– Я никогда не влюбляюсь, просто пользуюсь ими, и поэтому у меня все в порядке, – жестко отрезал майор. – Убить из-за любви, в наше-то время? Да тебя надо в цирке показывать, в клетке, черт возьми. Ну а мне ты позволишь попробовать этот зад, чтобы узнать, стоил ли он того, что ты натворил?

– Мою жену я не одолжу никому, крестный. Даже вам, при всем моем уважении.

– Не думай, что если я тут пошутил немного, значит, я тебя простил, – сказал майор. – Эта твоя выходка может обойтись мне в пару яиц, моих собственных, которыми меня наградил Бог.

– Но ведь вам дали медаль за смерть этого нарко, – еле слышно возразил Карреньо. – Ведь вы стали национальным героем борьбы с наркобизнесом. Разве я причинил вам вред? Признайтесь, крестный, что я принес вам пользу.

– Это я сумел извлечь выгоду из тяжелой ситуации, болван, – усмехнулся майор. – Но как там ни рассуждай, ты меня засветил, у меня еще могут быть крупные неприятности. Если люди Борова захотят отомстить за его смерть, кому достанется – тебе или мне? Кому тогда придется отдуваться? А я даже не знаю, уколет ли тебя совесть, когда меня понесут на кладбище.

– Я бы никогда себе этого не простил, крестный. Если с вами что-нибудь случится, я из-под земли достану того, кто вас тронул, не успокоюсь, пока не рассчитаюсь с ним.

– Ишь как поет, прямо заслушаешься. Ты меня просто до слез довел своей преданностью. – Майор глотнул виски, почмокал, смакуя. И без перехода, не допускающим возражения голосом приказал: – Чтобы мне легче было решить, что с тобой делать, давай-ка приводи сюда эту Мерседес. Прямо сейчас. Хочу собственными глазами увидеть задницу, из-за которой весь сыр-бор разгорелся.

– Эх, черт побери! – вскричал Литума. – Так и вижу перед собой этого извращенца!

– У меня ноги подкосились от страха, – признался Томасито. – Что я мог сделать, что я сделал бы, если бы крестный позволил себе что-нибудь с Мерседес?

– Как что? Выхватил бы пистолет и хлопнул его, как Борова.

– Что мне было делать? – повторил Карреньо, беспокойно заерзав на раскладушке. – Мы же полностью зависели от него. Надо было восстановить избирательскую карточку Мерседес, уладить как-то мои дела. Ведь формально, заметьте, я дезертировал. В общем, положение было хуже не придумаешь.

– Ты думаешь, я его боюсь? – засмеялась Мерседес.

– Нужно принести эту жертву, и тогда мы сможем выбраться отсюда, любовь моя. Надо будет потерпеть каких-нибудь полчаса. Он уже успокаивается, уже начал отпускать шутки. Просто его вдруг разобрало любопытство, и он захотел познакомиться с тобой. Я не позволю ему неуважительно обращаться с тобой, вот увидишь.

– Да я сама могу постоять за себя, Карреньито. – Мерседес поправила прическу, одернула юбку. – Мне не отказывали в уважении ни полковники, ни генералы. Ну как, майор, я выдержала экзамен?

– На отлично, – охрипшим голосом ответил майор. – Садись же, садись сюда. Я вижу, ты сметливая. Тем лучше. Люблю смелых девочек.

– Значит, будем на ты? – спросила Мерседес. – Я думала, мне тоже нужно будет называть вас крестным. Ну что ж, на ты так на ты, родственничек.

– У тебя хорошенькая мордашка, хорошее тело, красивые ножки, признаю, – сказал майор. – Однако этого недостаточно, чтобы превратить человека в убийцу. В тебе должно быть что-то еще, из-за чего мой крестник сразу поднял лапки кверху. Можно узнать, что ты с ним сделала?

– Самое интересное, что я ничего с ним не делала. Я сама была напугана до смерти, не могла понять, что на него нашло, он был как бешеный. Он тебе не рассказывал? Сначала он убил того типа, а потом сказал, что сделал это ради меня, что влюбился в меня. Я не могла поверить, да и сейчас не очень-то верю. Все было так, Карреньито?

– Да, крестный, все было так. Мерседес ни в чем не виновата. Я впутал ее в эту историю. Вы нам поможете? Сделаете ей новое избирательское удостоверение? Мы хотим уехать в Соединенные Штаты и там начать все сначала.

– Нет, ты, должно быть, сделала что-то совсем особенное с этим парнем, смотри, как он влюблен в тебя. – Майор наклонился к Мерседес и взял ее за подбородок. – Чем ты его одурманила, малышка?

– Прошу вас, обращайтесь с ней со всем уважением, – поспешил вмешаться Карреньо. – Ради всего святого, крестный. Даже вам я не могу позволить ничего такого.

– А крестный знал, что Мерседес была твоей первой женщиной? – спросил Литума.

– Ни он и никто другой. Я ни за что бы ему не сказал. Об этом знаем только мы с Мерседес да вы, господин капрал.

– Спасибо за доверие, Томасито.

– Но это было еще ничего. Хуже – когда крестный повел ее танцевать. Я смотрел на них и чувствовал, что внутри все закипает и я вот-вот сорвусь.

– Спокойно, спокойно, не будь идиотом, Карреньито. – Искариоте похлопал его по плечу. – Что тут такого, что они потанцуют и он ее немного потискает? Ведь он тебя так наказывает – ревностью. А в глубине души он уже тебя простил и готов решить все ваши проблемы. Все идет так, как я предсказывал в Уануко. Вот об этом ты и думай.

– Но я думал только о том, что он прижал ее к себе, что его руки блуждают по ее телу. – Голос Томасито задрожал. – Я уже готов был махнуть на все рукой и прервать это похабство.

Но в этот момент майор вернулся с Мерседес к столу. Его разбирал смех:

– Ну, крестник, этой женщине палец в рот не клади. Поздравляю, – он ласково потрепал Томаса по голове. – Я сделал ей чертовски заманчивое предложение, чтобы наставить тебе рога, так она, представь себе, отказалась.

– Я знала, что ты устроишь мне еще один экзамен, поэтому ты и получил от ворот поворот, – сказала Мерседес. – А кроме того, если бы я захотела с кем-нибудь изменить Карреньо, тебя я бы выбрала в последнюю очередь.

– С такой женщиной, как ты, лучше дружить, чем враждовать, – сказал майор. – Что ж, крестник, Мерседес – баба что надо.

– И он нам помог, – вздохнул Томас. – Уже на следующий день Мерседес получила новое избирательское удостоверение. И в тот же вечер укатила.

– Ты хочешь сказать, Томасито, как только она получила документы, она тебя тут же бросила?

– И увезла с собой четыре тысячи долларов, которые я ей подарил, – выдавил из себя помощник Литумы. – Но это были ее деньги, я сам отдал ей их. Мне она оставила письмо, написала то же, что много раз говорила. Что у нее не такие чувства, как у меня, что у меня со временем все пройдет, короче, обычная песня.

– Так, значит, вот как оно все было, – сказал Литума. – Эх, Томасито.

– Да, господин капрал, – сказал его помощник. – Так оно все и было.

– Его зовут Пол, и у него такая редкая фамилия – Стирмссон, – сказал Литума. – Но все знают его по прозвищу Скарлатина. Он один из тех, кто чудом спасся, когда терруки захватили Эсперансу. Вы не помните этого гринго?

– Такой любопытный, хотел знать все обо всем, – откликнулась донья Адриана. – Лицо ее оставалось равнодушным. – Ходил всегда с тетрадью, вечно что-то в нее записывал. Уже давно не встречала его в этих краях. Так, выходит, он был среди тех, кто спрятался в водонапорной башне?

– Привяжется, бывало, как банный лист, – сплюнул Дионисио. – Он изучал нас, как каких-нибудь животных или растения. Ходил за мной хвостом по всем Андам. Сами по себе мы его не интересовали, просто он хотел описать нас в своей книге. Так он все еще жив, этот прилипала-гринго, Скарлатина?

– Он тоже удивился, когда узнал, что вы живы, – заметил Литума. – Он был уверен, что терруки вас казнили как антиобщественный элемент.

Они разговаривали у дверей погребка под раскаленным добела полуденным солнцем, плавившим оцинкованные крыши уцелевших бараков. Пеоны, орудуя досками, бревнами, ломами, канатами и кирками, растаскивали принесенные уайко камни, они расчищали дорогу, по которой должны были вывезти из поселка сохранившуюся технику. Несмотря на суету вокруг будки, где разместилась контора после того, как прежнее здание снесла лавина, было видно, что Наккос заметно опустел. В нем осталось уже меньше трети работавших недавно пеонов. И они всё продолжали уходить, чаще всего по тропе, что поднималась к дороге, ведущей в Уануко. Вот и сейчас Литума рассмотрел на ней трех человек. Они несли на плечах тюки, но шагали быстро, в ногу, будто не чувствуя веса.