И-26, тот с которым больше всего нервотрёпки – детище Яковлева. Уж и не знаю который: Як-1 или ещё какой номер – они на просмотренных в детстве картинках слились в моей памяти череду сходных образов. И сразу засосало под ложечкой – если «убить» это направление, то на чём будут летать пилоты эскадрильи «Нормандия-Неман»? Насколько я припоминаю – Як-3, подаренные французским товарищам, ещё лет десять служили им верой и правдой. Значит, машины были отличные.

И-200 – Микоян и Гуревич. МиГ – на нём начинал войну Александр Покрышкин. Но потом они как-то пропали из виду. Не особенно много упоминаний о них мне встречалось.

Про И-185 ничего вспомнить не мог. Нынче его строит Поликарпов. Тот самый, у которого я видел рисунок знаменитого Ла-5.

Вот незадача – всё перепуталось. Пока не «познакомился» с авторами – картина была ясна. Перспективная машина – Поликарповская. Микояновская и Лавочкина – обнадёживают. Яковлевская обещает долгий тяжелый путь совершенствования. А теперь я и сам не знаю как поступить со своим послезнанием.

Долго сомневаться и рассусоливать мне не позволили.

– Ви уверены, что товарищ Яковлев нэ сумеет построить хороший истребитель? – Сталин посмотрел на меня хмуро и, кажется, угрожающе.

– Я уверен, что товарищ Яковлев сумеет построить хороший истребитель после нескольких лет упорной работы, – ответил я не отводя взгляда.

– А Николай Николаевич имеет уже готовый образец, годный для постановки на производство? – продолжил настаивать вождь.

– Эти обстоятельства известны только самому Поликарпову. Он – честный человек и, если у него спросить, ответит определённо… хотя, скорее всего, попросит подождать с подобными вопросами – испытания продолжаются всего две недели. Но от себя добавлю – его машина завоюет небо войны.

– Так, – Иосиф Виссарионович ещё сильнее нахмурился. – С машиной Микояна тоже всё понятно – её проектирование несомненно завершат к нужному сроку, а высотный истребитель нам обязательно понадобится. Что будем делать с И-301 товарищи Лавочкина? Почему он захотел делать его остроносым?

– Думаю, дело в оценке доступности тех или иных типов моторов к заданному сроку. Отставание с двигателями воздушного охлаждения нужной мощности ни для кого не секрет, – я говорю уверенно, потому что много чего «нахватался», толкаясь на авиазаводах, в КБ и на испытательных аэродромах. Одного не пойму – имею ввиду послезнание. Почему в прошлом варианте развития событий нужный мотор, когда его, наконец сделали, оказался не у Поликарпова, а у Лавочкина?

Я ведь вот что помню: попадали мне в руки воспоминания лётчиков, начинавших войну на МиГах и И-16. А тех, что встретили годину испытаний на ЛаГГах или Яках – не помню. То есть – не было воспоминаний? Или некому вспоминать? Или стыдно и горько? Вы, как знаете, а я для себя уже всё решил.

– Уверен, если товарищ Лавочкин применит тот же двигатель, что и Николай Николаевич, его машина сможет противостоять Мессершмитам.

– А, если не применит – не сможет? – недобро посмотрел на меня вождь.

– И-16 окажется эффективней, – ляпнул я, не подумав.

– Не задерживаю вас, товарищ Беспамятный, – прервал меня Сталин. – Вы нуждаетесь в отдыхе. Возвращайтесь домой.

Выйдя в приёмную, я посмотрел на так и оставшийся нерассмотренным альбом со старательно приготовленными данными по номенклатуре выпускаемых у нас вездеходов.

– Забыли отдать? – спросил секретарь. – Оставьте у меня.

Веня застал меня в гостинице за сборами. Сталин отпустил его довольно быстро – он зашел в кабинет сразу после меня.

– Знаешь, Вань, я как-то не сразу об этом подумал, но И-200 – тоже проект Поликарпова. И он оказался перспективным. Просто какая-то пристрастность к его разработкам – ты не находишь? Ещё и И-16 сравнил с И-301, причём в пользу первого.

– Ты же всю дорогу рядом со мной был, – удивился я. – Слышал и видел то же самое. Неужели ты не разделяешь мою точку зрения?

– Зачем мне твоя, если у меня своя сложилась? – хохотнул Веня. – Только ты мне про твои выводы тоже ничего не сообщил. Это я из контекста беседы с Самим догадался.

– И какая? Ну, точка зрения у тебя? – не удержался я от вопроса.

– У Яковлева дрова, у Поликарпова – конфетка. Микоян и Лавочкин в сроки уложатся, но до Николая Николаевича не дотянут. Только, понимаешь, Поликарпову нужно для его машины много крылатого металла, а он необходим для крупных самолётов – бомбардировщиков…

– … которые посбивают нахрен вражеские истребители, если наши не сбросят их с неба.

Веня крякнул и захлопнулся. Это я так свободно говорю потому, что совместная шпионская деятельность нас сильно сблизила. Он тоже искренне болел за порученное дело и, кажется, был неплохо осведомлён обо всём, что делалось в нашей нынешней авиации.

– Ладно, – сказал он наконец. – Отвезу тебя на вокзал, а потом присмотрю за нашими подопечными. Сегодня у двухсотки полёт после ремонта.

– Я бы на сто восемьдесят пятый на прощание взглянул, – ответил я просительно. – До поезда ещё куча времени. Съездим?

– Он сегодня не летает. Ревизия двигателя. Только на втором макете будут отстреливать пулемёты прямо на земле. Ладно, погнали туда, что с тобой делать!

Второй макет – истребитель со снятыми капотами, у которого вместо двигателя было прикреплено нечто массивное, подкатывали к месту стрельб, приподняв хвост и навалившись на крылья. Пушки тоже были обнажены, и я узнал знакомые очертания моих любимых двадцатитрёхмиллиметровок. В кабине сидел Яков Таубин и командовал как повернуть да куда наклонить. Потом всех попросили отойти, прозвучала команда…

В это мгновение перед моим внутренним взором возникла стрельба счетвёренной зенитки этого же калибра – это же ураган! Почему счетвёренной? А потому, что на ястребке как раз и стоят четыре пушки.

И тут прозвучала короткая очередь из одного ствола, после чего несколько человек подошли к самолёту и принялись осматривать орудие. Вскоре стало понятно, что сегодня больше кина не будет, потому что пошли трещины в зоне крепления пушки.

– Что, Иван Сергеевич? Вас опять послали «посмотреть тут всё»? – раздался рядом со мной голос Поликарпова.

Повернувшись, я церемонно поклонился старому знакомому:

– Да уже разнюхал, что хотел. Сегодня просто как болельщик зашёл. А у вас тут что-то споткнулось.

– И не говорите. Отдача от этих пушек – словно кувалдой ударили, а истребитель всё-таки не танк. Если крепление не обламывается, так разрушается то, к чему оно приделано.

На заднем плане замаячил Яков Таубин, выражая огорчение всем своим понурым видом.

– Яш! Что за ерунда? – с недоумением смотрю я на конструктора пушки. – Я твоих двадцатитрёхмиллиметровок не один десяток поставил на лоханки. Да, лягаются они, но ведь через длинный ход ствола удар размазывается во времени.

– Ай, Вань. Не приняли ту пушку в авиацию из-за малой скорострельности. Заставили переделать с трёхсот выстрелов в минуту на шестьсот. Ход ствола пришлось укоротить, пружину усилить – и теперь уже не поставишь её на истребитель. Или нужно варить стальной каркас на полфюзеляжа.

– А те, что для нашего завода? Они ведь ещё имеются у тебя на складах? Тащи их сюда, – пытаюсь я его ободрить.

– Как не быть! Стоят на производстве серийно – вы ведь их регулярно берёте. Но нельзя. Они не приняты на вооружение и, тем более, не допущены к установке на самолёты.

Вот тут я и «присел». Как-то раньше глупостей подобного рода мне не встречалось. Возможно, оттого, что в нашей Тмутаракани не так густо народу, помнящего инструкции и правила. Чаще делают как надо, чем, как положено. А тут – сплошная тоска. Махнул я рукой, да и сказал:

– Тащи сюда Яша свои тихострелки, а вы, Поликарп Поликарпович, ставьте их на самолёт. Если спросят, кто разрешил – укажете на меня. А я во всём сознаюсь, потому что меня чем-то тяжелым по голове ударили.