– И ты балдеешь от такого отстоя, Ловкач? – она ткнула пальцем в сторону магнитофона.

– Я от тебя скоро обалдею, – проворчал я, снимая залитую бензином куртку. Вытер ее, повесил на крючок возле своего сиденья. Подошел к передней дверце со стороны водителя и убавил звук:

– Тебе не нравится? Почему же? Ведь это, кстати, тоже твои эмигранты.

– Во-первых не мои, а твои, – заметила Хиппоза, глядя на меня поверх крыши машины. Голову она склонила набок, словно кошка. – А во-вторых, эмигрант эмигранту рознь. Дедушка Ленин при царе-батюшке тоже будь здоров в Швейцарии тусовался…

Она почесала ногу о ногу. Наклонилась и порылась в кассетах, лежащих в нише возле рычага переключения передач. Надписей на них, как я только что заметил, не было.

– Что у тебя тут еще есть?

– Даже не знаю, – смутился я.

– Ничего себе! Так ты что, все оптом покупал, не глядя?

Я неопределенно пожал плечами.

– Ладно, сейчас я устрою тебе именины сердца.

Хиппоза пошуровала в своем рюкзачке, вытащила из "волкмэна" кассету и запихнула ее в автомобильный магнитофон. Прибавила звук. Легла на бок поперек передних сидений и ее хитрющая физиономия появилась с моей стороны. Я смотрел на нее сверху вниз. Из динамиков послышалось легкое шипенье, а потом зазвучали первые аккорды Двадцать первого концерта Моцарта. На душе у меня стало немного грустно. Эта маленькая поганка попала в десятку, сама не догадываясь об этом.

– Моя любимая кассета. Правда, здорово? – Хиппозин глаз вынырнул из-за занавески волос.

– Нос вытри… Испачкала… – улыбнулся я. – Согласен, правда, здорово.

– То-то! Это тебе не черная моль.

Мы действительно приближались к югу. За Павловском небо совсем расчистилось, вовсю грело солнце. В открытые окна врывался теплый ветер донских степей. Здесь еще было лето. Зеленели придорожные дубравы, лишь кое-где тронутые желтизной. Золотились стога на полях. Спокойно урчал мотор. Мы миновали мост через еще не очень широкий здесь Дон. Покрытие трассы на этом участке было достаточно ровным и я шел под сто десять. Обогнал синий "форд", плотно упакованный семейством – за стеклами виднелись детские мордашки и белый пудель. Детишки дружно замахали нам руками. Я посмотрел на Хиппозу.

Она закатала до локтей рукава моего свитера. Полулежала на сиденье, положив голову на подголовник и подставляя правую руку ветру. Мурлыкала вполне музыкально, подпевая без слов Моцарту. Глаза у нее были полуприкрыты. Ей явно было хорошо, в отличие от меня. Вдруг глаза у нее расширились, она подскочила и завизжала восторженно, уставившись вперед. И тут же сильно пихнула меня в бок.

Я от неожиданности дернулся и "БМВ" вильнула влево, до полусмерти напугав встречный "жигуленок" с прицепом. "Жигуленок" истерично засигналил.

– Ты что, с ума сошла? – заорал я. – На тот свет захотела, дурища?!

Хиппоза не обратила никакого внимания на мой возмущенный крик. Она заполошно вопила, высунувшись из окна почти что по пояс:

– Ты смотри, смотри, Ловкач! Во дают местные капиталисты! Я тащусь!..

И запрыгала на сиденье от восторга.

Впереди, на обочине трассы торчал большой матерчатый плакат, туго натянутый на двух палках. С него широко улыбался толстый кавказский человек в папахе и с шампуром в руках. За его спиной высились заснеженные соплеменные горы. Коряво выведенная надпись гласила: "Посетишь нас – посетишь Кавказ! Остановись – не пожалеешь! Внимание, дорогой водитель! Впереди – 1 км – только у нас вкусные горячие шашлыки от ООО "Риони"!!!"

Слово "дорогой" было написано через "а". Все это живо напоминало плакат, который создал для тиражной комиссии незабвенный Остап Бендер во время плавания по Волге на пароходе "Скрябин". Это произведение было выполнено приблизительно на таком же художественном уровне.

– Дай полюбоваться, Ловкач! Езжай потише! – вопила Хиппоза, как резаная. – На Кавказ они приглашают! В Грозный, небось!

Я сбросил скорость и произведение искусства медленно проплыло мимо нас.

– Ой, хочу – не могу! – продолжала вопить Хиппоза.

– Ты что, снова есть хочешь? – удивился я.

– Я всегда хочу. Расту я, не понимаешь, что ли? К тому же у меня, да будет тебе известно, гипогликемия, – гордо сообщила Хиппоза, выворачивая голову назад.

– "Гипо" что?

– Ты что, Ремарка не читал, деревня? – ненавязчиво поинтересовалась Хиппоза. – "Тени в раю"?

– Читал, – соврал я.

– Ну, так вот. Наташу, главную героиню, помнишь? Так у меня то же самое, что у нее. Если я вовремя не поем, то становлюсь жутко агрессивной. За небольшой кусок салями могу запросто убить. Въезжаешь, Ловкач?

К своему ужасу, я действительно услышал в голосе Хиппозы каннибальские нотки. Для полного счастья мне только не хватало, чтобы она впала в буйство.

– Ну, хорошо, хорошо, – примирительным тоном сказал я. – Я тебя накормлю.

– Только ты учти, у меня с бабками напряг, – насторожилась Хиппоза, уставившись на меня.

– Ну, ты меня не успеешь объесть, надеюсь.

– Не знаю, не знаю, – плотоядно пропела Хиппоза и снова высунулась в окно. Наверное, боялась пропустить шашлычную.

Из сверкающих хромом динамиков японского стереокассетника вырывалась и смешивалась с ароматным шашлычным дымом грузинская застольная. Магнитофон стоял на крыше потрепанной "тойоты" – фургона с надписью "ООО Риони" на помятом боку. Рядом с фургончиком на утоптанном пятачке стоял под полотняным тентом длинный мангал. У мангала шустрили двое черноусых молодых людей в грязноватых белых куртках.

Славно, видать, шли дела у общества с ограниченной ответственностью: возле пятачка скопились легковушки и стояла длинная фура с номерами земли Северный Рейн-Вестфалия. Около мангала нетерпеливо переминалась короткая очередь. У очереди раздувались ноздри. Очередь жаждала шашлыков от "Риони". Счастливчики уже сидели на раскладных стульчиках за раскладными же столиками, уминали шашлыки с помидорами и свежей зеленью. Черноусые красавицы ловко вертели шампуры, мешали угли и отпускали комплименты всем женщинам без исключения.

За полем, леском и рекой светилась белая колоколенка. И трава была как весенняя – зеленая и умытая.

Мы не стали ждать, пока освободится какой-нибудь столик. Сели на склоне пригорка и там стали уплетать с картонных тарелочек куски сочного мяса. Я прихватил с собой верный термос, и мы с Хиппозой запивали шашлыки кофе, по очереди передавая друг другу импровизированный стакан. От кока-колы, которой торговали красавцы, она отказалась, с презрением в голосе заметив, что "это мерзкое пойло употребляют лишь тупые негры и немытые тинейджеры". Конец цитаты. С каждым куском мяса настроение у Хиппозы зримо поднималось. И у меня настроение теперь было отличное. Не знаю, что именно так повлияло: может быть то, что я благополучно приближался к цели своего путешествия, а может возвращение в теплое южное лето из промозглой московской осени. Не знаю. Но весело было и вкусно.

Я быстро управился с шашлыком. Хиппоза пока осилила чуть больше половины. И не мудрено – она ведь заказала двойную порцию.

– Родители хоть знают, где ты? – спросил я Хиппозу.

– А як же. У меня с предками все о'кей. Они у меня либералы, пантеисты и сторонники прав подрастающего поколения. Ноблесс оближ – доктора психологии.

– А что ж твои либералы тебя без денег отпустили?

Хиппоза развела перепачканные соусом руки:

– А сперли денежки. В первопрестольной, на Ленинградском вокзале. Только я приехала – и сразу сперли, – она пригорюнилась. – Обидели хваты-москвичи бедную питерскую студентку.

– Учишься?

– Угу, – промычала Хиппоза с набитым ртом. – В универе. А ты где бабки на такие машины зарабатываешь?