— Поэтому я — богатый человек. У меня очень много друзей. Вот случилось со мной несчастье, они весь район на уши поставили, нашли тех козлов, что мой телефон украли, отпиннали их. А кто из-за тебя бегать будет?

— Никто, — тон Саши уже безрадостный и Карина опускает голову.

— Кроме семьи, никто, — уточняю я. — А почему? Потому что ты — пустая, нет в тебе ничего интересного. Поэтому ты за нами и шпионишь. Не из любопытства, а чтобы свою пустоту заполнить. Но понимаешь, это ошибка. Когда ты следишь за нами, ты теряешь себя всё больше и больше. Есть мы с Сашей, а ты превращаешься в звукозаписывающее неодушевлённое устройство на ножках.

Повисает молчание. Карина угрюмо молчит, настолько угрюмо, что Сашка смотрит с сочувствием. Я добиваю.

— Когда ты подглядываешь за нами, ты заполняешь нами себя. А сама ты исчезаешь. Да, Карина вот она, вроде бы есть, а на самом деле — пустая оболочка.

Карину спасает звонок в дверь, быстро вскакивает и убегает открывать пришедшей с работы матери. Или отцу, они примерно в одно время приходят.

— Лихо ты её… — выражает мне восхищение Саша.

— Твою сестру вместо тебя воспитываю, — тычу в него пальцем. — Вовек не расплатишься.

— Я в Лицей тебе помог поступить! — тут же вспоминает свои заслуги.

— А за это я вовек с тобой не рассчитаюсь, — вместе хохочем, когда на кухню входит Софья Петровна с пакетами, — здрасть, Софьпетровна.

— Ой, Даночка здесь! — расцветает женщина, — как давно тебя не было!

— Неправда, Софьпетровна! — спорю я, — при любой возможности я сразу к вам. Обожаю места, где меня любят.

В подтверждение мою рыжую голову тут же утапливают в мягком пышном бюсте.

22 августа, четверг, время 18:35

Чеховский парк.

Пистимеев провожает меня до дома, охранник Дима идёт сзади метрах в тридцати-сорока. На этот раз даже не заикаюсь, что меня можно отпустить хотя бы за сто метров до подъезда. И от сопровождения Димы не отказываюсь.

У меня необъяснимое ничем чувство особого дня. Что-то важное должно случиться, или случилось, а я не заметила. Ой, это оно? Пистимеев вдруг берёт меня за руку, возражений не имею. Когда-то раньше, могла бы, но после похищения, когда два мерзавца лапали меня везде, где хотели, не вижу смысла. По отношению к нему, разумеется.

— Ты как после всей этой истории? — Саша не уточняет, но и так всё понятно.

— Может и не лучшим образом, я ж тебе говорила про справку, но всяко лучше тех двух придурков, — улыбаюсь я, — меня другое удивляет.

— Что? — вопросительно глядит парень.

— Почему два вонючих козла могли меня лапать во всех местах, а симпатичный и замечательный паренёк к самому краешку только-только осмеливается прикоснуться? Через год знакомства.

Это меня прорывает. Всё-таки с мужчинами в этом смысле намного проще. Наверное, это моя женская нетерпеливость Катрины пробивается. Насколько могу судить, Дане нравится долгая карусель с дальними переглядками, полуулыбками, намёками.

— Х-ха! — залихватски выпаливает Пистимеев и тут же притискивает меня за талию, — было б сказано.

— Э-э-э, это ты брось! — уворачиваюсь от поцелуя. Его что, тоже прорвало?

— Точно! — Пистимеев чертыхается, — я и забыл. Ты ж укусить можешь…

Смотрю на него с нешуточной обидой.

— Зачем мне тебя кусать? Почему ты труса празднуешь на ровном месте?

— Чего это сразу труса?

— Львицы, тигрицы и волчицы тоже могут не слабо укусить, но самцов это почему-то не смущает.

— И что ты будешь делать, если я к тебе полезу? — допытывается Пистимеев, — я хочу знать точно.

— Как что? Как будто не знаешь. Возмущаться и кричать «Как ты смеешь?».

О, опять полез целоваться. Уворачиваюсь. Тычется в щёчку.

— Да как ты смеешь? — шёпотом ору я, стараясь вырываться не слишком энергично. Саша неохотно отпускает, его начинает смех разбирать.

— В губы нельзя целоваться, — восстановив статус-кво, провожу ликбез, — таким путём масса инфекций переносится. Герпес, кариес, стоматит, ещё куча болезней.

— А-а-а, ты ж у нас медициной ударена, — доходит до него.

— Слизистая это самое уязвимое место у человека, — подытоживаю краткую лекцию, — так что можешь общаться с девушками, как хочешь, только в губы не целуйся и презерватив обязателен. Сам знаешь, в каких случаях.

Последние слова приводят его в лёгкий ступор. Стоит, глазами хлопает.

— Саша, я — медик, патологоанатом. Я уже несколько десятков трупов вскрыла, разного пола и возраста. Стеснительность, Саш, в таких условиях не выживает.

У подъезда снова пришлось ему противодействовать, не успокоился, пока не поцеловал другую щёку. До двери сопровождал только Дима. Настоящий профи, никакого намёка на улыбку от нашей щенячьей возни.

22 августа, четверг, время 19:00

Квартира Молчановых.

Попадаю в удачный момент, детишки скоро проснутся, но пока спят. Мне почему-то легко становится, будто надоевший и уже привычный груз скинула. Машинально приветствую родителей, иду в комнату. Это что сейчас с Пистимеевым было? И чем так замечателен сегодняшний день?

Пистимеев уделил мне внимание? Он и раньше его уделял. Зашёл дальше обычного? Тоже ничего странного, ситуация развивается, завтра зайдёт, вернее, попытается зайти ещё дальше. Первый поцелуй? Для меня точно не первый, да и не тянет сегодняшнее на полноценный поцелуй, полный страсти и огня. Но почему-то я ему благодарна.

Падаю на кровать, переполненная размышлениями. А может Дану спросить? Погружаюсь в себя, её просто так не спросишь. Сейчас Дана это моё девичье бессознательное.

Выныриваю. Ничего не поняла. Что-то меня угнетало, не слишком сильно, но неприятно. И вдруг прошло. Как-то невнятно всё.

Входит папахен, как всегда, постучав исключительно формально. Садиться на стул.

— Как ты, Даночка?

Чуть на автомате не отвечаю, что всё замечательно, тут же себя одёргиваю. Какого лешего? Спрошу его, вдруг он знает. Старательно подбирая слова, объясняю проблему. Уже не проблему, она исчезла, но осталась не разгаданной. Папахен ненадолго задумывается, я воодушевляюсь. Перспективно он задумывается, не гадает, а слова подбирает.

— Знаешь, Дана, во время войны случается всякое. И каким-то нашим женщинам и девушкам не повезло. Они были изнасилованы вражескими солдатами. Читал я некоторые мемуары… так вот. Были случаи, когда кто-то из них топился и вешался, или думал над этим, но, понимаешь, не сразу после несчастья.

Ненадолго замолкает, терпеливо жду.

— Они делали это, когда их мужья и женихи от них отказывались. К слову сказать, таких было немного. Читал тут про одну, очень она обиделась на какого-то парня, который отказался от близости с ней. Хотя она очень красива была. У него там своя правда была, чересчур правильный оказался, верность невесте хранил.

Какое-то понимание начинает брезжить в голове.

— Все они говорят или намекают на ощущение грязи, их сильно испачкали…

Вот оно! Приподнимаю голову, чтобы не пропустить ни одного слова.

— И близость с кем-то из своих мужчин, лучше всего мужем или женихом, воспринимали, как возможность очиститься. Реабилитироваться. Они успокаивались, когда ими не брезговали, зная про изнасилование. Их как бы принимали обратно, в свои.

Точно! Прямо в десятку! Пистимеев совсем уж в сокровенные места не залезал, но за руку брал, в щёчку целовал, ножки мне грел. А то, что за пазуху мне не залез, так воспитание не позволяет, прямо вот так сразу. Как-нибудь потом залезет, куда он денется? А не он, так кто-нибудь другой.

От возбуждения рывком сажусь на кровать.

— Целовалась с ним? — понимающе улыбается папахен.

— Не то, чтобы целовалась. Он пару раз в щёчку поцеловал, — бормочу я, — в другом дело. Ему приятно было. За руку подержать, за талию обнять. Так!

Я плюхаюсь обратно на кровать. Пистимеев, выходит, меня от ощущения грязи избавил. Виват Пистимейкину. Честно заслужил право хватать меня за талию. Другие места… не, не, это потом как-нибудь.