— Это наш местный человек? — спросил молчавший до того Лодовико.

— Нет, парижский, — помотала головой Эмма.

— То есть вы просто так отдали раритет семнадцатого века? — нахмурился Варфоломей.

— Да. Мне он не был близок ничем… ну, кроме выполненной работы.

— Тогда вопрос «зачем» кажется ещё более актуальным, не находите? — поднял бровь Марни.

— Госпожа Лоран, расскажите, — Элоиза пока не собиралась подталкивать её к откровенности, ей просто стало любопытно. — Судя по всему, здесь скрывается какая-то непростая история. Мне кажется, нам нужно её знать — для того, чтобы не сделать ситуацию ещё сложнее, чем она есть сейчас.

— Это глубоко личное и никого не касается, — покачала головой Эмма.

— Это из-за твоего урода-мужа, так? Это ему ты хотела насолить? — сощурился Гаэтано. — Ухватить его за яйца, раз не хочешь расставаться с ним? Но почему бы просто не послать его подальше, он же в самом деле урод?

Эмма впилась в него глазами — некоторые так ногтями впиваются.

— Потому, что от него зависит жизнь моего отца. Зависела. До самого последнего времени. И если ты думаешь, что я не ухожу от Лорана из-за денег, то ты правда осёл и ничего не понимаешь ни в жизни, ни в людях, — Эмма оглядела остальных, но все молчали и внимательно смотрели на неё. Тогда она зацепилась взглядом за Варфоломея и продолжила: — Они были одноклассниками, мой отец и Лоран. И, как я понимаю, всю дорогу соперничали. Сначала из-за отметок, потом из-за денег, славы и девушек. Моя мать предпочла Лорану отца, зато у Лорана было крутое наследство, семейный бизнес, а ни один из отцовских проектов так и не принёс ему приличного дохода. А потом отец упросил Лорана взять его работать в банке.

У меня есть старший брат, бестолковый бездельник. Он хотел купить крутую машину, но никогда не мог на неё заработать. А покупать другую не хотел. И он упросил отца взять денег в кассе — мол, его тут берут на работу, он заработает и отдаст. По-быстрому, никто ничего не узнает. Родители всегда были к нему снисходительны, и у отца даже не щёлкнуло ни в каком месте — пошёл и взял. Брат купил машину, все были счастливы.

Примерно месяц длилось это счастье. Потом сначала брат вылетел с работы за прогулы, потом разбил машину, а потом Лоран обнаружил недостачу.

Он, конечно, владелец контрольного пакета, но у него два компаньона. И он повернул дело так, что сам-то и не против помолчать и поберечь доброе имя и свободу старого друга, но вот его компаньоны такого терпеть не будут. И предложил отцу написать признание, его заверили у нотариуса, после чего он несколько месяцев работал на Лорана бесплатно.

А потом я закончила учёбу и вернулась из Парижа домой. Хотела побыть там пару месяцев, потусоваться с друзьями, и возвращаться обратно — искать работу. Так-то я разные картинки к тому времени уже года два продавала понемногу, и у меня даже был кое-какой задел, только я о нём молчала. И вот когда я уже было собралась в Париж, к нам в дом пришёл Лоран. И сказал, что вернёт отцу ту бумагу, если я выйду за него замуж.

Я сначала не поверила — что за бред? Какой вообще замуж в наше время, он меня больше чем вдвое старше и ни капли мне не нравится. Я ему так и сказала. Но он посмеялся противно и ответил — это мы ещё посмотрим.

И родители стали на меня давить. Что я, видите ли, должна спасти отца. Они меня, получается, кормили-поили, родили-вырастили, теперь я им кругом должна. При том, что я реально видела людей, в которых родители были заинтересованы, и это не мой случай, вот совсем. Это брату всё прощали, мне же никогда не спускали никакой мелкой оплошности или шалости. Ну а я оказалась, видимо, недостаточно самостоятельной и не смогла им отказать.

Ну да, я вышла за Лорана. Конечно, никакой бумаги он отцу не отдал, зато я у него стала любимой девочкой для битья. Работать мне нечего, потому что ничего приличного я всё равно делать не умею, что это за профессия — художник? При этом я ленивая дармоедка. В Париж ехать нельзя, сиди в Марселе. Мои друзья — это стыд и позор, встречаться с ними нельзя. И вообще нечего из дому выходить лишний раз. Это платье слишком длинно, это слишком коротко, с такой прической нельзя на улицу выходить. Я заблокировала телефон, чтобы он в нём не копался — так он его разбил. Компьютера мне не положено — нечего, фриланс — это блажь, деньги мне ни к чему. Реально — когда мои запасы кончились, пришлось просить на чулки и трусы. А ему с того было столько радости, что не передать.

Я не знаю, почему он разрешил мне заниматься живописью. Тоже, наверное, не верил, что я могу сделать что-то серьёзное. А потом один из его приятелей увидел мою серию карандашных видов города — и захотел себе. Лоран, скотина, продал. И похихикал ещё — надо же, а от бесполезной меня может быть польза!

В общем, я не сразу поняла, как ему отомстить. А когда поняла — ну, нужно ж было скрываться, пришлось целую систему разработать, чтобы на мой чердак никто носа не совал. И нужно было сделать это именно со святым Себастьяном — как же, самый ценный предмет в коллекции, да и родня косо смотрит. На это ушло полтора года — нехило, но оно того стоило. Я рассматривала оригинал часами, рисовала наброски, пробовала краски, цвета и оттенки. И сделала копию.

А потом он на Рождество разругался с кузеном, и у него прихватило сердце. Начались больницы и врачи, и мне стало посвободнее. Тут-то я и развернулась с картиной, точнее — поскорее сбыла её с рук, а заодно нашла код от его сейфа и достала отцовскую бумагу. Отдавать её отцу я не собиралась — вот ещё, пусть мучаются. Я её сфотографировала и сожгла, и сняла процесс на видео. Надо будет — покажу.

Нет, я не собиралась разводиться. Со стенокардией шутки плохи, поэтому мне даже на руку, если он будет вести себя, как обычно — орать, руки распускать, пить. Обычно он врачей не слушает, сняли приступ — и хорошо, это ваш как-то заставил его лежать и принимать лекарства, а обычно он на работу тащится, чуть ему полегче становится. Но так сильно, как здесь, его ещё не прихватывало, что правда, то правда.

Вот и вся история, которую вы так хотели. Довольны? Вы крутые, что всё разгадали, а я глупая, раз не подумала про этот оттенок. Ну да, это ещё с учёбы моя фирменная фишка, типа подписи было. Вот и подписалась…

— Скажите, а где всё это время был ваш брат? — поинтересовался Себастьен в полной тишине.

— Где-то в Юго-Восточной Азии. Он туда сбежал сразу же после истории с машиной, и больше никто из семьи его не видел. Матери сам иногда звонит, денег просит. Говорит, что там работает на каких-то местных то за еду, то за небольшую плату, тем и живёт. А мать всё просит его вернуться, но пока не преуспела. Но скажите, вот вы услышали историю, как хотели. И что теперь? Стало вам легче? Мне лично — нет.

— А видео покажете? — продолжал расспросы Себастьен.

— Почему бы не показать? — Эмма достала из кармана телефон, полистала в нём файлы, потом протянула телефон Себастьену.

Элоиза глянула. Сначала был вид листа бумаги крупным планом: всё так, как и говорила Эмма, признание в том, что из кассы банка были взяты двести пятьдесят тысяч евро. Потом лист был скомкан, положен на металлический поднос и подожжён. Пепел Эмма свободной рукой высыпала с подноса в унитаз.

— Предусмотрительно. Вот что я вам скажу, сударыня. Я, признаться, уже принял решение, но я должен обсудить с его высокопреосвященством. Он должен узнать всё, таковы правила. Сейчас уже достаточно поздно, но я полагаю, мы можем отложить этот вопрос до утра. Гаэтано проводит вас в ваши комнаты. А утром мы снова встретимся и закончим разговор. Но вы произвели впечатление на нас всех, — Себастьен улыбнулся и слегка поклонился Эмме.

— Эмма, — Гаэтано смотрел серьёзно, — ты крутая. Пойдём?

Она встала и, не говоря ни слова, вышла следом за ним.

— Ну и история, — Варфоломей вытер лоб и почесал затылок. — Это надо по-быстрому запить, согласны?