— Я счастлив, что мне при жизни довелось увидеть это, — сказал он.

Эти же слова произнес Эстравен, когда перед его глазами предстал Лед, дышащий смертью; то же он мог сказать и этой ночью. Чтобы избавиться от охватившей меня горькой печали, я двинулся через снежные завалы к кораблю. Обшивка его уже покрылась легкой изморозью, и когда я подошел ближе, распахнулся входной люк, из которого скользнул трап, легко коснувшийся льда. Первой в проеме люка показалась Ланг Хео Хью, конечно, совершенно не изменившаяся со времени нашей последней встречи, которая состоялась три года назад для меня и лишь пару недель для нее. Увидев меня, и Фейкса, и всех прочих из сопровождавшего меня эскорта, она остановилась у подножия трапа и торжественно произнесла на кархидском языке:

— Я пришла с дружбой.

Для нее все мы были чужими. Я дал возможность Фейксу первым приветствовать ее.

Он представил меня ей, и она подошла, протягивая мне правую руку, как это принято у нас, но вглядевшись в мое лицо, она воскликнула:

— О, Дженли! Я не узнала тебя! — Было так странно после столь долгих лет услышать женский голос. И остальные, подчинившись моему совету, вышли из корабля: малейший признак недоверия в этом смысле мог бы обидеть сопровождающих меня кархидцев, нанести урон их шифтгреттору. Все высыпали наружу, встречая кархидцев с изысканной любезностью. Я знал всех членов экипажа, и все же мне было так странно смотреть на них. Странными были их голоса для меня: то слишком низкими, то излишне высокими. Они казались мне группой больших и странных животных двух видов: большие обезьяны с умными глазами, в которых светится похоть, ибо все они в кеммере… Они жали мне руки, притрагивались ко мне, обнимали меня.

Я постарался взять себя в руки, и пока мы ехали на вездеходе обратно в Эренранг, торопливо изложил Хео Хью и Тюлье самое важное, что им нужно было знать о ситуации, в которой они оказались. Когда мы прибыли во Дворец, я сразу же пошел к себе.

Появился врач из Сассинота. Его тихий голос, и его лицо, молодое серьезное лицо, не мужчины и не женщины, а просто человеческое лицо вселили в меня спокойствие и дали облегчение… Но, посоветовав мне улечься в постель и дав мне какие-то слабые транквилизаторы, он сказал мне:

— Я видел ваших друзей Посланцев. Как чудесно, что к нам спустились люди со звезд. И я при жизни успел увидеть их!

Он был полон восхищения и отваги, которые так высоко ценимы духом Кархида — да и людьми тоже — и хотя я не мог разделить его чувства, что-то объяснять ему, спорить с ним было бы актом невежества. И я сказал, вложив в свои слова полную искренность, хотя и сам не очень верил в нее:

— Это в самом деле восхитительное событие для всех — открытие нового мира, нового человечества.

В конце весны, когда месяц Тува подходил к завершению, разлив весеннего половодья вошел в берега, снова освободив дороги для путешествия, я взял отпуск в моем маленьком посольстве в Эренранге и двинулся на восток. Мои люди ныне были во всех уголках планеты. После того, как нам было разрешено пользоваться воздушным транспортом, Хео Хью вместе с тремя другими взяла аэрокар и полетела в Сит и на Архипелаг, которых я совершенно не знал. Другие были в Оргорейне, а еще двое в Перунтере, куда весна приходит на несколько недель позже. Тюлье и Ки'эста прекрасно чувствовали себя в Эренранге и могли справиться с любыми сложностями. Все шло спокойно. Кроме того, корабль, который сразу же отправился на Зиму с космодрома одного из его ближайших соседей, не мог прибыть раньше, чем через семнадцать лет по планетарному времени, ибо Геттен был маргинальным миром, находившимся на самом краю пределов обитаемых миров. За ним располагался Приток Южного Ориона, а за ними не было обнаружено ни одного мира, населенного людьми. От Зимы до самых развитых миров Эйкумены лежал долгий путь — пятьдесят лет до Хайн-Давенанта, колыбели нашей расы, а чтобы добраться до Земли, потребовалась бы целая жизнь. Спешить было некуда.

Я пересек Каргав, где в это время года были открыты нижние перевалы, и двинулся по дороге, которая вилась вдоль берегов Южного моря. Я навестил первую деревню, в которой остановился, когда три года назад рыбаки перевезли меня с острова Хорден; обитатели этого Очага встретили меня без малейших признаков удивления. Неделю я провел в большом портовом городе Татхере в устье Энча, и с первыми летними днями направился пешком в Землю Керма.

Я шел на восток, уклоняясь к югу, шел по зелёной лесистой стране, равнины которой пересекали большие реки, и на берегах их стояли одинокие дома, пока не пришел к Ледяному Озеру. К югу от него за холмами был виден тот свет, который был так мне знаком: тусклая мертвенная белизна неба, отражающая льды и снега, лежащие под ним. Там был Лед.

История Эстре уходила в непроглядную даль веков. Его Очаги и все строения были возведены из серого камня, вырубленного из окрестных скал. Вокруг были суровые и мрачные места, пронизанные свистом ветра.

Я постучал, и дверь открылась.

— Прошу гостеприимства вашего Домена, — сказал я. — Я был другом Терема из Эстре.

Тот, кто открыл мне дверь, стройный, серьезный молодой человек лет девятнадцати или двадцати, молча выслушал мои слова и так же молча пригласил меня к Очагу. Он провел меня в умывальню, в комнату, где я переоделся, в большую кухню и лишь убедившись, что незнакомец привел себя в порядок и поел, он оставил меня в спальне, узкие прорези окон которой смотрели на серую гладь озера и на сумрачные заросли тора, которые простирались между Эстре и Стоком. Мрачный дом в суровой стране. В огромном камине гудело пламя, давая, как всегда больше глазу и духу, чем плоти, ибо каменные стены и пол, и ветер, летящий с гор, покрытых Льдом, требовали почти все тепло. Но я уже не мерз так, как в первые два года на Зиме, теперь я уже прожил достаточно в этой холодной стране.

Через час или около того мальчик (стремительное изящество его движений и внешнего облика говорили о нем, скорее, как о девочке, но она не могла бы хранить столь суровое молчание) пришел сказать мне, что Лорд Эстре готов принять меня, если я буду настолько любезен пожаловать к нему. Я пошел вслед за ним по лестницам и по бесконечным коридорам и проходам, в которых так хорошо можно играть в прятки. Вокруг нас шныряли дети, то и дело натыкаясь на нас; малыши порой вскрикивали от удовольствия, а подростки чуть постарше, как тени, скользили из двери в дверь, прижимая ладони ко ртам, чтобы не рассмеяться. Маленький толстячок лет пяти или шести запутался в моих ногах и, рванувшись вперед, схватил за руку моего сопровождающего в поисках защиты.

— Сорве! — выдохнул он, не отрывая от меня широко раскрытых глаз, — Сорве, я побегу прятаться в пекарню! — И покатился дальше, как кругленький камешек. Молодой человек по имени Сорве, ничуть не взволновавшись, последовал дальше, пока не привел меня к Внутреннему Очагу Лорда Эстре.

Эстванс Харт рем ир Эстравен был стар, за семьдесят, и артрит поразил его, заставив скрючиться некогда высокую фигуру. Но сейчас он, выпрямившись, сидел у огня в кресле на колесиках. Его широкое лицо было изборождено следами времени, как скала, постоянно стоящая на ветру: он был спокоен, до жути спокоен.

— Вы Посол Дженри Ай?

— Это я.

Он смотрел на меня, а я на него. Терем был сыном, плоть от плоти этого старика. Терем был младшим сыном; старшим был Арек, чьим голосом я говорил с ним, когда мы мысленно общались, оба ныне были мертвы. В этом спокойном, усталом твердом лице, от которого я не отрывал взгляда, я не видел ничего общего с внешностью моего друга. В нем не было ничего, кроме непреклонного убеждения, что Терем мертв.

Я был дурак, я сделал глупость, придя в Эстре, где надеялся найти утешение. Его здесь мне не найти; да и почему путешествие в те места, где провел свое детство мой друг, должно было что-то дать мне, заполнить пустоту, которую он оставил по себе, утешить угрызения совести? Теперь ничего уже не изменить. Мой приход в Эстре, может быть, преследовал другую цель, которой я должен постичь.