Вдруг кто-то схватил меня за руку. Обернувшись, я увидел Скерменхивера, который стоял возле меня. Он видел меня через окно и спокойно вошел в комнату. Я ожидал вспышки гнева за мое непростительное поведение и чувствовал себя очень неловко, но он не обратил никакого внимания на мое смущение и извинения, заметив только кратко:

— Ничего бы не увидели, а рисковали быть убитым.

Он закрыл футляр, не дожидаясь, пока я выйду из лаборатории, задернул занавески и принялся за прерванный опыт. По-видимому, он прекрасно понял, что только жгучее любопытство побудило меня злоупотребить его гостеприимством. После этого происшествия он стал чаще и более подробно, чем раньше, говорить о своих опытах. Он объяснил мне, что подобно тому, как секрет откатывания назад французских 75-миллиметровых орудий был охранен особым устройством механизма, который взрывом уничтожал себя при малейшем прикосновении неопытной руки, так и его изобретение взорвется, если кто-нибудь другой, кроме самого изобретателя, попробует его исследовать.

— Вас поражает простота устройства аппарата, — сказал он. — Вы ожидали увидеть что-нибудь более сложное и удивительное, хотя бы несколько электрических проводов. Внутри этот цилиндр не так просто оборудован, конечно, как снаружи. Но вы были бы очень удивлены, если бы увидели, какой простой механизм заключается в нем. Мой процесс прост оттого, что основан на совершенно новом, еще неисследованном принципе. Это все пока, что я моту сказать вам по этому поводу, — закончил он.

По его губам пробежала судорога и он улыбнулся. Это была одна из наших последних бесед перед его отъездом. Скерменхивер очень похудел и выглядел угрюмым, но продолжал свои опыты. Ему оставалось жить всего несколько месяцев в своей хижине. Образовалось, наконец, строительное общество, поставившее целью обработать и сделать полезной эту заброшенную в продолжение нескольких лет береговую полосу. Прибыла огромная землечерпательная машина, землемеры огораживали кольями, отмечая на болоте, будущие улицы и участки. Выросли линии телеграфных столбов. Скерменхивер наблюдал за всей этой работой, и взгляд его загорался мрачной ненавистью. Этот мир практичности преследовал его в его уединении, гнал прочь из его первобытного жилища. Строительное общество разрешило ему остаться здесь не позднее начала будущего лета.

«Он живет здесь в продолжение целых шести лет. Совершил ли он что-нибудь за это время?» — спрашивал я себя, бывало. Рабочие нового строительного общества смотрели на него, как на чудака, и я часто думал, не были ли они правы.

Но невозможное совершилось. Когда однажды я пришел в хижину, Скерменхивер объявил мне, что получил наследство от богатого дяди, который недавно умер, оставив ему все свое состояние. Скерменхивер был по отцу немец, а мать его была ирландка. Эту новость он сообщил мне совершенно спокойно, без волнения, и я, признаться, не поверил было ему, но неопровержимое доказательство в лице толстого поверенного, который тяжело отдувался после продолжительного путешествия пешком по песку, наполнявшему его башмаки, подтвердило правдивость его слов. Я подумал, что теперь все материальные заботы Скерменхивера будут устранены, что он сможет перебраться в лучшую местность, занять хорошее помещение и устроить прекрасную, более удобную лабораторию, но он остался жить в хижине, очевидно, собираясь окончить свои исследования там, где начал их. Может быть, то обстоятельство, что он получил состояние, когда уже почти не нуждался в нем, сделало его более раздражительным, и он с чувством личной неприязни смотрел на большую землечерпалку, хлопотливо засыпающую болото, и на паровые лопаты, забирающие песок дюн. Однажды я нашел его более спокойным, чем обыкновенно видел его раньше и, когда лодка увозила меня обратно, он крикнул мне вслед «прощайте» таким особенным голосом, что у меня сжалось сердце от странного предчувствия.

Это было в последний раз, что я видел Скерменхивера на этом берегу. Когда я снова посетил остров, его уже там не было. Оставленная хижина сносилась рабочими, которые шутливо рассуждали над тем, что делать с обломками аппарата и брошенным стеклом. Землемеры разбивали линию дороги, проходящую как раз в том месте, где стояла хижина и, глядя, как она рассыпалась под ударами молота, острое ощущение потери внезапно пронизало меня.

Так прошло два года. За все это время мои подозрения, что химический магнит был лишь плод его воображения, как будто бы подтверждались. Я пересматривал газеты и научные журналы в тщетной надежде найти сообщение о новом великом открытии. Я неоднократно возвращался на остров, где работа кипела — боковые дорожки были уже проложены, повсюду строились летние дачи — и, глядя на этот изменившийся до неузнаваемости, давно знакомый вид, прошедшее стало казаться мне сном. Передо мной мелькнуло воспоминание о Скерменхивере, стоявшем одиноко на берегу, постепенно становившемся все меньше и меньше по мере того, как моя лодка удалялась, приближаясь к материку, и самолюбие мое было немного уязвлено тем, что только это случайное «прощайте» было его единственным намеком на разлуку.

В этот период молчания единственная реальная маленькая вещь напоминала мне об исчезнувшем Скерменхивере и его блестящих стремлениях. То был небольшой клочок бумаги, начало письма, которое я нашел в морской траве в тот день, когда хижина была снесена рабочими. На нем стояли слова:

«Дорогая Анна! Наконец, после стольких лет я…»

Эта фраза была написана почерком Скерменхивера.

Прошло около четырех лет после исчезновения Скерменхивера, когда его имя вдруг оказалось у всех на устах. Менее чем за сутки оно приобрело всемирную славу. Известие о его чудесных химических открытиях появилось на первых страницах газет. Я прочитал об огромных станциях, построенных им на восточном и западном берегах материка, которые производили каким-то необычайным, таинственным способом почти все известные химические вещества. Очевидно, эти годы он употребил на то, чтобы применить свое открытие к промышленности в широких размерах. Имя его приобрело громадную популярность; носились слухи, что он в настоящее время нашел способ превращать морскую воду в золото и скоро сделается самым богатым человеком в мире.

События последних лет стали историческими; поэтому я коснусь их слегка. У всех на памяти первый промышленный триумф Скерменхивера, его подрыв монополии калия, которая после войны превратилась в «Калий-Синдикат». Все помнят, как его американские станции снабжали солями калия внутренний рынок за полцены по сравнению с заграничным продуктом, ввозимым из знаменитых Стасфуртских копей; развитие огромной странной флотилии плоскодонных судов, известной под названием «Магнитного флота», на которых изготовлялся из морской воды груз драгоценных химических веществ во время перехода между портами; как исчезло первенство немцев в области промышленной химии, и все достижения их в производстве синтетических красящих веществ поблекли перед колоссальными усовершенствованиями молодого американского ученого. Он произвел целую революцию в промышленности, перенеся ее с суши на океан, начал новую эпоху истории цивилизации, радикально изменив экономическую жизнь всего мира.

Все нации вооружились против накопления Скерменхивером океанского золота, вступили с ним в борьбу и выпустили в обращение международные бумажные деньги. Но Скерменхивер прекратил производство на своих станциях, и резко упавшее мировое благосостояние, а также и общественное мнение, принудили власти прийти к соглашению с ним. Повсюду благосостояние возросло, ликвидируя бедность, так как нетронутые до сих пор неисчерпаемые богатства океана, покрывающего 2/3 земной поверхности, стали разрабатываться в гигантских размерах. Значение и могущество Скерменхивера росло, и вскоре он сделался настоящим диктатором в деловом мире. Поговаривали, что многие пытались открыть секрет химического магнита, но он ревниво охранял свою тайну, и посягавшие на нее платились жизнью за свою смелость. Так, «Нептун», самое большое судно «Магнитного флота», взлетело на воздух в доке Хобокена при попытке инженеров открыть скрываемую им тайну. При этом были убиты сто человек.