– Да поможет мне Бог, дорогая.

– Чей Бог? Твой или его?..

Но к этому времени Ливи была уже безразлична к изменам Билли. Собственное ее сексуальное увлечение им давным-давно прошло. Сначала все было довольно интересно и возбуждало своей необычностью. Билли не стеснялся делать вещи, о которых она только читала в книгах, вдобавок к этому она тогда пребывала под обаянием его новизны и очевидного отличия от всех других мужчин, с которыми она привыкла общаться. Ни один из них не позволял себе смотреть на нее такими глазами, как Билли, от чего ее бросало то в жар, то в холод. Но увлечение им оказалось не настолько сильным и долговечным, чтобы выдержать его измены во время ее беременностей, пересилить отвращение к ним и наконец забыть и простить ему то, как он обошелся с бедняжкой Йеттой.

Джонни в ее присутствии никогда не ходил голышом в их общей спальне, не делала этого и Ливи. Билли же только так и поступал, при этом, как с омерзением вспоминала Ливи, все у него болталось. С ее точки зрения, мужские гениталии являли собой отвратительное зрелище.

А у Билли, как назло, было чему болтаться! Да еще в обрезанном виде! Правда, и Джонни, как и большинство молодых мужчин того времени, тоже был обрезан, что тогда являло собой норму. Но разница была в размерах. И, вынуждена была признать Ливи, в умении всем этим пользоваться. Билли не только знал, что к чему, но даже придумал несколько вариантов дополнительного использования своего члена. Правда, стоило Ливи заартачиться и не захотеть делать то, что он предлагал, он не настаивал. Просто шел делать это с другими. Его сексуальная ненасытность была сродни его жадному стремлению обрести власть и высокое общественное положение. Именно поэтому многие из его громких побед – те, о которых он хотел, чтобы все знали и судачили, – были связаны с женщинами, символически воплощавшими в себе эту власть. Тотемы, как окрестила их Ливи. Другую категорию женщин – актрис на малых ролях, танцовщиц из ночных клубов, телевизионных красоток – он тщательно скрывал. Ливи прекрасно понимала, что, когда один раз в году сэр Уильям и леди Банкрофт вместе с чадами и домочадцами наезжали в Беверли Хиллз, где на десять дней останавливались в гостинице «Сенчури плаза» для того, чтобы Билли вел переговоры с различными киностудиями, в которые он вкладывал немалые средства, на самом деле все это больше походило на сексуальное сафари в джунглях Голливуда.

Едва Ливи сообразила, что Билли патологически не способен упустить ни одной юбки, она тотчас решила установить новые правила совместного поведения. Он может, гласило одно из этих правил, спать с кем угодно и когда угодно, но только так, чтобы об этом никто не знал. Малейшая, пусть даже самая незаметная искорка возможного скандала или тыканья пальчиком в ее сторону – и она тут же покидает его, оставляя самого плыть в опустелом общественном море. Что бы он ни делал, он не должен замарать ее репутацию и честь, в противном случае... Она научилась весьма эффективно помахивать у него перед носом своей козырной картой и неизменно добивалась своего.

Чего никак нельзя было сказать относительно ее старшей дочери.

Иначе не стала бы Маффи Хэдфилд так смело размахивать у нее перед глазами своими коготками. Видимо, ни для кого не секрет, что Ливи не ладила со своей старшей дочерью. С того момента, как Роз по собственному желанию ушла из Уэллесли, будучи еще студенткой младших курсов, и стала жить на мысе Код, ее матери ничего другого не оставалось, как пытаться замазать краской появившиеся трещинки. Ей понадобился толстый слой краски, когда неожиданно и безапелляционно Роз заявила, что не желает быть представленной свету на балу, который вот уже несколько месяцев подряд специально для этого случая готовила Ливи.

Она давно лелеяла мечту вывести в свет старшую дочь именно на Лонг-Айленде, где в бытность свою г-жой Джон Питон Рэндольф провела лучшие годы жизни. Дебют ее дочери должен был стать дебютом года.

Но у Розалинды были иные планы, о которых она не замедлила ей сообщить.

– Я вовсе не желаю сделаться частью этого никчемного общества дураков, – решительно заявила она. – Пора бы тебе уже знать, что эти вещи не из моего репертуара, но ведь ты меня совершенно не знаешь, мама, или я не права? Да ты никогда и не пыталась меня узнать, поскольку девяносто процентов времени уходят у тебя на обслуживание муженька, а оставшиеся десять процентов ты тратишь на себя. Если бы ты посвятила хотя бы десять минут своего времени мне, поговорила бы о моих целях и планах, ты бы узнала, что я хочу изучать искусство, особенно итальянский Ренессанс. Когда получу ученую степень, намереваюсь год провести во Флоренции, а затем попытаюсь получить место историка искусств в одном из крупных музеев. У меня нет никакого желания тратить свое время на участие в «необходимых» балах и раутах, где будут присутствовать «нужные» люди. Меня такие вещи не прельщают. Если бы ты хоть раз поговорила со мной о чем-нибудь, ты бы знала все это, но мы никогда ни о чем с тобой не говорили. Никогда. Никогда по-настоящему. Как мать и дочь. О наших надеждах и желаниях, о планах и мечтах. Мы говорили только о пустяках: об обеде, который был дан тем-то, о том, что X постарела, а У явно потихонечку спивается, о том, какая интересная коллекция у Z. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на весь этот вздор. Мне совершенно наплевать, кто явился к тебе, а кто не явился и на кого напала трясучка! Я не желаю быть представленной толпе пустоголовых идиотов, которые, оглядев меня с ног до головы, сначала подсчитают мои доходы, а затем станут тащить жребий, кому первому начинать торги.

Ливи, потратившая несколько месяцев на обдумывание вариантов презентации своей дочери – при этом не упуская, какое впечатление должна произвести она сама, – никогда в жизни не слышала ничего подобного. Никто, ни при каких обстоятельствах (исключая, разумеется Билли, когда тот выходил из себя) не говорил с ней в подобном тоне. Ливи вдруг осенило, что именно поэтому она интуитивно и старалась всячески избегать тет-а-тет со старшей дочерью. Розалинда не боялась открытого противостояния и даже находила в нем наслаждение. Еще ребенком она не раз приходила на выручку своему брату Джонни, когда тому доставалось на орехи от более старших и сильных противников. Именно кулак Розалинды неизменно находил нос обидчика, а нога – его пах. В то время казалось, что она никогда не перебесится, и надеждам Ливи, что ко времени поступления в Уэллесли у Роз наконец начнут проявляться девичьи черты, так и не суждено было сбыться. Более того, Роз пошла еще дальше в своем непослушании – едва поступив в школу, незамедлительно примкнула именно к той общественной группировке, к которой, как надеялась ее мать, она никогда не примкнет: к феминисткам.

Когда Ливи узнала об этом от своей обеспокоенной подруги, дочь которой тоже училась в Уэллесли, она только весело рассмеялась:

– Розалинда всегда была на стороне угнетенных. Ты даже представить себе не можешь, скольких брошенных щенков она притаскивала домой, скольких полузадушенных котят, белок со сломанными лапками или птиц с перебитыми крыльями. У моей дочери инстинктивная тяга к жертвам несправедливости. Что, – с умным видом пожимая плечами, добавила она, – вполне понятно в неполные восемнадцать лет.

– Лично я в неполные восемнадцать лет тянулась к Грегори Пеку[13], – не без ехидства отпарировала ее подруга. – Мне кажется, Ливи, тебе необходимо более серьезно отнестись к Розалинде.

Но когда перед Ливи вставала такая проблема, реакция ее была неизменно однозначной: она обращалась за помощью к специалистам, передоверяя ее им. Так оно должно было быть и на этот раз. В течение нескольких месяцев она всюду, как бы в шутку, но с интригующей последовательностью намекала о своих планах относительно дебюта Роз, и люди интересовались, где и когда это должно произойти, сколько будет приглашенных, заранее предполагая, что такое важное событие Ливи обставит с присущим ей размахом. Теперь же все ее планы относительно организации стола, закупки цветов, продуктов, выпивки и прочая, прочая, прочая летели коту под хвост. А что по этому поводу, Господи, что скажет Билли? От одной этой мысли ее бросало то в жар, то в холод, и хотелось немедленно бежать куда глаза глядят.