Генриетта вздохнула. Если бы только Джон так тогда не рассердился! Его гнев поразил Генриетту, открыл ей нечто такое в Джоне, о чем он, вероятно, даже сам не подозревал. «Ты это не выставишь!» – сказал он решительно. «Выставлю!» – твердо ответила она…

Генриетта медленно вернулась к Навсикае. Ничего такого, все вполне исправимо. Сбрызнув скульптуру водой, она обернула ее мокрой тканью. Пусть постоит до понедельника или вторника. Теперь спешить незачем. Горячка прошла. Все, что было необходимо, она наметила. Теперь только терпение. Впереди у нее три счастливых дня с Люси, и Генри, и Мидж, и Джоном! Она зевнула, потянулась, как кошка, с наслаждением вытягивая до предела каждый мускул, и вдруг почувствовала, до какой степени устала.

Приняв горячую ванну, Генриетта легла в постель и стала смотреть на звезды, видневшиеся сквозь верхнее окно студии. От звезд взгляд ее скользнул к единственной лампочке, которую она не выключала. Эта маленькая лампочка освещала стеклянную маску, одну из ранних ее работ. Довольно наивная вещица, как ей казалось теперь, в традиционном стиле. «Как хорошо, что человеку свойственно перерастать себя», – подумала она.

А теперь спать! Крепкий черный кофе, который она выпила, не нарушит сна, если она сама того не пожелает. Генриетта уже давно приучила себя настраиваться на определенный ритм, который помогал уснуть. Нужно позволить мыслям свободно скользить, легко, словно сквозь пальцы, проходить в сознание и, не концентрируя на какой-то из них внимания, разрешать им свободно и легко проплывать мимо…

На улице взревел автомобильный мотор… откуда-то донеслись громкие голоса и грубый смех. Все эти звуки включились в общий поток мыслей…

«Автомобиль, – проплыла мысль, – это рычащий тигр, желтый и черный – полосатый, как пестрые листья – листья и тени – в жарких джунглях – потом вниз, к реке – широкая тропическая река, – к морю – отплывающий пароход – громкие голоса, выкрикивающие прощальные слова – Джон рядом с ней на палубе – она и Джон – синее море – обеденный салон – она улыбается ему через стол – как на обеде в «Мэзон Дорэ» – бедный Джон, как он рассердился! – и опять под открытым небом – ночной воздух и автомобиль, послушный управлению… без всякого усилия, мягко и легко скользящий прочь из Лондона – через Шавл-Даун – деревья – поклонение дереву – «Лощина» – Люси – Джон – болезнь Риджуэя – милый Джон… Наконец погружение в бессознательно-счастливое, блаженное состояние…»

И вдруг резким диссонансом врывается какое-то чувство вины, которое тянет ее назад. Она должна была что-то сделать… Уклонилась от чего-то… Навсикая?

Медленно, нехотя Генриетта поднялась с постели. Она зажгла свет и, подойдя к глиняной головке, сняла с нее мокрую ткань. У нее перехватило дыхание. Навсикая? Нет!.. Дорис Сэндерс!

Внезапная острая боль прошла по всему телу. Мысленно она еще пыталась убедить себя: «Я смогу исправить… все можно исправить…»

– Дуреха, – сказала она вслух. – Ты отлично знаешь, что нужно сделать! И если не сделать этого сейчас, сию минуту, завтра уже не хватит смелости… Все равно что уничтожить живое существо, свою плоть и кровь. Это больно… да, больно…

«Наверное, – подумала Генриетта, – так чувствует себя кошка, когда у одного из котят что-то не так и его приходится придушить».

Короткий резкий вздох, и она стала быстро отдирать глину от арматуры и, схватив большой тяжелый ком, швырнула его в таз.

Генриетта, тяжело дыша, глядела на испачканные глиной руки, все еще испытывая щемящую тоску и боль. Затем, медленно очистив с рук глину, вернулась в постель со странным ощущением пустоты и в то же время покоя.

«Навсикая больше не появится, – с грустью подумала Генриетта. – Она родилась, но ее осквернили, и она умерла».

Странно, как слова могут помимо нашей воли проникнуть в сознание! Она ведь не слушала, не вслушивалась… И все-таки вульгарная, злобная и ничтожная болтовня Дорис просочилась в сознание Генриетты и подчинила себе движение ее рук.

И вот теперь то, что было Навсикаей… Дорис… стало опять простой глиной, из которой спустя какое-то время будет создано нечто совсем другое.

«Может быть, это и есть смерть? – подумалось ей. – Возможно, то, что мы называем индивидуальностью, всего лишь отражение чьей-то мысли? Чьей? Бога?»

В этом заключалась идея «Пер Гюнта»[7], не так ли? Назад, к первозданной глине! А где же я? Истинный человек, личность? Где я сама, с божьей печатью на челе?

Интересно, Джона посещают подобные мысли? Он выглядел таким усталым, потерявшим веру в себя. Болезнь Риджуэя… Ни в одной книге не говорится о том, кто такой этот Риджуэй. «Глупо! – подумала она. – Мне следовало бы знать… Болезнь Риджуэя… Джон…»

Джон Кристоу принимал в своем кабинете пациентку, предпоследнюю в это утро. Она описывала симптомы, объясняла, входила в подробности. Полные сочувствия глаза доктора смотрели ободряюще. Время от времени он понимающе кивал головой. Задавал вопросы, давал советы. Легкий румянец покрыл лицо бедной женщины. Доктор Кристоу просто чудо! Такой внимательный, заботливый… Поговоришь с ним – и сразу чувствуешь себя лучше!

Джон Кристоу пододвинул листок бумаги и начал писать. «Пожалуй, лучше прописать ей слабительное», – подумал он. Новое американское средство, в красивой целлофановой упаковке. Таблетки в привлекательной, необычной ярко-розовой оболочке. К тому же лекарство очень дорогое, и его трудно достать. Оно есть не в каждой аптеке, и ей, вероятно, придется пойти в маленькую аптечку на Уордор-стрит[8]. А это ей на пользу! Подбодрит и поддержит месяц-другой, а потом надо будет придумать еще что-нибудь. Ничего существенного он не может для нее сделать: слабый организм – и ничего тут не поделаешь! Не за что уцепиться. Не то что мамаша Крэбтри!

Какое тяжкое, нудное утро! Прибыльное, конечно, но… и только. Господи, как он устал! Устал от больных женщин с их недугами. Что он может?! Принести временное облегчение, уменьшить боль, и все. Иногда он задумывался, стоит ли это хлопот. Но всегда в таких случаях ему вспоминалась больница Святого Христофора, длинный ряд коек в палате Маргарет Рассел и мамаша Крэбтри, улыбавшаяся ему своей беззубой улыбкой.

Он и мамаша Крэбтри отлично понимают друг друга! Она настоящий боец, не то что женщина на соседней койке, этот безвольный слизняк. Мамаша Крэбтри с ним заодно, она хочет жить! Хотя только Господь Бог знает, почему ей этого хочется, если вспомнить трущобы, в которых она живет с пьяницей мужем и выводком непослушных детей. Сама она изо дня в день моет полы в бесконечных конторах. Беспрестанный тяжелый труд и так мало радости… И все-таки она хотела жить и радовалась жизни, как и он, Джон Кристоу, умел ей радоваться! Для них обоих были важны не обстоятельства жизни, а сама жизнь, жажда существования. Странно… необъяснимо! «Надо будет поговорить об этом с Генриеттой», – подумал он про себя.

Он проводил пациентку до двери, дружески, подбадривающе пожал ей руку. В голосе его звучали поддержка и сочувствие. Женщина ушла успокоенная, почти счастливая. Доктор Кристоу так внимателен!

Джон забыл о ней сразу же, как только закрылась дверь. По правде говоря, он едва ли замечал ее присутствие, даже когда она была в кабинете. И все же, хотя он действовал почти механически, он не мог не отдать ей часть своих душевных сил, ведь он был целителем. И теперь вдруг почувствовал, как много затратил энергии.

«Господи, – снова подумал он, – как же я устал».

Еще одна пациентка, а потом – выходные. Он с удовольствием задержался на этой мысли. Золотые листья, подкрашенные алым и коричневым; мягкий влажный запах осени… дорога в лесу… лесные костры. Люси – неповторимое, прелестное создание с парадоксальным ускользающим и неуловимым умом. Он готов быть вечным гостем Генри и Люси. А «Лощина» – самое восхитительное имение в Англии! В воскресенье он отправится в лес на прогулку с Генриеттой. Вверх на гребень холмов и вдоль гряды. Он забудет про всех больных на свете. «Слава богу, Генриетта никогда не болеет!» И вдруг озорно улыбнулся: «Уж она точно никогда не обратилась бы ко мне!»