Передышка, вызванная ожиданием переправы, позволила Алекс загодя напечь побольше лепешек. Свободное время — редкость во время перегона, и каждый, как мог, старался провести его с пользой. Алекс и Джон нарвали диких слив, и Алекс испекла пирожки. Если бы у нее было хоть малейшее представление о том, как делается джем, она непременно попыталась бы порадовать погонщиков джемом.

Сложив пирожки в корзину, она зажгла фонарь над полевой кухней и улыбнулась Джону.

— Ты такой беспокойный сегодня.

Джон был не из суетливых мужчин, но в этот день он то и дело посматривал на небо, словно желал, чтобы поскорее стемнело. Когда зажглись фонари, он взглянул на губы Алекс и отвернулся.

Больше они не целовались, потому что Алекс этого не позволяла. Чтобы не дать своей решимости иссякнуть, она даже перестала надевать перчатки — обручальное кольцо постоянно напоминало ей о долге. Поглядывая на кольцо, она заставляла себя хранить верность Пайтону, хотя всем сердцем стремилась к Джону. Будучи наблюдательным человеком, Джон заметил, что она предпочитает страдать от заноз и мозолей, отказываясь от перчаток, и догадывался о причинах подобного поведения.

— Спасибо, — сказала Алекс, когда Джон подкатил к ней кресло, усадил в него и взял из ее рук костыль. Весь день она провела на костыле, так что нога мучительно ныла, а руки болели от перенапряжения.

Алекс, как, наверное, и все участники перегона, стала все чаще задумываться: что будет, когда они доберутся до Абилина? Она не могла без боли думать о том, что ей придется сказать Джону «прощай». Как ни старалась она обрести твердость, сцену прощания ей даже представить не удалось. Легче было думать о возвращении к жизни в кресле-каталке — возвращении окончательном, таком, чтобы больше никогда не вставать с кресла. Она заставит себя отказаться от костыля, к которому очень привыкла за время путешествия. Алекс приняла такое решение и не собиралась от него отказываться. Перегон изменил ее планы, но лишь временно. Дав себе слово, она поклялась его сдержать. День прибытия в Абилин станет ее последним днем на костыле.

— Чудесный вечер, — пробормотала она, чтобы как-то отвлечься от невеселых мыслей о будущем.

Джон тронул ее за плечо. Затем повез туда, где они обычно сидели вечером, где могли наслаждаться песнями и байками ковбоев, находясь при этом в приятном уединении.

К удивлению Алекс, Джон отвез ее на сей раз гораздо дальше, чем обычно, — в непроглядную тьму.

— Джон, что ты делаешь?

Он, конечно, не мог ей ответить, но ответ стал очевиден через несколько минут. Джон поставил коляску на тормоз, и Алекс увидела, что это место он облюбовал заранее — расстелил одеяло на мягкой траве, там, где приятно пахло дикими сливами и слышалось журчание реки. Когда глаза Алекс привыкли к темноте, она увидела возле одеяла корзину и какой-то продолговатый сверток. И сразу же поняла, что у Джона на уме.

Нервничая, Алекс облизала губы. «Господи, прошу тебя, — взмолилась она, — дай мне сил отказать ему. Помоги мне».

Обойдя кресло, Джон опустился перед Алекс на колени. Положив руки на подлокотники, заглянул ей в лицо. Алекс сделала глубокий вдох и задержала дыхание. Слезы навернулись ей на глаза — Алекс прощалась с Джоном. Она надеялась, что ее счастье продлится до Абилина, но нет, не получилось, поскольку точку надо поставить этой ночью. Раз и навсегда ей придется отказать ему, заставить понять, что у нее нет права на счастье. Когда Джон наконец поймет, что для него в ее жизни нет места, он уйдет. Она надеялась, что судьба подарит им чуть больше времени, но надеждам ее не суждено сбыться.

Коснувшись дрожащей рукой щеки Джона, Алекс прошептала:

— Я не могу, Джон. Я навечно останусь замужней женщиной, и ты знаешь почему.

Но, да простит ее Господь за подобные мысли, имелась еще одна причина, чтобы прекратить их с Джоном отношения. Когда-то у нее была прекрасная фигура, которой Алекс по праву гордилась; теперь же она стала калекой и не хотела, чтобы Джон видел ее обнаженной. Как ни запрещала себе Алекс думать о том, куда может завести их этот необычный роман, она, как женщина здравомыслящая, не могла не знать: рано или поздно вопрос о близости встанет весьма остро. И тогда то, что не могло предотвратить чувство вины перед покойным мужем, предотвратит стыд.

Джон осторожно коснулся ее плеча. Затем — Алекс даже не успела понять, что он делает, — снял с ее пальца обручальное кольцо. Алекс потеряла дар речи. Ошеломленная, вцепившись в поручни кресла, она смотрела на Джона, не имея ни малейшего представления о том, что он собирается делать. Джон же выпрямился во весь рост и занес за голову руку, в которой держал кольцо. Алекс закричала — он бросил кольцо куда-то во мрак, в сторону ив и диких слив, росших на берегу.

— Господи, как ты посмел?! Ты не имел права! Не имел права!

Алекс побледнела, ее трясло от возмущения. Дрожащей рукой она попыталась снять коляску с тормоза.

— Я же никогда не найду его! Боже… Как ты только смог? Как смог позволить себе такое?

Упав перед ней на колени, Джон схватил ее за руки.

— Я люблю тебя, Алекс…

Сердце ее остановилось — не верилось, что Джон заговорил. Ошеломленная, она смотрела в его глаза.

— Ты не замужем. Уже больше года как ты не замужем.

Он говорил хриплым голосом, с натугой — совершенно естественной после стольких лет молчания. Когда Алекс пришла в себя, она поняла: у Джона именно такой тембр голоса, какой она себе представляла, — густой протяжный баритон. В глазах ее были слезы радости — и слезы печали. Слова, пробившие стену молчания толщиной в пять долгих лет, оказались словами любви, обращенными к ней, к Алекс.

Она протянула к нему руки.

— Джон, я так за тебя рада!

Вдвоем они вполне могли обходиться без слов, но Алекс понимала, что немота Джона — последнее препятствие между ним и миром, который он так долго отказывался принимать. Теперь, когда это препятствие рухнуло, Джон снова стал полноценным человеком. И она тоже хотела бы стать полноценной, она жаждала этого всей своей истерзанной душой. Быть полноценной… ради него.

Джон положил ладони ей на бедра и приподнял ее. Алекс тихонько вскрикнула, с особой остротой ощутив пустоту под правым коленом. Она выпрямилась, положив руки ему на плечи. Прошептала:

— Джон, я не могу. Пожалуйста, пойми, я не могу…

Он прижал ее к себе, и из груди Алекс вырвался тихий стон. Она даже представить не могла, что после случившегося с ней несчастья ее когда-либо будет сжимать в объятиях мужчина. Она не смела мечтать о том, что когда-нибудь будет прижиматься к груди того, кто желает ее. Алекс сумела убедить себя в том, что заниматься любовью ей уже никогда не придется, и приняла свою участь как должное.

Джон целовал ее влажные от слез глаза и шептал:

— Я люблю тебя. Я полюбил тебя сразу, как только увидел.

Стоя на одной ноге, Алекс не могла отступить, не могла отстраниться от его горячего тела, уклониться от его поцелуев. Закрыв глаза, она прижималась к нему и едва дышала, она мечтала о том, чтобы миг этот длился вечно.

— Я не могу, — прошептала она. — Ты пользуешься моей слабостью.

— Да, — улыбаясь, пробормотал он и вновь поцеловал ее.

Джон прижимал ее к себе все крепче. Алекс всхлипнула, почувствовав, как возбужден. Этот замечательный мужчина желал ее. Разве он не знал, как уродлив ее обрубок — то, что осталось от некогда стройной ноги?

Конечно, знал.

Он целовал ее снова и снова, целовал осторожно и нежно. Руки ее, лежавшие на его плечах, напряглись; она и сама не заметила, как обняла его и раскрыла губы, как ответила на его поцелуй.

Был еще миг, когда она могла бы сказать ему «нет».

Чуть отклонившись назад, Алекс смотрела в его глаза, пытаясь совладать со своими чувствами. И в этот миг решилось все. Алекс не сомневалась: отдавшись страсти, она потом всю жизнь будет терзаться чувством вины. Но если скажет «нет», то всю оставшуюся жизнь будет жалеть о том, что отказала. Оба знали: решается их судьба — и оба почувствовали момент, когда все сомнения ушли.