Я помедлил с ответом, делая вид, что чрезвычайно занят процессом наливания кофе в крышку. Вопрос был для меня слегка неожиданнен.

– В ящике, – наконец ответил я.

– Ух ты! В секретном-секретном?

– Не то слово.

– А что, несмотря на экономический кризис даже сейчас в ящиках круто платят? – не отставала она от меня.

– Ну, смотря в каких. В моем да.

Я ступил на весьма опасную дорожку, и надо было поскорее с нее сходить. Но Хиппоза не прекращала допрос:

– И тебе хватило, чтобы такую тачку отхватить?

Я кивнул.

– А сколько отдал?

– Ну… Не очень много.

– Ладно, ладно, не кипятись. Не хочешь говорить – не говори. Дело твое, – сказала она. – А ящик твой что, прямо в городе-герое Туапсе находится?

– Да, а что? – насторожился я еще больше.

– Значит, ты не москвич?

– Ну, конечно же, нет.

Хиппоза задумалась только на миг. И тут же внимательно посмотрела на меня:

– Весьма странно. А разговариваешь совершенно без этого жуткого хохлятско-черноморского говора. На нормальном русском языке, не на суржике.

Я чуть было не поперхнулся кофе. Девушка оказалась чересчур наблюдательной для своего нежного возраста.

– Я в Москве родился. И жил там до восемнадцати лет, – наконец кое-как вывернулся я, отдышавшись.

Она кивнула и снова занялась шашлыком. Видно, мой ответ ее полностью удовлетворил. Но напрасно я надеялся. Она и не собиралась угомониться.

– Слушай, Ловкач, а ты, небось, у самого моря живешь?

– У моря.

– Флэт крутой? Ну, квартира?

– Да так, – замялся я. – Не жалуюсь.

– Ну, тогда я у тебя переночую. Не возражаешь?

Я промолчал. Хиппоза села на траве ровнее и с ухмылкой посмотрела на меня.

– Да не переживай, ты, Ловкач. Ты совсем-совсем не в моем вкусе, – сказала она.

– Вот спасибо, успокоила, – я даже слегка обиделся.

– Может ты боишься, Ловкач, что тебе жена вломит? – сощурилась Хиппоза. – А ты ей прогони телегу, что я типа твоя московская троюродная племянница. По двоюродной сестре, с которой ты десять лет не виделся. Что, мол, я тебе отчаянно помогала тачку купить.

– Да нет у меня жены, – сказал я правду.

– Ой, ладно, не гони, – пренебрежительно отмахнулась Хиппоза. – Так вломит, Ловкач, или нет?

– А ты как думаешь? – усмехнулся я в свою очередь.

– Я бы тебе вломила по первое число! – серьезно заявила Хиппоза и тут же заулыбалась:

– Да не грусти ты, Игорь Александрович! Не буду я тебя и твое несчастное семейство стеснять. Это я так, прикалываюсь. Мне ведь только в море искупаться – и назад.

– Опять с дальнобойщиками? – не выдержал я.

– И без них дураков на свете хватает, – весело засмеялась моя пассажирка. – Ну, что ты надулся, Ловкач? На "дурака" обиделся? Напрасно… Да ты только посмотри! Жизнь прекрасна и удивительна!..

Она размахнулась и в подтверждение своих замечательных слов со всей силы, словно фрисби, запустила в небо свою картонную тарелочку. И заверещала от избытка чувств так, что все обернулись.

Я проводил взглядом летящую тарелочку. Она, медленно вращаясь, взлетала в небо, прямо к солнцу.

– Ну, благодарствуйте, барин. Я спасена от голодного обморока, – Хиппоза похлопала себя по туго набитому животику. – До ужина надеюсь, дотяну.

– Да уж постарайся.

"БМВ" неслась по шоссе к Ростову-на-Дону, плавно вписываясь в повороты.

– Таперича можно и курнуть, – заявила Хиппоза.

Я протянул ей пачку "Мальборо". Хиппоза отрицательно покачала головой:

– Спасибо, у меня свои.

Я наблюдал за ее действиями. Она вытащила из бокового кармашка рюкзака пластмассовый футляр из-под авторучки. Раскрыла. В футляре лежала непомерно длинная туго набитая беломорина. Та-ак, понятно. Девушка окончательно обнаглела и решила оттянуться в полный рост. Подумала, что взрослый дядя совсем лох? Ох, как она ошибается.

Тем временем Хиппоза послюнила заклеенный конец папиросы, сунула беломорину в рот. Щелкнула зажигалкой. Я покосился на свою нахальную попутчицу.

– Еще есть? – спросил я.

– Последняя, – пробубнила Хиппоза, осторожно прикуривая. Потом она со свистом втянула дым сквозь зубы. Задержала дыхание. Шумно выдохнула.

– Дай и мне покурить, – попросил я.

– Ты хоть въезжаешь, Ловкач, что это такое?

– Не знал бы – не просил.

– Ты ж все-таки за рулем, – озаботилась Хиппоза. – Не улетишь?

– Не улечу.

– На, дунь. Азиатец. Круто-о-й… От сердца открываю. С дурцой-то в этом сезоне напряг.

Хиппоза протянула мне папиросу. Я взял беломорину левой рукой. Высунул руку в окно. Раздавил папиросу и разжал пальцы.

У Хиппозы отвалилась челюсть.

– Ты…ты…

Она по инерции оглянулась на стремительно убегающую назад дорогу.

– Ты что ж это наделал, фашист?!

– Я везу тебя, а не анашу.

Хиппоза беззвучно похлопала ртом.

– Много я гадов видела, но такого… Останови машину!

Вместо ответа я прибавил скорости.

– Останови, придурок, я кому говорю?!

От негодования голос у Хиппозы сорвался на шип. Я, не реагируя на ее слова, молча смотрел прямо перед собой, на дорогу. Хиппоза отстегнула ремень. Выдернула из магнитофона свою кассету. Через спинку полезла на заднее сиденье. Перевалилась. Забилась в дальний угол. Трясущимися от злости руками вставила кассету в "волкмэн". Надела свои жуткие очки, потом наушники. Я наблюдал за ней в зеркало заднего обзора. Хиппоза с ненавистью уставилась на мой затылок.

– Ну, ладно, Ловкачище, – зловеще пообещала Хиппоза. – Ты еще пожалеешь о своем мерзком поступке. Учти, за мной не заржавеет.

И отвернулась к окну.

Больше она не сказала ни слова. Молчала, пока мы ехали до Ростова-на-Дону. Молчала, когда крутились по улицам, пробираясь к выезду из города. Я время от времени поглядывал на нее в зеркало. Но ни разу не встретился с Хиппозой глазами. Мешали ее очки.

"БМВ" шла по трассе Ростов-Краснодар. Я держал постоянную скорость – где-то окола ста десяти. Смотрел перед собой, придерживая правой рукой руль, а левую положив на обрез открытого окна. Навстречу со свистом проносились машины – и легковые, и грузовики. Я посмотрел в зеркало. Глаз Хиппозы по-прежнему не было видно за непроницаемо-черными стеклами очков. Она слегка сползла на сиденье. В ушах все так же торчали наушники "волкмэна". Судя по всему, Хиппоза смотрела вперед и чуть вбок.

Мимо проплывали синие иззубренные очертания перелесков. Быстро сваливалось к перепаханным сиреневым полям огромное багровое солнце. Сгущались сумерки. Я включил дальний свет.

Уже в полной темноте, когда давно упала непроглядная южная ночь, мы проехали мирно спящий степной поселок. Лениво брехали собаки, кое-где мигали огоньки, светилась пара окошек в домах, промелькнула слабо освещенная витрина поселкового, уже давно закрытого магазинчика. Пахло скошенным сеном и сладковатым дымом.

Отвлекшись почему-то на магазин, я в очередной раз посмотрел назад и не смог сдержать улыбки. Хиппоза крепко спала. Черные очки сползли на кончик носа, рот был по-детски приоткрыт. Под головой у нее, свернувшейся на заднем сиденье в клубочек, лежал рюкзак. Наушники свалились, охватив металлическим полукружьем тонкую шею, торчащую из широкого воротника моего свитера. Вид у Хиппозы был совершенно мирный и очень домашний.

В заднее стекло "БМВ" светили фары какой-то машины, идущей за нами метрах в пятидесяти.

"Краснодар, Новороссийск, Сочи", – белели над дорогой слова на люминисцентном синем фоне.

Машина нырнула под уклон и быстро взобралась по пологому подъему трассы. До конца пути оставалось совсем немного.

Пробка была что надо. Пожалуй, с полкилометра. Машины стояли в два ряда с выключенными моторами. В салонах некоторых горел неяркий свет. Но все это я рассмотрела чуть позже. А сейчас я изо всех сил растирала затекшую со сна ногу, по которой болезненно бегали иголочки.