— Потом я выложилась на вальсе, а по-иному было невозможно, и к финалу мои жизненные силы были практически на нуле. Мы завертелись, голова закружилась, и в итоге вам пришлось меня ловить. А потом вы применили очень действенный способ вернуть меня в сознание, обычно работает быстро и безотказно.

— Вы имеете в виду то, что я вас поцеловал?

— Да. Это привело меня в чувство. Но Доменика же вроде рассказывала вам, как это работает.

— Рассказывала, но вчера я этого не помнил, честное слово.

— Вот, а если бы вы не привели меня в чувство, то все гости чуть позже наблюдали бы дивное зрелище — вынос бесчувственного тела. Шум, переполох и другие совершенно не нужные нам вчера вещи.

— Я думал, все как-то проще, честное слово.

— А много ли в мире по-настоящему простых вещей?

— Хорошо, а ночью? Когда вы уложили меня спать?

— А, это… Вы сказали, что вам не спится, вот я и постаралась помочь, как смогла. Не знаю, удалось ли мне сделать это красиво.

— Удалось. Помните — я же начал с того, что хочу повторить, — он взглянул ей прямо в глаза.

— Приходите вечером, — она снова улыбалась. — На самом деле, нужно признаться, мне уже доводилось применять данный метод к вам, просто я этого не озвучивала.

— Вот как? — рассмеялся он.

— Да. Можете рассердиться на меня за это, я пойму.

— Может быть, раньше и рассердился бы. А сейчас уже не хочется.

Заглянула Анна, увидела их мирно беседующими за подносом с завтраком.

— Ой, Эла, а я думала, вы оба еще спите!

— Уже нет, но мы справились. Все хорошо. Монсеньор напоил меня отличным кофе.

— А я всегда тебе говорила, что он талантливый, — ворчливо заметила Анна, — да ты меня не слушаешь!

Марни улыбался. Анна составляла в кучку чашки и блюдца.

— Пойдемте вниз, там Лодовико уговорили принести из кладовки гитару и петь. А посуду я уберу.

— Вам ведь нравится, как поёт Лодовико, экселенца? — спросил Себастьен.

— Да. Мне нравится слушать длинные истории с развесистым сюжетом. И тембр голоса у него красивый. А вы ведь поете? Мне даже говорили, что неплохо.

— Редко. Да, я умею, но из-за того, что почти не пользуюсь, хвастаться особо нечем.

— Как и мне, похоже. Конечно, меня этому учили, и в юности много пели и играли, а сейчас как-то стало не до того. Грустно, но не хочется напрягаться, чтобы стало иначе.

— Элоиза, чему вас не учили?

— Да много чему. Драться вот я совершенно не умею. Самолеты строить. Рыбу ловить.

— А вам все это зачем?

— Кто же его знает, вдруг пригодится? Ладно, пойдемте вниз, а то еще окажется, что нас ждут.

Их на самом деле ждали. Лодовико настраивал гитару, кто-то разливал вино, кто-то помогал Анне носить из кухни еду — в общем, жизнь продолжалась.

Лодовико пел, и, судя по тому, что многие песни пели хором, их знали и любили. Элоизу уговаривали взять гитару и тоже что-нибудь спеть, но она не поддалась — хорошо не получится, а кое-как не хочется. И всё. Это не помешало им отлично провести время — петь, есть-пить, рассказывать истории, которых почти у каждого было в запасе множество, и даже Элоиза рассказала парочку из своего прошлого. Марни большую часть времени просидел либо на подлокотнике ее кресла, либо на ковре у ее ног. Время от времени смотрел на нее и улыбался. Она поймала себя на том, что абсолютно непроизвольно улыбается в ответ. Когда оказалось, что дело к полуночи, а завтра предстоит возвращение в город, Элоиза снова вежливо откланялась и поднялась наверх.

Когда она вышла из ванной, умытая и с заплетенными на ночь волосами, то обнаружила, что в комнате ее дожидается Себастьен.

— Вы пустите меня в ванную?

— Конечно.

— Я быстро.

Он вернулся и вправду быстро, погасил лампу, и через секунду она оказалась в его объятиях.

— Наконец у нас то самое свидание? — рассмеялась она.

— Нет, не то самое, другое. То самое было бы в другом месте. В каком — не скажу.

— Думаете, я любопытна и стану выспрашивать?

— Знаю, что у вас бывают приступы любопытства, и буду их всячески стимулировать.

— Хорошо, я буду ждать. Мне уже любопытно. Правда, по возвращению снова придется решать множество вопросов — мы ведь пока еще не знаем развязку истории.

— Согласен, но обнимать вас сейчас это мне не помешает. И не отпускать до утра.

Она поцеловала его и тихо сказала:

— Так я разве против? Не отпускайте.

В понедельник утром Элоиза, как ни в чем не бывало, пришла в офис. Заглянула в кабинет к сотрудникам — все были на месте, включая Филиппо Верчезу. Поздоровались обычным образом — да и всё.

Впрочем, Элоиза не была абсолютно уверена в том, что Верчеза забыл об их встрече в Сан-Валентини. По идее, должен был, но кто его знает, как оно на самом деле получилось? В своё время господин Джервазио Джильи в аналогичной ситуации забыл. Она надеялась, что всё сделала правильно.

Перед тем, как погрузиться в работу с головой, открыла «под крылом» — посмотреть, что нового. И первым делом увидела в ленте дивное — яркий кадр, в самом деле необыкновенной красоты. Она, в паре с Себастьеном, танцует вальс в бальной зале Сан-Валентини. Оба не отводят сияющих глаз друг от друга. И уже есть с полсотни лайков, хотя выставлено час назад. Добавленные кем-то отметочки «монсеньор» и «экселенца» не позволяют усомниться в их личностях.

Вот ведь Лодовико, вот зверь ушастый! И не в группу свою выставил, а прямо в ленту!

А ведь этим кадром дело, как всегда, не ограничилось. В группе выложена вся серия — от того момента, как они встали в пару, и до финального вращения. Момент потери сознания, к счастью, не показан. Так, что там дальше? Ей в личном сообщении он прислал ещё кое-что — Себастьен целует её у стены, и если не знать, что она в тот момент не ощущает реальность вокруг — ни за что не догадаться. И это тоже не всё, вот они стоят на крыльце, и Себастьен обнимает её за плечи, а вот уже в доме — она сидит в кресле, а он на подлокотнике, и обхватил пальцами ножку бокала поверх её руки, они переглядываются… Оставалось надеяться, что наверх он за ними с камерой не ходил.

Забавно, но раньше такие вещи её возмущали, а теперь — скорее развлекают.

Элоиза личным сообщением поблагодарила Лодовико и попросила оригинал того кадра, который в общей ленте. Потом сохранила то, что есть, в ноутбук и в телефон.

Проверила почту, но там было только письмо от Марго с сетованиями на то, что она, Элоиза, совсем в работе закопалась и не выходит на связь. Элоиза отправила ей Тот-Самый кадр с вальсом и приписала — вот как мы работаем, чтоб вы так отдыхали.

И после чего уже можно было заняться делами. Пока ничего не случилось.

Случаться начало после обеда в среду.

До того дворец и аналитический отдел жили своей обычной жизнью. Элоиза тоже жила своей обычной жизнью, а с монсеньором герцогом виделась урывками и пунктиром — на совещании у его высокопреосвященства, за завтраком, в виде сообщений «под крылом» или в телефоне.

В среду Элоиза работала — срок сдачи очередной справки истекал. Она даже не сразу сообразила, что в приёмной что-то происходит — там шуршали и шушукались. Потом долетел возглас:

— Ну пожалуйста, брат Франциск, мне нужно на два слова!

Ей показалось, что это голос Октавио. Стало интересно — что там? Она встала и открыла дверь.

Действительно, в приёмной стоял Октавио.

— О, донна Эла, вы очень удачно вышли, у меня для вас послание, — сообщил молодой человек. — А брат Франциск говорит, что вы ни в какую не принимаете и вообще у вас работа.

— Всё так и есть, он говорит верно. Какое ещё послание? — нахмурилась она, не понимая.

— Вот, возьмите, — Октавио извлёк из кармана пиджака маленький запечатанный конверт, на котором ничего не было написано.

— От кого? — она продолжала хмуриться.

— Как это — от кого? — он непонимающе на неё уставился. — Увидите! — и выглядит при этом так, что даже просто задаться вопросом — от кого он мог притащить это письмо — уже является преступлением.