Итак, картина невротизма, как я уже сказал, была бы неполной, если бы не дополнялась соответствующей ему психотерапией.
Здесь дело даже не столько в анализе душевного состояния пациента, сколько в невольной режиссуре невротического спектакля, если психотерапевт – мужчина, и в невольном созерцательном соучастии в невротическом представлении, если психотерапевт – женщина.
Врач-психотерапевт в зависимости от своего пола проясняет и усиливает во внутреннем театре невротика либо сторону режиссера (рассудка), либо сторону публики (совести).
Разные виды психотерапии – это лишь разные названия своеобразных спектаклей, которые ставятся во внутреннем театре невротика: гипносуггестивная психотерапия разыгрывается в театре истерика, рациональная психотерапия – в театре неврастеника, психоанализ – в театре обсессивного невротика.
Известная сродственность методов психотерапии и клинических форм невротизма дает повод для размышления.
Рациональная психотерапия (начнем с нее), вероятно, придумана неврастениками. Чрезмерные социальные притязания, которые возникают у них на почве недоверия к социальной реальности и которыми они буквально «зашпоривают» себя, требуют рациональной компенсации, рассудочного поиска объективной причины их душевного состояния, беспрестанной рационализации мотивов их поведения, и типичный неврастеник обычно ждет от своего врача поддержки этой взращенной в себе тенденции. Рациональная психотерапия есть, таким образом, своеобразный резонатор неврастении, в котором неврастенические тенденции невротика становятся более рельефными и очерченными. Неврастеник в своей жизни более всего опирается на убедительность, доказательность, рациональную обоснованность тех идей, которыми, как ему кажется, он руководствуется в своем поведении, и потому наиболее эффективным для себя он сочтет лечение у того психотерапевта, который так же, как и он, придает значение исключительно разумным толкованиям возникших жизненных проблем. Таким образом, и врач, и его пациент находятся в одинаковой убежденности в том, что все эмоциональные проблемы личности разрешаемы исключительно в плоскости рассудочно рационального подхода к этим проблемам. Неврастеник особенно склонен доверять такому психотерапевту еще и потому, что тот является для него представителем объективного знания, а объективности знания неврастеник доверяет более всего.
Несоответствие внутреннего самоощущения внешнему самовыражению создает у неврастеника (как у всякого невротика) предпосылку к социальной адаптации через маску, что, в свою очередь, раскрывает его внутренний театр. И в этом театре врач, осуществляющий рациональную психотерапию, невольно и неосознаваемо выступает по отношению к невротику в качестве режиссера, который организует его жизненное поведение, побуждает к поиску своего благопристойного лица (на самом деле, социальной маски). При этом рациональная психотерапия направлена на то, чтобы сделать из неврастеника – социального актера по существу – режиссера, и все зависит от того, как долго этот актер будет играть роль «режиссера». (Весьма возможно, что роль эта кончится, как только невротик расстанется со своим психотерапевтом.)
Невротик – а неврастеник в особенности – нуждается не столько в психотерапевтическом методе как таковом, сколько в личности психотерапевта (врача, учителя, наставника), ему нужен конкретный человек, творчески осуществляющий свою личность и тем самым индуцирующий творческое становление личности в невротике. Ведь настоящий психотерапевт – это, прежде всего, человек подлинного творческого раскрытия и глубокого нравственного поиска, а вовсе не перегруженный многими объективными знаниями и методиками специалист.
Именно глубокая потребность невротика в личности психотерапевта создает предпосылку для прельщающего воздействия на него образа «гипнотизера» – некоего легендарного и воображаемого «властителя душ», наделенного магической силой воздействия на болезнь и прочие состояния души и тела.
Гипнотерапия – пароксизм театральности, типичный для истерии. Истерический невроз был бы неполным без дополняющей его картины лечения гипнозом. Истерик стремится быть «идеальным» больным для своего «идеального» целителя. Иллюзия «совершенной» личности гипнотизера создает иллюзорную свободу от иллюзорных симптомов истерии.
У истерической личности не все благополучно с совестью («Истерия – дефект совести в вопросах здоровья»), рассудочная же деятельность своеобразна и направлена в основном на то, чтобы явить миру образец благопристойности; это всегда хорошая мина при плохой игре. Истерическая личность ищет признания, и признания не только у публики, но и у режиссера. Во всех отношениях она хочет быть «оцененной по достоинству». Она ищет режиссера, чтобы отделаться от сомнительной устойчивости своего рассудка, она нуждается в публике, чтобы успокоить свою совесть.
Истерическая личность, не знающая путей собственного творческого становления, не правомочно принимает гипнотизера за свою идеальную половую противоположность, становящуюся в этом звании своеобразным вдохновителем истерического «творчества». Но это лишь прельщающий, эстетический образ «мага-волшебника».
Гипноз близок к сексуальному обольщению и в этом особенно созвучен истерии. Гипноз для истерической личности – благопристойная и, вместе с тем, особенно сладкая сексуальная игра, против которой не возражает ее рассудок, а совесть успокаивается тем, что это лишь «лечение».
Истерия всегда отдается во власть своего кумира, демона, бога, она жаждет, чтобы он был доволен ею, желает соответствовать ему хотя бы в чем-нибудь, она не столько идеализирует своего «властителя», сколько идолоизирует его.
Но не только она утверждает гипнотизера в таком «надмирном» звании, он сам имеет притязания стать богом для пациента, выдавая свою прельщающую личину за лицо и даже лик. Гипноз дает истерику возможность выхода из субъективной неуверенности в объективную определенность, но в пределах «владений» гипнотизера, который фантастически реализует мечту истерика быть совершенной личностью, но без борьбы и страданий творческого пути.
В своем внутреннем гипнотическом театре истерическая личность, вся подчиненная режиссеру-гипнотизеру, выставляет напоказ и разыгрывает маски «больного» и «здорового», не сообразуясь с настояниями совести, но неудержимо требуя объективного признания и аплодисментов в свой адрес так же, как и в адрес своего кумира, с которым совместно и ставит весь этот спектакль-исцеление. В какой-то момент истерик действительно чувствует свою актерскую маску собственным обновленным лицом, он отождествляется с маской (вся гипносуггестия направлена на то, чтобы приладить эту маску к живому лицу невротика и заставить его забыть о существовании собственного лица), но маска эта оправдывается только в психотерапевтическом спектакле, а не в жизни, и, чувствуя это, истерик окончательно привязывается к своему режиссеру-гипнотизеру, чтобы совместно с ним увлеченно перекраивать жизнь в театр. Именно здесь кроется причина сосредоточенности истерика на своем враче, сосредоточенности, которую многие склонны рассматривать как осложнение гипносуггестивной терапии. Однако «осложнение» это возникает от того, что психотерапевт-гипнотизер сам не осознает конечного результата гипнотерапии – постановки особого драматического спектакля, в котором врач – невольный режиссер, а невротик – способный актер. В результате возникает нелепая ситуация, при которой актер, отработавший вместе с режиссером поведение своего сценического персонажа в этом спектакле, выводится затем в жизнь в той же роли, как будто сценическая условность и жизненные обстоятельства это одно и то же.
Таким образом, гипносуггестивная психотерапия является не чем иным, как театрально-клиническим представлением истерического невроза, при котором потребность в демонстративной наглядности магических преображений так созвучна вульгарной «мистике» гипнотических воздействий.
Можно ли думать, что и психоаналитическое направление психотерапии, подобно рациональной психотерапии при неврастении и гипносуггестивной психотерапии при истерии, является одним из преувеличенных, вычлененных и театрально представленных симптомов обсессивно-фобического невроза?
