Адам напрягся, но она, казалось, не заметила.

— Во всяком случае, в эзотерических кругах прошел слух, будто манускрипт находится в Шотландии, — продолжала она. — Об этом пронюхал Дэвид Тюдор-Джонс — несомненно, отец нашего нынешнего противника — и попытался выкупить его. Но более разумные души решили, что было бы безопаснее отправить манускрипт в Америку, где Гитлер, вероятно, уже никогда не доберется до него. Предполагалось, что герцог Кентский довезет его с дипломатической почтой до Исландии: он понятия не имел, что везет, и все считали, что с членом королевской семьи бумаги будут в безопасности, — но Тюдор-Джонс подложил в самолет бомбу. Бедный Джорджи врезался в горы где-то в Кейтнесс-Морвен… по-моему, в августе 1942-го. Во всяком случае, манускрипт погиб вместе с самым очаровательным из герцогов королевской крови.

Она задумчиво посмотрела на Адама. Тот связывал ее рассказ с различными логическими нитями, ведущими к их теперешней ситуации.

— Филиппа, мне кажется, манускрипт не погиб. — Его голос был тверд как сталь. — Вероятно, Тюдор-Джонс взорвал самолет герцога, только сначала забрал манускрипт. Думаю, теперь он у Фрэнсиса Ребурна… или Фрэнсиса Тюдор-Джонса, как его следовало бы называть. Или… нет, манускрипт не мог быть у них все это время, иначе они воспользовались бы им раньше. В распоряжении Ложи Рыси никогда прежде не было такой силы. Значит, до недавнего времени он должен был быть у кого-то другого, тесно связанного с историей военного времени. У кого-то…

Он осекся на полуслове, потому что в голову пришла еще более дерзкая мысль.

— Господи Боже, а если это сам Гесс?

Филиппа недоверчиво уставилась на сына.

— Не болтай глупостей, дорогой. Гесс умер. Умер года три-четыре назад.

— Умер?

— Ну конечно.

— Нет, в тюрьме Шпандау умер человек, которого считали Рудольфом Гессом, но британский военный врач, осматривавший его в конце 70-х, утверждал, основываясь на отсутствии шрамов от ран, которые, как известно, тот получил на Первой мировой войне, что человек в Шпандау не мог быть Гессом. Помнится, два отдельных вскрытия также не сумели найти шрамов, которые должны были быть у человека, получившего такие раны, какие получил Гесс. А не так давно даже сын Гесса, Вольф Рюдигер Гесс, пытался возбудить иск против Союзников, державших его отца в тюрьме, утверждая, что тело, возвращенное семье в 1987, не было телом его отца.

Глубокие морщины пересекли высокий лоб Филиппы.

— Кажется, что-то такое вспоминаю… Фамилия врача, по-моему, была Томас. Хью Томас, еще один валлиец. И, по-моему, Дэвид Ирвинг вскоре после смерти Гесса писал о его передвижениях между временем аварии и концом войны?

Адам кивнул.

— После ареста Гесс довольно долго находился в Уэльсе, пока пытались решить, что с ним делать. Может показаться невероятным, но ему позволяли гулять в одиночестве… По-видимому, именно тогда у него произошла радикальная смена личности, хотя мне не кажется, что изменилась именно личность Гесса. Изменился человек. Хью Томас теоретически допускал существование двойника.

— Что, если Тюдор-Джонс устроил подмену, — продолжал он увлеченно, — а потом тайно перевез настоящего Гесса вместе с манускриптом в Шотландию? Что, если именно он затаился в логовище в Кэйрнгормских горах? Это, несомненно, объяснило бы впечатление, что вовлечено что-то, кроме Рыси… что-то невероятно могущественное.

Филиппа глубоко вздохнула.

— В твоих словах есть какой-то безумный смысл. Однако… — Она прикусила губу. — Конечно, Гесса все равно нет в живых. Да ведь ему было бы… Господи, почти сто лет!

— Случается, люди столько живут, — нетерпеливо сказал Адам. — Даже если я ошибаюсь и за всем этим стоит не Гесс, все равно доказано участие сына Тюдор-Джонса. Фрэнсис Ребурн замешан в этом по уши. А если его отец действительно украл манускрипт и если он сейчас в руках кого-то, кто знает, как им пользоваться…

Мать и сын с ужасом переглянулись.

— Книга заклинаний Гитлера, — тихо сказала Филиппа. — Господи Боже, какую силу это дало им?

— Ну, самое малое, силу вызывать молнии, — ответил Адам. — Однако они фокусируют эту силу, человеческими жертвоприношениями прибавляя аспект, которому будет очень трудно противостоять. Что там Скотт сказал о Гитлере? «Если бы он преуспел в своих намерениях, то призвал бы всю ярость темных стихий».

Филиппа фыркнула.

— Похоже, наши противники уже делают это, пусть и относительно умеренным образом по сравнению с Гитлером. Но они, несомненно, становятся сильнее. И человеческие жертвы увеличиваются с каждой новой атакой. Почему? Чего они надеются добиться, кроме простого хаоса? Хотя и этого достаточно.

Дальнейшие размышления в то утро не предложили новых ответов, а деятельная подготовка к Рождеству оставляла мало времени и сил на поиски новых следов. За следующие несколько дней Адам сумел передать их подозрения прочим членам Охотничьей Ложи, но идея с Гитлером была для большинства из них новым ракурсом и требовала резкого сдвига мысленных шестеренок. Для тех троих, кто сами прикоснулись к краю этой нависшей силы, перспектива принять это без какой-либо новой информации была неприятна до почти парализующего отвращения. Под предлогом необходимости оправиться от автокатастрофы Адам смог выкроить по нескольку часов каждый день на копание в обширных ресурсах своей библиотеки, но не уяснил ничего примечательного. Они, казалось, зашли в тупик, вынужденные ждать, пока враг не нанесет новый удар… и даже тогда не было уверенности, что станет понятно, как справиться с проблемой.

Тем временем надо было иметь дело с практическими сторонами повседневной жизни и неожиданными трудностями, связанными с пребыванием в доме все более и более подвижного и шумного подростка. После затяжного старта в субботу, когда она потихоньку начала снова есть нормальную пищу и восстанавливать физические силы, маленькая Джиллиан выздоравливала с почти волшебной быстротой, расцветая на глазах. К воскресенью она уже достаточно окрепла, чтобы спуститься вниз на поздний завтрак, а вечером из Лондона прилетел ее отец, которому накануне позвонила счастливая Айрис.

Адам пригласил семью Толбэтов провести в Стратмурне традиционное Шотландское Рождество, ибо, хотя Джиллиан выздоравливала с поразительной быстротой, Филиппа сообщила родителям, что прогноз для их дочери будет гораздо более обнадеживающим, если до отъезда домой новые психологические оценки подтвердят, что опасность миновала. Неофициально ей и Адаму не хотелось выпускать Джиллиан из-под своей защиты, пока она не станет менее уязвимой, и предпринять действенные меры по усилению ее защиты под видом текущей терапии. А пока просто знать, что она в безопасности под их кровом уже было облегчением перед лицом их нынешних проблем.

Они провели утро понедельника, устанавливая елку в салоне. В тот день после ленча и короткого сна их быстро выздоравливающая пациентка объявила, что в сочельник желает быть представлена лошадям Адама. Когда Филиппа не стала возражать, сражение было проиграно. Джиллиан даже уговорила мать позволить ей надеть уличную одежду вместо халатика поверх ночной рубашки, поскольку желала осмотреть конюшню Адама, как пристало настоящей леди. Филиппа объявила, что намерена удалиться в свою комнату и наконец поспать.

Отец Джиллиан вооружился камерой. Под взглядами любящих родителей Адам посадил девочку на послушного Халида и несколько раз провел по двору, потом вскочил на коня позади нее и шагом вывел большого серого мерина из конюшни во двор дома, где по промерзшему газону по крайней мере можно было проехаться легкой рысцой. Перегрин пришел после ленча из своей сторожки и вместе с Толбэтами вышел на парадную лестницу. У него был с собой этюдник, и теперь карандаш летал по бумаге. Адам пустил коня легким галопом по заросшей травой обочине подъездной дорожки. Джиллиан была в полном восторге.

Они проехали около сотни ярдов и поворачивали назад (Джиллиан буквально задыхалась от возбуждения), когда на дорожку осторожно въехал желтый спортивный «морган» с черными крыльями. Улыбаясь, Адам придержал коня и шагом подъехал к левому борту. Ксимена узнала его и остановилась. Она опустила стекло, и он поднес правую руку к козырьку картуза.