Присутствие Матони стало своего рода вызовом, и мы были только рады схлестнуться с ними. Поднявшись в воздух, мы сразу запрашивали Кенвей, есть ли информация о Матони. Некоторые из моих канадцев отпускали по радио грубые замечания в его адрес, надеясь, что немецкая служба радиоперехвата передаст эти реплики пилоту. Однако нам так и не удалось выманить его.

История с Матони и попытками раздразнить его каким-то образом дошла до ушей газетчиков. Их еще больше восхитил человеческий аспект эпизода, и несколько репортеров примчались, чтобы встретиться со мной. Я изложил факты и попытался объяснить, что церемонные «дуэли насмерть» эпохи Первой Мировой войны больше невозможны. Но, несмотря на мои объяснения, история была заметно приукрашена и выдана на всеобщее обозрение газетами. На первой странице красовалось сообщение, будто я вызвал Матони на поединок над полями Нормандии. После этой дурацкой выходки газетчиков надо мной стали смеяться все, кому не лень. А кроме того, Паула написала встревоженное письмо, спрашивая, не слишком ли я рискую.

Эпизод с Матони имел интересные последствия. История попала в немецкие газеты и привлекла внимание пилота. К этому времени он уже был сбит, ранен и лечился в госпитале. Он сам рассказал мне это после войны, когда написал мне письмо в Рур и выразил сожаление, что не смог принять мой «вызов». Но, может быть, еще не поздно уплатить долг чести? В ответ я пригласил его отобедать со мной, однако Матони так и не появился.

Один из моих пилотов из кабины «Спитфайра» заметил нечто похожее на кавалерийских лошадей. Он сказал мне, что лошади пасутся в саду замка недалеко от линии фронта. Мы решили познакомиться с ними поближе, и если они окажутся лучше наших, то просто забрать. Поэтому однажды я забросил седла и упряжь в джип и вместе с Джонни Ирвином отправился туда. Постепенно движение становилось все реже, и наконец мы оказались на гравийном проселке в одиночестве. Я остановил джип и развернул крупномасштабную карту. Мы находились очень близко к линии фронта, примерно в миле позади наших передовых отрядов. Было очень тихо, и отдаленные раскаты орудийных выстрелов лишь подчеркивали наше одиночество. Мы поехали дальше, пребывая в тяжких раздумьях. А что если армейский офицер связи ошибся, нанося пометки на карту? Или вражеские позиции за последнюю пару часов передвинулись? Я снова остановил джип и с тревогой уставился на карту.

«Добрый день. Немного заблудились?»

Я так и подскочил, услышав это. Из окопа на обочине дороги появилась фигура в потрепанном мундире. Это оказался лейтенант шотландского пехотного полка. Я представился и объяснил цель нашей поездки.

«Где мы точно? Где британские передовые линии?» — спросил я.

«Прямо здесь, — радостно ответил он. — Я со своими парнями нахожусь в передовом охранении. Между нами и немцами больше никого нет. Они сидят на той стороне деревни».

Да, он видел лошадей в саду. Полуразрушенную ограду, сада можно видеть между деревьями.

«Фрицы считают, что здесь у нас находится какой-то штаб, и каждый час обстреливают нас из минометов. Они очень аккуратные люди». — И лейтенант посмотрел на часы.

«Как я полагаю, обстрел начнется минут через 10. Почему бы нам не выпить? Мы опрокинем по стаканчику, а потом я помогу вам поймать лошадей».

Я отказался от щедрого предложения. Если нам повезет поймать лошадей, Ирвину предстоит долгий путь верхом. Когда мы повернули назад, лейтенант выкрикнул последний совет:

«Не заходите в деревню, иначе вас подстрелят. И берегитесь минометов. Они чертовски неприятны».

Мы покатили по аллее, обсаженной тополями, и вскоре увидели небольшой загон. Я припарковал джип под деревьями, и мы пошли по тропинке к конюшне. Внезапно приятная тишина была нарушена резким противным свистом, и на землю посыпались ветки, срезанные минами. Немцы начали обстрел замка, и мины рвались примерно в 100 ярдах от нас. Седла и упряжь полетели в сторону, мы опрометью бросились укрываться за деревьями. Второй залп снова накрыл здание, но 2 мины легли недолетом совсем рядом с нами. Наше положение действительно становится неприятным, решил я. Через сад протекал узкий ручей, через который был перекинут кирпичный мостик. Я схватил Ирвина за руку и указал на мост. Мы помчались туда и шлепнулись прямо в ручей, глубина которого не превышала фута, после чего заползли под мостик. Мы оказались там очень вовремя — прибыл третий залп этих поганых многоствольных минометов. Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Мокрые, грязные и перепуганные до смерти, мы выползли наружу и решили оценить ситуацию.

Мы еще раз пошли к загону и даже сумели поймать одно из этих нервных созданий, которое имело клеймо в виде рунических SS. После того как Ирвин верхом отправился назад, я открыл ворота, чтобы остальные лошади смогли удрать куда-нибудь от ужасов постоянных минометных обстрелов. Затем я завел джип и постарался как можно скорее убраться подальше от обреченного замка, чтобы не попасть под очередной огневой налет. Я притормозил, чтобы сказать лейтенанту, что наша поездка увенчалась полным успехом. Однако он страшно развеселился, увидев мокрого и грязного полковника.

Летая вместе с эскадрильей Дэла Рассела, я принял участие в жаркой стычке с эскадрильей «Мессершмиттов». Возле Аржантана мы заметили «мессеры», летящие на юг над самыми деревьями. Мы находились далеко позади вражеской группы и надеялись на полную внезапность. Я повел 12 «Спитфайров» вниз, пока мы не оказались в нескольких футах над землей. Медленно и осторожно мы начали сближение. Каждый из наших пилотов выбрал себе отдельную цель. Если бы нам повезло, мы могли сбить довольно много. Черт! Когда до противника оставалась четверть мили, немцы заметили нас и сделали единственное, что было возможно, — бросились наутек. Они разлетелись в разные стороны и начали набирать высоту, но мы приклеились к их хвостам. Вражеский командир тут же разделил строй на отдельные пары, и завязался бой. «Спитфайры» и «Мессершмитты» отчаянно пытались занять более выгодную позицию, чтобы атаковать противника. Хотя я больше не мог управлять боем, я все-таки успел отдать общий приказ по радио:

«Эти парни остались, чтобы драться. Задайте им! Ведомый, ты знаешь, что делать. Дэл, я иду вверх за парой фрицев».

«О'кей, Джонни. Я займусь другой парой здесь».

Два «Мессершмитта» быстро набирали высоту, я держался за ними в 300 ярдах и чуть ниже, чтобы мой «Спитфайр » находился в слепой зоне немецкого ведущего. Я искренне надеялся, что и ведомый меня не видит. Ведущий немец прекратил разворот, но продолжал крутой набор высоты. Он пытался выйти на солнце, чтобы развернуться и атаковать находящиеся внизу «Спитфайры». Я взглянул на указатель скорости. Он сообщил, что я поднимаюсь со скоростью менее чем 100 миль/час. Мой самолет уже начал терять остойчивость. Если взять еще круче — мой самолет просто сорвется в штопор. Но тут вражеский пилот открыл огонь, клубочки дыма начали вылетать из его пушек. Прямо перед «Мессершмиттом» оказался одиночный «Спитфайр». Мой ведомый сразу оценил ситуацию и передал мне:

«Позади никого, Седой. Чисто».

Теперь я все внимание сосредоточил на «Мессершмитте». Не терять времени. Через несколько секунд этот «Спитфайр» вспыхнет. Грохот пушек перекрыл рев мотора, когда я нажал гашетку. «Мессершмитт» немедленно получил несколько попаданий в брюхо. Мне вдруг показалось, что время остановилось. Я находился совсем рядом с немцем и видел все. Голодные языки пламени вырвались из-под капота и лизнули стекло кабины. Вражеского пилота не было видно. Вероятно, он был уже мертв и соскользнул на дно кабины. Немецкий истребитель круто пошел к земле. Когда я заложил вираж, чтобы проследить за его падением, то не испытывал даже тени жалости. И не собирался переживать в будущем. Это была еще одна обезличенная победа над машиной, и только. Падая вниз, «мессер» едва не врезался в «Спитфайр». Дэл крепко выругался, уходя от горящего самолета.