эля. Он отказался. Держался он непринужденно — он давно уже расстался со стеснительностью, если она вообще была ему свойственна — но в нем чувствовалась определенная напряженность: словно он чего-то ждал от меня.

— Первый настоящий снег, — сказал он, перехватив мой взгляд на тяжелые глухие шторы. — Вы еще не выглядывали наружу?

Сделав это, я увидел, как ветерок гонит по улице легкие покровы снега, заметает побелевшие крыши: за ночь выпало два или три дюйма. Стоял день Одархад, месяца Гора, 17-й день первого месяца осени.

— Как рано, — сказал я, отворачиваясь от окна.

— Говорят, что в этом году будет суровая зима.

Я оставил штору отдернутой. Слабый утренний свет снаружи падал на его смуглое лицо. Он казался старше. С тех пор, когда мы в последний раз встречались с ним у его камина в Угловом Красном Здании во Дворце Эренранга, ему пришлось пережить тяжелые времена.

— Вот то, ради чего я просил вас о встрече, — сказал я, вручая ему завернутый в кожу пакет с деньгами, который заблаговременно положил в ящик стола, услышав его звонок.

Взяв их, он серьезно поблагодарил меня. Я не садился. Через несколько секунд, по-прежнему держа в руках пакет с деньгами, он встал.

Во мне несколько зашевелилась совесть, но я не поддался ее зову. Я не хотел способствовать тому, чтобы он еще раз навещал меня. К сожалению, положение было довольно унизительно для него.

Он в упор посмотрел на меня. Конечно, он был ниже меня ростом, коротконог и ширококостен, и даже многие женщины моей расы были выше его. И тем не менее, когда он смотрел на меня, мне не казалось, что смотрит на меня снизу вверх. Я отвел глаза. С рассеянным интересом я изучал радио, стоявшее на столе.

— Здесь трудно поверить во все, что доводится слышать по этому радио, — вежливо сказал он. — И мне кажется, что здесь в Мишноре вы испытываете определенную нужду в информации и советах.

— Похоже, что здесь более чем достаточно людей, которые готовы предоставить мне их.

— И количество их внушает вам доверие, не так ли? Десяти можно доверять больше, чем одному. Простите меня, я не должен был бы пользоваться кархидским, я забылся. — Он перешел на орготский. — Изгнанник не имеет права пользоваться своим родным языком; он горек в его устах. И я думаю, что этот язык больше подходит предателю; он застревает в зубах, как сахарный сироп. Мистер Ай, у меня есть право поблагодарить вас. Вы сделали хорошее дело и для меня, и для моего старинного друга и кеммеринга Аше Форета, и я пользуюсь этим правом от его имени и от своего. Моя благодарность примет форму совета. — Он остановился; я ничего не сказал. Я никогда ранее не видел, чтобы он прибегал к такой грубоватой явной любезности и не представлял, что она должна означать. Он продолжил, — Здесь в Мишноре вы попадете в ситуацию, с которой вам не приходилось сталкиваться в Эренранге. Они никогда не признаются вам в этом. Вы орудие в руках одной из фракций. Я бы посоветовал вам быть поосторожнее, когда она будет использовать вас. Я бы посоветовал вам выяснить, что представляет собой враждебная фракция, кто в нее входит и никогда не позволять им использовать вас, потому что ничего хорошего из этого не получится.

Он остановился. Я ожидал, что он добавит что-то более определенное, но он сказал: — Прощайте, мистер Ай, — повернулся и вышел.

Я стоял, оцепенев. Этот человек произвел на меня впечатление, как от удара током — ничего, вроде бы, не произошло, а вы не знаете, что поразило вас.

Ему удалось испортить то настроение мирного покоя и расслабления, в котором я вкушал свой завтрак. Подойдя к узкой щели окна, я выглянул наружу. Снег стал падать реже. Он был прекрасен, спускаясь крупными хлопьями и снежинками, напоминавшими опадавшие лепестки вишен в саду у меня дома, когда весенний ветер гуляет по зеленым холмам Борланда, где я родился: на Земле, на теплой Земле, где деревья расцветают по весне. Меня охватила томительная тоска по родине, и я совершенно потерял душевное равновесие. Два года я уже провел на этой проклятой планете, и не успела еще кончиться осень, как начинается третья моя зима — месяцы и месяцы невыносимого холода, слякоти, льда, дождей, снега, холода снаружи, холода внутри, пронизывающего до костей и до мозга костей. И все это время я совершенно один, странный и непонятный чужак, и нет вокруг меня ни одной души, которой я мог бы довериться. Бедный Дженли, а не заплакать ли тебе? Я видел, как внизу Эстравен вышел из дома — темная, наклонившаяся вперед фигура, идущая сквозь падающий снег. Он оглянулся, подтягивая пояс своего плаща — куртки под ним у него не было. Он пошел вниз по улице, двигаясь с упрямой и странной грацией, и в эту минуту мне показалось, что он единственное поистине живое существо в Мишноре.

Я вернулся в теплоту комнаты. В ней было душно, и комфорт ее был глуп и неуклюж — жаровня, низкие кресла, кровать, заваленная мехами, одеяла, драпировки.