Она оживилась, и Эркюль Пуаро любовался выразительными жестами ее тонких и красивых рук.

— Во всяком случае, у вас такой вид, что вы сами очень хорошо все поняли! — сказал он.

— Да, я его хорошо понимала. Джон приходил ко мне и рассказывал. Я думаю, что не столько для меня, сколько для себя. Так его мысли становились более ясными и точными. Иногда он приходил расстроенный, почти в отчаянии. В процессе объяснения ему в голову приходил какой-нибудь новый метод лечения. Я не могу вам точно передать, как это было! Как сражение… Тяжелое и суровое сражение, которое его иногда просто лишало сил, истощало…

Она замолчала, вспоминая…

Через некоторое время Пуаро спросил:

— У вас есть медицинские знания?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет. Я знала достаточно, чтобы понимать объяснения Джона, не больше и не меньше. Прочитала несколько книг…

Последовало новое молчание. Генриетта заново переживала пришлое, исчезнувшее навсегда. Она глубоко вздохнула, вернулась к настоящему, и, когда она обратилась к Пуаро, в голосе ее звучала мольба:

— Если бы вы только могли меня понять, месье Пуаро!

— Я вас понял.

— Правда?

— Правда. Я знаю, когда говорят правду!

— Спасибо. Боюсь, что объяснить все инспектору Грэнджу будет гораздо труднее.

— Вероятно! Он скорее обратит внимание на другие стороны вопроса.

— Они так ничтожны! Какое они вообще имеют значение?

Генриетта произнесла эти слова с таким пылом, что удивила Пуаро. Он этого не скрыл.

— Поверьте мне! — сказала она. — Прошло определенное время, и я стала его стеснять, я становилась между ним и его мыслями. Я была женщиной, и это мешало ему сосредоточиться. Он начал бояться меня, он боялся влюбиться, а он не хотел никого любить, он не мог допустить, чтобы его мысли были заняты женщиной. Я стала его любовницей. Но для него эта связь не имела большого значения и никогда не стала бы важной.

Пуаро внимательно за ней наблюдал, он спросил:

— И вы считали, что все это очень хорошо? Вас это удовлетворяло?

Она встала и сухо ответила:

— Нет, я не считала, что это очень хорошо! Я такая же женщина, как все остальные…

— Тогда почему же вы?..

— Почему? — воскликнула она. — Потому что это было то, чего он хотел. Единственное, что для меня имело значение — это счастье Джона. Я хотела, чтобы у него была полная свобода мысли, необходимая для того, чтобы продолжать единственное дело на свете, которое его интересовало, — его работу! Он боялся любви, он не хотел страданий… Я это поняла и покорилась.

Пуаро почесал кончик носа и спросил:

— Только что вы говорили о Веронике Крей. Она тоже является другом Джона Кристоу?

— Они не виделись пятнадцать лет до той субботы, когда она появилась в «Долине».

— А что было пятнадцать лет тому назад?

— Они были помолвлены…

Генриетта подошла и снова села рядом с Пуаро.

— Очевидно, нужно кое-что уточнить. Тогда Джон был по уши влюблен в Веронику. А она всегда была такой, какой осталась до сих пор: подлой и самовлюбленной. Она поставила свои условия: Джон должен порвать со всем, что его интересует в жизни, и стать покорным муженьком великой актрисы Вероники Крей. Джон от этого отказался и ушел от нее. Он был совершенно прав, но он очень страдал. Он хотел, чтобы его жена во всем отличалась от Вероники, и женился на Герде. А Герда, вы меня извините, это славно упакованная дура. Было совершенно ясно, что должен наступить день, когда он пожалеет о том, что его жена так глупа. Этот день, конечно, пришел. У Джона были связи с женщинами, но они были поверхностными, и Герда о них ничего не знала. Мне кажется, что, несмотря на то, что Джон потерял Веронику из виду пятнадцать лет тому назад, внутренне он от нее так и не избавился!

После некоторого молчания Пуаро сказал:

— В субботу вечером Джон ушел из «Долины» вместе с Вероникой, он собирался проводить ее домой. Он вернулся ночью, в три часа.

— Откуда вы это знаете?

— У одной из горничных была нестерпимая зубная боль.

— У Люси всегда было слишком много слуг! — заметила Генриетта.

— Но вы сами это знали?

— Да.

— И как вы это узнали?

После едва заметного колебания, она ответила:

— Я смотрела в окно и видела, как он вернулся.

— Вы тоже страдали от зубной боли?

Она улыбнулась.

— Я страдала, месье Пуаро, но это не было зубной болью!

Она встала, сказав, что собирается вернуться в «Долину». Пуаро пошел ее проводить. Они направились по тропинке в лес и там, где тропинка выходит на дорогу, сели на скамейку. Между деревьями поблескивала вода пруда. Сначала они молчали, потом Пуаро спросил:

— О чем вы думаете?

— Об Айнсвике.

— Что такое Айнсвик?

Она мечтательно описала рай своего детства: светлый красивый дом среди лесистых холмов, большая магнолия перед окном библиотеки, лужайка, по которой она любила бегать…

— И там вы жили?

— Нет, я жила в Ирландии, но там мы все собирались на каникулы. Все — это Эдвард, Мидж и я. Дом принадлежал отцу Люси и после его смерти перешел к Эдварду.

— А почему же не к сэру Генри, который имеет титул?

— Генри дворянство было пожаловано позже, он получил титул и орден за заслуги перед государством, а тогда он был только дальним родственником.

— А кто унаследует Айнсвик, если исчезнет Эдвард Эндкателл?

— Забавно! Этот вопрос мне никогда в голову не приходил! Если Эдвард не женится…

Она замолчала. Какая-то тень прошла по ее лицу, Пуаро очень хотел бы знать, в чем тут дело.

— Если Эдвард не женится, — снова начала она, — то я предполагаю, что Айнсвик перейдет к Дэвиду. Это без сомнения! Вот почему…

— Что?

— Вот почему Люси его пригласила…

Понизив голос, она почти прошептала:

— Дэвид и Айнсвик не подходят друг другу!

Движением подбородка Пуаро показал на тропинку перед ними.

— По этой тропинке вы тогда спустились к пруду?

— Нет, по этой тропинке пришел Эдвард, а я шла от дома по другой.

Резко повернувшись к Пуаро, она спросила:

— Неужели необходимо об этом говорить? Этот пруд наводит на меня страх! Я его ненавижу! И «Долину» тоже! Я ее ненавижу! Ненавижу!..

Пуаро вполголоса продекламировал:

Генриетта с удивлением посмотрела на Пуаро.

— Это — Теннисон, — объявил он не без гордости. Генриетта тихо повторила последнюю строчку.

— Однако, говоря все это, вы думали о чем-то определенном?

— Я подумал о том, как вы подошли к миссис Кристоу, взяли у нее из рук револьвер и бросили его в пруд.

Он почувствовал, как она вздрогнула, но голос ее прозвучал совершенно спокойно.

— Герда — очень неловкая. Я боялась, что в револьвере остались еще пули, и она может кого-нибудь ранить…

— Но не вы ли оказались слишком неловкой, когда уронили оружие в воду?

— Это только… Я была потрясена, я тоже!.. На что вы хотите намекнуть, месье Пуаро?

Пуаро открыл глаза и непреклонно заявил:

— Если на револьвере были отпечатки пальцев, оставленные до того, как миссис Кристоу взяла револьвер в руки, было бы интересно знать, кому они принадлежали… Теперь мы этого никогда не узнаем.

Генриетта сказала спокойно, но твердо:

— Вы думаете, что там были мои отпечатки? Вы предполагаете, что я убила Джона и оставила револьвер рядом с ним, чтобы Герда его подняла и понесла всю ответственность за преступление? Не так ли? Но, если бы я убила Джона, у меня хватило бы соображения вытереть оружие и ликвидировать свои отпечатки.