— У Люси нет семьи, она — подкидыш.

— Браво! Отлично! Полицию некому будет погонять, и она не станет слишком усердствовать.

— Что ты собираешься делать?

— Что собираюсь делать? Черт возьми, сам не знаю! Для начала разузнаю, когда и куда эта пташка ходит. А потом что-нибудь придумаю. Не бойся, не такой уж я дурак. Только вот…

— Только, что?

— Обойдется это, по-моему, совсем недешево.

— Ну и что? — сказал миллионер, беззаботно махнув рукой. — Я уже предлагал тебе деньги… Ты отказался.

— Теперь обстоятельства несколько изменились.

— Сколько? Дать тебе двадцать тысяч франков?

— Идет! Может быть, этого окажется даже много… а может быть, и мало.

— Еще раз говорю: я пойду на любые расходы, лишь бы Люсьен достался Мэри и она была счастлива…

— Давай пока двадцать тысяч. Если вдруг мало окажется, я знаю, где тебя искать.

Поль Арман полез в бумажник. Вытащил оттуда несколько пачек денег и протянул их Соливо.

— Спасибо! — сказал дижонец, засовывая их в карман. — Это на военные расходы. Отлично… Ну а мне самому сколько-нибудь причитается?

— Сколько захочешь. Назови любую цифру.

Овид уставился на «братца»; вид у него был совсем растроганный.

— На данный момент ничего не нужно, — сказал он. — Ты очень славный парень, и я тебе доверяю. Когда все будет сделано, тогда и вернемся к этому вопросу.

— Как угодно! Когда ты приступишь к делу?

— Завтра же.

— Ты знаешь, что Люсьен Лабру уезжает не больше чем на три недели?

— Все кончится гораздо раньше.

Поговорив еще с четверть часа, они расстались. Поль вернулся в свой особняк. На сердце у него было легко, на душе — спокойно. И думал он лишь об одном: его дочь будет счастлива. А разве что-то еще могло иметь значение?

Прогулявшись по Ботаническому саду, Люсьен и Люси вернулись на набережную Бурбонов. Похоже, они совсем забыли о той сцене, что разыгралась недавно в квартире Люси. Весело щебеча, девушка принялась готовить ужин. Пробило половину седьмого, и Люси, рассмеявшись, тут же объявила:

— Господин жених, кушать подано. Прошу к столу!

— Похоже, мамаша Лизон так и не придет… — заметил Люсьен.

— Да… и меня это несколько удивляет. Боюсь, ее хозяйке хуже стало…

Едва Люси это сказала, как в дверь кто-то тихонько стукнул.

— Войдите! — крикнула Люси.

Дверь отворилась, и в комнату вошла мамаша Лизон. Люси бросилась к ней, обняла и поцеловала.

— Ведь вы поужинаете с нами, правда? — спросила она.

— Нет, миленькая моя, и хотелось бы, да не могу. Хозяйке моей все хуже становится. Поэтому мне нужно вернуться в лавку. Я зашла взять кофту — по ночам холодно, но никак не могла пройти мимо вашей двери и не повидать вас обоих: я же знаю, что господин Люсьен должен быть здесь.

— И он бросает меня одну на целых три недели, — грустно сказала Люси.

— Бросает одну? — обеспокоенно переспросила Жанна. — Это правда?

— Да, мамаша Лизон, в провинции нужно проследить за выполнением важных работ, и хозяин посылает туда меня.

— И вас не будет здесь три недели?

— Около того.

— А это целая вечность! — сказала девушка. — И даже вас, мамаша Лизон, не будет рядом.

— Это очень огорчает меня, миленькая… Очень-очень огорчает, вы знаете, но я никак не могу бросить несчастную женщину, она ведь хочет, чтобы только я за ней и ухаживала, а она всегда была ко мне так добра. И все равно будьте уверены: как только сумею выкроить хоть минутку, непременно забегу, чтобы вас обнять и поцеловать.

— Это вы хорошо придумали, мамаша Лизон… — сказал Люсьен.

— Ну ладно, я побежала; наверняка госпожа Лебре уже беспокоится. Счастливо съездить, господин Люсьен. И будьте спокойны: тут вас никто не забудет. Я сделаю все возможное, чтобы сберечь ваше сокровище.

Она расцеловала Люси и убежала. Около десяти вечера ушел и Люсьен, еще раз пообещав ежедневно писать. На следующий день он встретился на вокзале с механиком и рабочими, направлявшимися тоже в Бельгард, и вскоре поезд мчал их в даль от Парижа.

Овид без малейшего угрызения совести, без тени сомнения согласился сыграть ту чудовищную роль, что предложил ему Жак Гаро. Ведь в результате тот опять целиком и полностью оказывался в его власти; сложившуюся ситуацию Овид надеялся использовать с максимальной выгодой для себя. Кроме того, он любил острые ощущения — какой бы природы они ни были.

Предварительные переговоры по поводу планируемого преступления весьма забавляли и увлекали его, а когда человек чем-то увлечен, он без особого труда находит средства для осуществления своих планов. В данном случае их несложно было отыскать, изучив привычки той особы, которую Жак Гаро решил уничтожить. Овид подумал, что, для того чтобы сбить с толку следствие, которое неизбежно будет возбуждено после устранения Люси, ему теперь следует частенько переодеваться, чтобы всякий раз его принимали за новое лицо.

Поэтому на следующий день, поднявшись пораньше, он напялил на себя самую старую одежду, взял пустой чемодан и праздной походкой отправился в Тампль, в район, где торгуют всяким старьем. Истратив совсем немного денег, он накупил целую кучу самых разнообразных костюмов. К каждому из них подобрал массу необходимых дополнений, так что даже самый опытный наблюдатель не смог бы заметить в его облике чего-нибудь странного.

Прежде всего нужно было узнать, работает ли невеста Люсьена Лабру у госпожи Огюстин каждый день, в котором часу она выходит из дома и когда возвращается. Без знания этих деталей никакого определенного плана составить никак невозможно.

Во вторник утром Овид, нарядившись порученцем и для пущей важности нацепив на себя медаль, вышел из дома и на площади Клиши сел в омнибус, дабы с пересадкой добраться в район острова Сен-Луи. Узнать дижонца было невозможно: он был тщательно загримирован и с головы до пят выглядел так, как и положено настоящему порученцу. Подходя к дому, где жила Люси, Овид достал из кармана листок бумаги с адресом девушки, затем свернул под арку, прошел через двор, направился к привратницкой, прикидываясь, будто читает имя, написанное на клочке бумаги, и произнес:

— Простите, сударыня, как мне найти госпожу Люси?

— Седьмой этаж, правая дверь.

— Она сейчас дома?

— Да, наверняка.

— Премного благодарен.

Овид пошел к лестнице и стал подниматься по ступенькам. На третьем этаже он остановился.

«Раз малышка до сих пор дома, — решил он, — значит, она на дому и работает. А в мастерскую ходит лишь изредка, чтобы отнести выполненный заказ. Это нужно проверить».

Он выждал минут пять, потом вернулся вниз. С набережной Бурбонов он отправился на улицу Сент-Оноре, где без труда нашел мастерскую госпожи Огюстин. Во всю длину балкона на втором этаже красовалось написанное золотыми буквами имя знаменитой портнихи.

Он уверенно поднялся в мастерскую и позвонил у дверей. Ему открыл вышколенный слуга в ливрее, который провел его затем к одной из девушек, работавших в примерочной, — очень хорошенькой, одетой по последней моде, явно служившей живым манекеном для демонстрации восхитительных туалетов, изобретаемых портнихой. Овид счел нелишним придать своему облику вполне определенный местный колорит, поэтому заговорил так, как это свойственно лишь уроженцам Оверни.

— Пжалста, где гашпажа Луши?

— Что еще за « гашпажа Луши»? — расхохоталась примерщица.

— Да маштерица ваша, шорт возьми!

— А! Люси… Она здесь не работает. Она шьет на дому.

— На набережной Бурбонов, да?

— Да. А у вас что, письмо для нее?

— Нет… Поручение одного гашпадина.

— Прелестно! Так я и думала. Ага! У этой святоши какие-то там господа знакомые водятся! Ну что ж! Вам, гашпадин, придется сходить к ней домой! Люси у нас гордячка, выпендриваетсяна все лады и сюда заглядывает лишь для того, чтобы отдать свою работу да взять нужные пуговицы и нитки.