— Да я уже стара, сынок, вы уж сами добирайтесь, а я останусь. Буду за вас молиться.

Исмаил на это горячо и искренне возразил:

— Да что ты, мать, как ты можешь такое говорить? Как это мы тебя оставим? Никогда такого не будет. Без тебя мы не двинемся. Нет-нет, как я могу родную мать бросить. Такого я не понимаю. На себе понесу тебя, мама.

— Ой, да услышит Бог твои слова, родимый. Я бы и сама из последних сил поползла, если бы не слабость, стара я уже и больна, — робко вставила Бексаат, чтобы не очень обидеть сына. — А не то какой разговор. Конечно, мне лучше с вами, да вот как оно обернется.

— Ах, ты моя беспокойная эне! Я тебя понимаю, эне, но пока еще рано об этом говорить. — Сейде ободряюще улыбнулась свекрови. — Бог даст, тебе станет лучше к тому времени. Вот посмотришь. Тогда и порешим и двинемся. И скажем твоим братьям на Чаткале: «А вот и мы, принимайте! Вот привезли вашу сестрицу и сами с ней к вам на поселенье…»

И все вместе невольно рассмеялись над ее словами. Свекровь же поняла, что невестка уводит разговор от ее болезни. Да, так было вернее.

За этой беседой, взаимно обнадеживающей, предупредительной и потому облегчающей души, проходила ночь. Особенно Исмаил был в ударе. Раза два брал на руки спящего Амантура, тискал его, целовал и шептал ему: «Вот мы с тобой двинем на Чаткал, к дядьям нашим. И будем там как люди, как все. Приучу тебе маленького лошаденка, чтобы скакал ты на нем по горам. То-то будет весело, бабка и мать перепугаются, а?»

Он уже подробно расписывал, как следует действовать, чтобы двинуться на Чаткал.

«Конечно, перво-наперво дождаться лета, дождаться, когда откроется путь. А пока затаиться и ждать, чтобы никто не заподозрил. И сразу затем, не мешкая, в горы. А для этого все предусмо-треть. На перевале будет еще зима. Сказывают, что и вьюги случаются в ту пору. Значит, одежду теплую готовить. Особенно обувь. Пешком по камням, по тропам, по сугробам без крепкой обуви не доберешься. Конец придет. Затем пища, наготовить на неделю. Талкана побольше, и мяса вареного и сырого, котелок соли, дровишек. На перевале, кроме снега и ветра, ничего не найдешь. Я много рассказов об этом слышал. Правильно говорит мать — мясо нужно жирное, с салом. Чабаны только на этом и живут. Они-то знают, как на перевалы ходить. И всю поклажу, одежду и кое-что из постели для ребенка в курджуны уместить. Два больших переметных курджуна надо. А курджуны нагрузить вьюком на ослов. А где взять ослов? Это верно. Два осла надо. На одном груз повезем. Да на другом, оседлаем, мать поедет с внучонком на руках, с Амантурчиком. А сами пешком пойдем. Не торопись, Сейде. Сейчас скажу насчет ослов. Так вот, сам бог послал нам помощь. Ты, наверное, забыла, я тебе говорил как-то, что в балке Кой-Таша бродит штук семь драных ишаков, покинутых добытчиками золота. Кто знает, золото или что другое добывали они, эти пришлые, но когда дела свои покончили, ослов бросили, а сами уехали, должно быть, поездом. С осени они там, эти бесхозные ослы, перебиваются на подножном корму, да объедают скирды, солому ворошат прошлогоднюю. Может, их кто видел, да только кому они и на что нужны, своих ослов в аиле хватает. Я к чему? А к тому, что присмотрю парочку, соли им понесу, буду потихоне-чку выхаживать. А настанет день, пригоню их ночью. Погрузимся и в полночь двинемся в ту, Чаткальскую, сторону, чтобы к утру удалиться от аила, чем дальше, тем лучше…»

Вскоре запели дальние петухи, а потом и у соседей. Исмаилу пора было уходить. Он засоби-рался и перед выходом склонился над малышом, потом сказал матери несколько слов на проща-нье. Было уже сумеречное предрассветье. И все в аиле еще спали. Холодная тишина покоилась на всей видимой земле. И, кажется, собирался снег — тучи на западе наплывали сплошным темным покровом. Сейде вышла его проводить и во дворе сказала мужу:

— Слушай, Исмаил, если завтра ночью я не буду тебя поджидать вот здесь, то ты не заходи домой, сразу возвращайся к себе.

— А что, что такое? — встревожился Исмаил.

— Мне кажется, мать тяжело больна. Она не показывала вида, это чтобы тебя не расстраивать. А лечить ее надо. Лекарю надо ее показать. А как же иначе?

— Вон оно в чем дело, — протянул Исмаил. — Больна, говоришь, тяжело. Ладно, учту. Лечи. Может, травы какие помогут.

На том они попрощались. Сейде долго еще провожала его взглядом. Он шел задами по своей знакомой тропке, вот он миновал соседские дворы с краю — Сатымкула и тетки Тотой, свернул к большому арыку и скрылся из виду. Сейде представила себе, как в полном безлюдье, скрываясь среди зарослей чия, дойдет он до своего укрытия в предгорьях и заляжет спать, укрывшись тяжелой шубой. В этот раз, однако, на душе у нее было полегче, ибо появилась цель, ради которой им стоило жить, — готовиться к уходу на Чаткал.

Когда же Сейде вернулась в дом, то буквально с порога навалилась поджидавшая беда — свекровь тихо стонала в забытьи. Сейде кинулась к ней, опустилась на колени, обняла ее, прижала к себе. Старушка было плоха. Прижимая ее к себе, Сейде почувствовала, как легка была она, хрупка и костлява. В чем только душа держалась. И если бы не седые космы, выбившиеся из-под платка, можно было подумать, что то был подросток. Дышалось ей худо. Сейде боялась заглянуть свекрови в глаза, боялась увидеть нечто непоправимое.

— Эне, энекебай[27], успокойся. Сейчас тебе станет легче, возьми себя в руки. Сейчас я тебе помогу! — приговаривала в растерянности Сейде. — Покажи мне, где у тебя болит. Вот здесь, да? Что же нам делать? Я сейчас приложу сюда горячую кошму, а потом раскаленные зерна. И чаю горячего… Ты только потерпи.

Мечась по дому, вздувая огонь, чтобы раскалить на сковородке зерна кукурузы, которые она затем в узелке приложит к больной свекрови, в качестве горячего компресса, Сейде лихорадочно думала, как же ей быть теперь. Следовало в таких случаях незамедлительно показать больную знающим людям, выслушать совета, а затем — и это было главное — пригласить какого-то известного в округе знахаря-лекаря. Но все это несло с собой потенциальную опасность, непредвиденность, неожиданность для скрывавшегося Исмаила, опасность, связанную с присутствием чужих людей в доме. Сокрытие мужа оставалось при всех случаях главным делом.

И заметались мысли, заметалась несчастная душа Сейде между мужем и свекровью. И так, и эдак думалось. И потом, когда уложила старуху в постель, и та, пригревшись, стала чуть меньше стонать да охать. Сейде решилась.

Было уже утро. Быстренько накормив ребенка, Сейде понесла его к соседке Тотой, чтобы та час-другой присмотрела за малышом заодно со своими, а сама пошла к старухе-повитухе, той, что год назад принимала у нее роды, посоветоваться, как быть. Повитуха обещала захватить с собой знакомую знахарку и только к полудню пришли они, наконец, когда терпению Сейде приходил уже конец. Но их посещение носило чисто сострадательный характер. Посидели, порасспросили, чай попили, успокаивали старую Бексаат добрыми пожеланиями и посоветовали призвать большего лекаря — старца Эмчи-Мусу, того, что жил за рекой, в маленьком аиле Арча. Опять приш-лось Сейде упрашивать соседку Тотой посидеть у постели свекрови, и хорошо, та согласилась присмотреть за больной, заодно и за ребенком, и своих детей привела.

А сама Сейде побежала то дорогой, то тропкой в аил за рекой в Арчу, к лекарю Эмчи-Мусе. Она обрадовалась, что застала его на месте. Тот обещал прибыть к вечеру. И снова Сейде поспешила домой, снова переходила обмелевшую на зиму реку бродом, а вода доходила выше колен, и ледяной обжигающий холод пронизывал до костей. Быстро обувшись, Сейде согрелась скорой ходьбой на косогор, а потом ей стало даже жарко.

И всю дорогу, в ту и другую сторону, думала она о том, чтобы смилостивился Тот, по чьей воле происходит все на свете, не дал бы свекрови помереть, ибо с каждым часом ей становилось все хуже и хуже… Но не только это терзало ее душу. Думалось о том, как быть теперь, когда секровь больна и, судя по всему, надолго; как быть с ребенком, на кого его оставлять, как быть с мужем — теперь ему не сунуться в дом, а ей самой не сбегать к нему в укрытие в горах. Голова шла кругом. И больше всего молила она Бога, чтобы исцелил он ее свекровь, чтобы она могла, как прежде, передвигаться и что-то делать по дому, и самое главное — смогла бы держаться верхом на оседланном осле, когда они всей семьей в один прекрасный день двинутся в заветный запредельный Чаткал, где смогут жить вольно и безбоязненно. И думала она, ведь столько людей болеют и выздоравливают, неужто не суждено ей встать на ноги? А если свекровь останется лежачей больной, то как тогда они двинутся в Чаткал — не бросать же ее одну на произвол судьбы? А если оставаться возле больной, то как быть Исмаилу? Ведь со дня на день его могут несомненно обнаружить: вот начнутся всякие весенние работы на полях, скот выгонят на пастьбу, так никуда ему не деться, не один, так другой заметит его, и тогда всему конец…