При первой же возможности я повел свое авиакрыло к Берлину. Этот эпохальный эпизод стал нашей первой совместной операцией. Джордж возглавил эскадрилью, а Тони Гейз снова летел со мной. Впервые мы вместе летали еще в авиакрыле Бадера. Мы летели к Берлину на высоте около 2000 футов, над залитыми солнцем полями, озерами и лесами, вдоль совершенно пустого шоссе, которое оставалось справа от нас.
Трудно забыть те чувства, которые мы испытали, впервые увидев Берлин. Над немецкой столицей поднимались клубы дыма, что вынудило нас снизиться почти к самой земле. Дороги, ведущие на запад, были переполнены беженцами, покидающими город. Мы пролетели над пригородами, и под крылом замелькали берлинские кварталы, зияющие пустошами. Горели сотни домов, и внезапно нам вспомнился Фалез, потому что в воздухе витал тот же самый запах смерти. В этом была повинна русская артиллерия. Когда мы летели на восток, то видели вспышки выстрелов и столбы разрывов. Русские танки подходили к городу с востока. Тони сказал:
«Седой, более 50 на 2 часа. На той же высоте. Еще позади».
«Это фрицы, Тони?» — спросил я, старательно вглядываясь в приближающиеся самолеты.
«Не очень похожи, — ответил Тони. — Думаю, это русские».
Я сказал:
«Все нормально, парни. Сомкнуться и не дергаться».
А про себя подумал: что сейчас начнется, если мы столкнемся!
Яки начали медленно разворачиваться, чтобы зайти в хвост «Спитфайрам». Я не мог этого допустить и повернул крыло вправо, чтобы оказаться выше русских. Всего у них было около сотни самолетов.
«Еще самолеты над нами», — спокойно сообщил Тони.
«Сомкнуться. Не ломать строй», — приказал я.
Мы сделали пару кругов. Обе стороны проявляли осторожность и подозрительность. Наконец я сблизился с русскими, насколько хватило смелости. Когда русский лидер оказался напротив меня, я повернул самолет, показав опознавательные знаки. Я ожидал, что он сделает то же самое, но русский даже и не подумал. Потом он прекратил круги и повел свою растрепанную группу на восток.
Мы смотрели, как они улетают. Похоже, русские не признавали ни дисциплины, ни порядка. Самолеты клубились, как рой пчел, постоянно меняющий форму. Они лениво фланировали над пылающим городом. Иногда от роя отделялась группа самолетов, которая спускалась к земле и что-то обстреливала среди груд кирпича и бревен.
(Я вспомнил об этом несколько лет спустя, когда воевал в Корее рядом с американцами, и над рекой Ялу появились первые эскадрильи хорошо обученных и дисциплинированных МиГ-15. Коммунисты многому научились за эти несколько лет.)
Больше нам не разрешали летать к Берлину. Наверное, это было вполне разумно, так как мы легко могли столкнуться с русскими, особенно в плохую погоду с минимальной видимостью. На высшем уровне было принято решение остановить наши армии на Эльбе, поэтому мы патрулировали между Целле и побережьем Балтики.
Огонь немецких зениток был точным, как всегда. Их артиллеристы не испытывали нехватки боеприпасов и каждый раз обстреливали нас, едва мы оказывались в пределах досягаемости. В последние дни войны мы обнаружили, что противник не забыл, как заманить невнимательного пилота истребителя в зенитную ловушку.
Мы получили приказ уделить особое внимание судоходству в Балтийском море. Однажды наша бельгийская эскадрилья, которой командовал англичанин Терри Спенсер, обнаружила танкер в бухте Висмар. Так как вокруг рвались снаряды зениток, Терри приказал двум четверкам держаться повыше, а третью повел в атаку на высоте мачт.
Бельгийцы видели, что самолет командира эскадрильи взорвался, когда пролетал над танкером. Крылья и фюзеляж упали в бухте на мелководье, а пылающий мотор по инерции пролетел дальше и взорвался на берегу. 11 «Спитфайров» вернулись в Целле, и старший из пилотов прибыл ко мне с этой печальной историей. Даже если сделать скидку на драматические преувеличения, у нас не осталось надежды на спасение Терри. Мы остро переживали его потерю, так как он был хорошим человеком и способным командиром. Бельгийцы были очень преданы ему.
Однажды вечером Джордж повел свою эскадрилью к Эльбе. Я со своей четверкой прикрывал его сзади. Мы собирались поохотиться за реактивными истребителями и потому предполагали посетить как можно больше немецких аэродромов.
Мы полетели к аэродрому, который немцы постарались спрятать в густом лесу. На нас сразу обрушились тяжелые зенитки. Перед тем как повернуть назад, я глянул на летное поле и увидел, что эскадрилья «Мессершмиттов» выруливает на взлет. Лидер и его ведомый уже стояли в начале полосы, а остальные теснились сзади на рулежных дорожках. Я вызвал Джорджа:
«Дюжина „мессеров“ внизу, Джордж. Готовятся взлететь».
«О'кей, Седой. Я их видел. Мы вернемся через пару минут».
Через 5 минут мы вернулись и спикировали на аэродром со стороны солнца. «Мессеры» все еще стояли на земле. Однако зенитки были наготове, и к тяжелым орудиям сразу присоединились сотни легких. Немцы довели действия системы ПВО до совершенства. Иногда им удавалось удержать наши самолеты поодаль, пока их собственные садятся на аэродром.
Мое сердце екнуло, когда я увидел зенитки. Вероятно, то же самое почувствовали и все остальные. Война должна закончиться через несколько дней. Пилоты на аэродроме побросали «мессеры», их моторы остановились. Есть ли шансы прорваться сквозь огневой заслон, который поставят зенитки? Я насчитал около 55 орудий. Внезапно Джордж сказал:
«Седой, я намерен атаковать со своим ведомым. Прикроешь?»
Я хотел сказать: «Да стоит ли, Джордж?» или: «Армия все равно захватит это место завтра», но вместо этого лишь пробормотал:
«О'кей, Джордж».
Я бросил свой «Спитфайр» в крутой вираж и стал смотреть, как вторая пара понеслась вниз, к соединению рулежной дорожки и взлетной полосы. Джордж решил пройтись вдоль обходной дорожки, чтобы уничтожить побольше «Мессершмиттов», и потому отказался от преимущества захода от солнца.
Два «Спитфайра» становились все меньше и меньше. Их серо-зеленый камуфляж сливался с молодой листвой на земле, и на какую-то секунду я даже потерял их. Но зенитчики на земле видели их, и весь аэродром озарился вспышками выстрелов. Тяжелые орудия и легкие орудия. Одиночные и спарки. Счетверенные установки. Они стреляли отовсюду. С крыш ангаров, с контрольной вышки, даже с деревьев. Под нами расстелилось целое полотно разрывов. Желтые разрывы, черные разрывы, белые разрывы и разноцветные трассы.
Мы видели, как истребители подошли к границе аэродрома. Потом мы увидели, как засверкали выстрелы пушек Джорджа, и от бетонной дорожки полетели искры. Я крикнул в микрофон:
«Немного выше, Джордж, ты недотягиваешь!»
Затем его снаряды попали в последний из «Мессершмиттов», и тот вспыхнул. Затем на нем взорвались боеприпасы, а пушечная очередь пропорола следующий «мессер». Через несколько секунд пылали почти все немецкие истребители. Над аэродромом поднялся столб белого дыма.
«Ты в порядке, Джордж?» — спросил я.
«Прекрасно, Седой. Я поднимаюсь».
«Красный-2?» — спросил я.
«В меня попали, но машина летит нормально».
«Веди его домой, Джордж, я вас прикрою», — приказал я.
Потом я в последний раз оглянулся на аэродром. Все «Мессершмитты» горели, и дым поднялся уже на высоту 2000 футов. Это был самый великолепный обстрел, какой я когда-либо видел. И наверняка самый смелый.
«Прекрасная работа, Джордж, — сказал я. — Ты поджег чертовски много!»
«Сколько их было, Седой?» — спросил Джордж.
«Ровно 11, я подсчитал».
Мы попытались поставить рекорд, сбив 100 фрицев за месяц, но после завершения последнего вылета 30 апреля выяснилось, что мы недобрали 3 штуки. В эти весенние дни крыло совершило рекордное число самолето-вылетов.
Помимо вражеских самолетов мы уничтожили около 1000 единиц транспорта и более 100 поездов. Мы также обстреляли несколько танков, но вряд ли наши пушки причинили им хоть какой-то вред. Мы также топили баржи и буксиры на реках и каналах, обстреливали скопления войск, где только их замечали. Это был бурный месяц.
