– Замечательный душ. Я прямо воскресла от холодной воды.

Он взял полотенце и тоже пошел мыться.

– Да ты рехнулся! – Литума был возмущен. – А если бы пьюранка в это время уснула?

Душ оказался просто краном, но вода из него била упругой струей и действительно была холодной. Томас намылился, растер тело и почувствовал, как уходит усталость. Закрыл кран, энергично вытерся, обмотал полотенце вокруг пояса. В темном коридоре отыскал дверь в их номер. Положил одежду на комод, рядом с вещами Мерседес. Добрался на ощупь до пустой кровати и нырнул под одеяло. Понемногу глаза привыкли к темноте. Замер, сдерживая волнение. Прислушался, уловил ее дыхание. Она дышала медленно, глубоко, ровно. Уже спала? Вдруг ему показалось, что он чувствует запах ее тела близко, совсем рядом. Сердце тревожно сжалось, он глубоко вздохнул. А может быть, пойти к крестному отцу, постараться объяснить ему все? «Так вот как ты отплатил мне за мою заботу, дерьмо ты собачье». Нет, ничего не поделаешь, придется удирать за границу.

– Я думал сразу обо всем и ни о чем в отдельности, господин капрал. – Голос помощника дрогнул. – Хотелось курить, но я не вставал, чтобы не разбудить ее. Было странно лежать в кровати так близко от нее. И думать: «Стоит протянуть руку, и я ее коснусь».

– Ну давай же, давай, – подгонял его Литума. – Не тяни резину.

– Ты сделал это, потому что я тебе понравилась? – неожиданно спросила Мерседес. – Уже тогда ты с Толстяком пришел встречать меня в аэропорту Тинго-Марии, да? Ты положил на меня глаз?

– Я видел тебя раньше, – шепотом ответил Томас, с трудом выговаривая слова, ему даже показалось, что заболел рот. – В прошлом месяце, когда ты приезжала в Пукальпу провести ночь с Боровом.

– Так это ты охранял нас в Пукальпе? Вот почему мне показалось знакомым твое лицо, когда я увидела тебя в Тинго-Марии.

– На самом деле она не помнила, что это я встречал ее в Пукальпе, – сказал помощник Литумы. – Что это я охранял там дом между рекой и лесопилкой. Всю ночь. И слушал, как он ее бьет. А она его умоляет.

– Если все это в конце концов не кончится тем, что ты ей вставишь, то я просто не знаю, что с тобой сделаю, – предупредил Литума.

– Теперь ясно, почему твое лицо мне показалось знакомым, – продолжала она. – Конечно, это был ты. Но это значит, что причины твоего поступка не возмущение и не религия. Ты потерял голову от ревности. Ты ведь поэтому застрелил его, Карреньито?

– У меня горело лицо, господин капрал. Если она и дальше будет говорить так, я дам ей пощечину, чтобы она замолчала, подумал я.

– Выходит, ты влюбился в меня! – заключила она сердито и одновременно сочувственно. – Теперь до меня дошло. Вы, мужчины, когда влюбляетесь, становитесь просто сумасшедшими. Мы, женщины, куда холоднее.

– Ты много повидала, знаешь жизнь, – откликнулся наконец Томас. – Но мне не нравится, что ты говоришь со мной как с мальчиком в коротких штанишках.

– А ты и есть мальчик в коротких штанишках. – Она засмеялась, но тут же стала серьезной и снова заговорила, выделяя каждое слово: – Если я тебе и впрямь понравилась, если ты влюбился в меня, почему же ты мне ничего не сказал? Ведь я тут, около тебя.

– И она была совершенно права! – воскликнул Литума. – Почему ты медлил? Чего ты дожидался, Томасито?

Раздался яростный лай собак – и они замолчали. Послышалось «Цыц, проклятые!» и удар камня. Собаки умолкли. Парень услышал, как она встает, и весь покрылся испариной: она направлялась к нему. Через секунду рука Мерседес коснулась его волос.

– Что, что ты говоришь? – Литума поперхнулся.

– Почему ты не лег со мной, когда вернулся из душа, Карреньито? Разве ты не хотел этого? – Рука Мерседес опустилась к его лицу, погладила щеки, скользнула на грудь. – Как оно бьется! Тук-тук-тук. Ты такой странный. Ты стесняешься? У тебя какие-нибудь проблемы с женщинами?

– Что-что-что? – повторял Литума, садясь на кровати и стараясь рассмотреть в темноте лицо Томаса.

– Я бы никогда не обращался с тобой так, никогда бы пальцем тебя не тронул, – прошептал парень, сжимая и целуя руку Мерседес. – А кроме того…

– Ты меня разыгрываешь, – недоверчиво пробурчал Литума. – Не может быть, не может того быть.

– Я никогда не был с женщиной, – решился наконец сказать Томас. – Можешь смеяться, если хочешь.

Мерседес не засмеялась. Карреньо почувствовал, как она поднимает одеяло, и подвинулся, освобождая место. Когда ее тело оказалось рядом, он обнял ее.

– Девственник в двадцать три года? – хмыкнул Литума. – Не знаю, что ты делаешь в полиции, молокосос.

Он целовал ее волосы, шею, глаза и слышал, как она тихо сказала:

– Кажется, теперь я понимаю, Карреньито.

Продвинулась ли эта дорога вперед? Литуме показалось, что она, наоборот, отступила назад. За те месяцы, что он провел здесь, строительство останавливалось уже три раза, и каждый раз события повторялись, как на заигранной пластинке. Правительство направляло строительной компании ультиматум, и в конце недели или месяца работы прекращались. Профсоюз проводил общее собрание, пеоны занимали служебные помещения, захватывали технику и требовали гарантий. Инженеры куда-то исчезали, поселок оказывался в руках бригадиров и бухгалтера, которые поддерживали забастовщиков и по вечерам сидели с ними у общего котла на пустой площадке среди бараков. Все происходило спокойно, никаких беспорядков, так что капралу и его помощнику не приходилось вмешиваться. Забастовки заканчивались загадочно – без сколько-нибудь ясного решения о дальнейшей судьбе строительства. Просто компания или представитель правительства, присланный уладить разногласия, обещали никого не увольнять и оплатить рабочим все дни простоя и, после этого работы возобновлялись как в замедленной киносъемке. При этом Литума готов был поспорить, что начинали строители не там, где кончили, а с уже пройденного места. То ли из-за обвалов и оползней, вызванных взрывами в горах, то ли из-за проливных дождей и наводнений, размывавших полотно и насыпь, или по какой-то другой причине, только рабочие, как казалось капралу, взрывали динамит, разравнивали полотно, насыпали и утрамбовывали гравий и укладывали асфальт там же, где он застал их, когда приехал в Наккос.

Он стоял высоко над каменистым склоном, у самой кромки снегового покрова, в полутора километрах от поселка; в чистом утреннем воздухе хорошо были видны поблескивающие на солнце оцинкованные крыши бараков. «У входа в заброшенную шахту», – сказал тот тип Томасу. Вот он, этот вход, наполовину заваленный прогнившими деревянными брусьями, служившими когда-то подпорками в штольнях, и камнями. А если его просто заманили в засаду? Если все это придумано для того, чтобы разъединить его и Карреньо? Их схватят поодиночке, будут пытать и убьют. Литума представил свой труп – изрешеченный пулями, весь в кровоподтеках, с вывернутыми руками и ногами и с табличкой на груди, на которой красными буквами написано: «Так подохнут все псы буржуазии». Он достал из кобуры свой «смит-вессон» тридцать восьмого калибра и осмотрелся: камни, небо, несколько белых облачков вдали. Но ничего живого, ни одной птички вокруг, черт подери.

Человек, который накануне говорил с Томасито, подошел к нему сзади, когда тот смотрел футбольный матч между командами пеонов, и, сделав несколько общих замечаний по ходу игры, шепнул: «Кое у кого есть сведения о пропавших. Их могли бы сообщить капралу лично. Но за вознаграждение. Идет?»

– Не знаю, – ответил Карреньо.

– Улыбайтесь, – добавил тип. – Смотрите на мяч, следите за игрой, чтобы никто ничего не заметил.

– Хорошо, – сказал Томас. – Я передам командиру.

– Пусть приходит завтра утром, на заре, к заброшенной шахте, один, – объяснял тип, жестикулируя и всем своим видом показывая, будто переживает перипетии игры. – Смейтесь, следите за мячом. И главное: забудьте обо мне.

Вернувшись на пост, Карреньо, захлебываясь от волнения, рассказал капралу о разговоре.