Обезглавленные псы лежали на мелководье. Неподалеку от них из жижи проявлялось тело первого хама – главаря преследователей.

«Даже если рана не смертельная, после такой дозы дерьма ему не выжить», – безо всякого злорадства заключил Эгин.

Похоже, конец кровавой пьесы был близок. Мечи преследователей блеснули в неярком свете луны, выглянувшей в просвет между тучами.

Чиновник, собирающийся на дружескую пирушку, не берет с собой оружия левой руки. Не взял его и Эгин. А потому драться с двумя придурками одновременно, у каждого из которых, в отличие от него, было в левой руке по удобной даге, было очень несподручно.

Приходилось следить за огромным количеством вещей, за которыми гораздо удобнее было бы следить днем.

Несмотря на то что каждый из противников Эгина был не чета ему в фехтовальном искусстве, реализовать свое преимущество было непросто. В первую очередь потому, что он дорожил своей жизнью, а вот эти двое, кажется, не слишком.

«Они что, смертники оба?» – недоумевал Эгин, утирая пот со лба во время очередной краткой передышки. За минуту до этого псарь попытался подставиться под удар его меча, с тем чтобы дать своему напарнику возможность нанести предательский удар с другого направления.

Схватка затягивалась. Оба его противника тяжело дышали. Каждый из них втихаря гадал, кто умрет первым. Или кто первым даст деру.

Эгин ждал того, что в фехтовальном классе учителя Занно называли «гороховый верняк». Так молодые питомцы Свода Равновесия называли непростительный промах противника, приводящий к тому, что его становится так же легко поднять на пику, как тренировочный мешок, набитый горохом.

Он, разумеется, дождался.

Ослабевший от непривычно долгого поединка псарь занес руку с мечом слишком далеко. Замах вышел нелепым, корявым, гибельным.

Эгин не замедлил воспользоваться этим промахом. Минуту спустя псарь глотнул отбросов, судорожно пытаясь удержать жизнь, которая стремительно покидала его тело сквозь порванную шейную артерию.

«Ну что ж, теперь поединок можно назвать честным. Один на один», – с удовлетворением отметил Эгин, отгоняя прочь усталость. Как вдруг раздался испуганный голос Овель:

– Атен! Атен! Там еще, посмотри!

Эгин отошел на безопасное расстояние от своего последнего врага. Его волосы были насквозь промочены потом и смрадными брызгами. Казалось, будто он только что покинул купальню.

Эгин обернулся.

К ним приближались еще трое. С двумя такими же черными псами, у которых вместо ушей – едва заметные лоскутки, а с языков стекает липкая обильная слюна.

– Ха! А вот и наша лапушка! Цела и невредима, бегляночка! – всплеснул руками очередной командир.

– Это ты, что ли, наших поперебил? – поинтересовался второй, с интересом оглядывая Эгина. Знаков отличия Иноземного Дома на рах-саванне уже было не разглядеть – так он измазался дерьмом и грязью.

– А ты что, последний герой? – заржал третий, обращаясь, правда, не к Эгину, а к его противнику, молившему всех известных ему богов о спасении несколькими минутами раньше, а теперь возносившему им по очереди благодарственные и хвалебные гимны.

Эгин быстро оценил обстановку. Он обессилен. Ранен, хотя и легко. Их трое, они свежи. Свежи их псины. Кто знает, пройдет ли у Овель тот же номер с «сэ-ми-са»?

Увы, все это означало, что в нем должен вновь воскреснуть дипломат, лицедей, наглец и… и… офицер Свода Равновесия, в конце-то концов!

– Вашего человека и двух собак убил я, милостивые гиазиры, – подтвердил Эгин. – Эта девушка – преступница, которой давно интересуется Свод Равновесия. Ее судьба поручена мне. Если у вас хватит наглости пойти против Свода и сразиться со мной, знайте: мне не составит большого труда одержать победу. Но даже если судьба будет на вашей стороне, никто из вас не проживет дольше завтрашнего вечера.

Эгин замолчал. Гости начали перешептываться друг с другом, явно удивленные таким оборотом дела.

Эгин даже не взглянул на Овель. Он и так был уверен в том, что глаза у нее сейчас больше, чем блюдца, на которых в благородных домах подают десерт. Для нее это тоже сюрприз – вдруг ощутить себя персоной, которой интересуется, как оказалось, офицер Свода Равновесия.

«Пусть ломают головы!»

Эгин устало прислонился к стене. Вот о чем он в тот момент не думал, так это о жуткой вони, которой, казалось, было напоено все вокруг, включая луну и безразличные к происходящему звезды.

Свод Равновесия – это государство в государстве. Свод подчиняется гнорру. Гнорр – Сиятельному князю. И более никому.

Любой варанец впитывал эти нехитрые истины с молоком матери. И эти молодцы с псами тоже, конечно, впитали, Хуммер их раздери.

Разумеется, решившись на такую с виду невинную ложь, Эгин совершал должностное преступление. Ни много ни мало.

Во-первых, он открылся людям, о которых толком не знал ни кто они такие, ни зачем им эта девочка.

Во-вторых, он сделал это ради особы женского пола, случайно встреченной им после дружеской попойки. Ради нее он солгал, объявив ее преступницей, а себя – следователем.

В-третьих, а также и в-четвертых, и в-пятых, сейчас ему придется совершить еще более тяжкое преступление – представить этим ублюдкам доказательства, если они не поверят ему на слово. Причем в отсутствие удостоверяющего жетона – Внешней Секиры, – которым он щеголял давеча перед Гастрогом и который сейчас преспокойно полеживает у изголовья его кровати на ореховом столике о трех ножках. А в отсутствие этого самого жетона факт предъявления самого веского из возможных доказательств – Внутренней Секиры – не может остаться не замеченным начальством. То есть Норо окс Шином.

Они, конечно же, не поверили.

– А чем докажешь, офицер? – соединив в этой фразе наглость и опасливый подхалимаж, спросил его уцелевший таки противник.

Разумеется, его интересовал вопрос, почему этот странный псевдочиновник Иноземного Дома не воспользовался своей подавляющей и наводящей страх привилегией сразу, пока его товарищи и псы еще были целы и невредимы.

– Вот именно. Кто его знает, может, ты гониво гонишь, а? – подтвердил псарь из второй группы.

Эгин криво усмехнулся. Закатил левый рукав. Отер меч о платье и перехватил его за лезвие в последней трети так, словно это был ножик, которым он собирался почистить яблоко.

Не изменившись в лице, он взрезал сначала кожу, а затем и мышцу на своем левом предплечье. Все тем же острием клинка раздвинул кровоточащие ткани в обе стороны. И тогда Внутренняя Секира отозвалась своему хозяину трепетным мерцающим огнем.

– Оба-на! – не выдержали зрители.

– А можно поближе? – с почтением спросил один из преследователей.

Эгин не ответил, но тот воспринял его молчание как знак согласия и сделал три скромных шажка, по-гусиному вытягивая шею. Остальные не двигались.

– Мужики, там, Хуммер меня раздери, – залопотал любопытный, – там это, два глаза. Один мне только что подмигнул. Как есть подмигнул, мужики!

Другие не отважились подступиться ближе. Эгин закрыл рану ладонью и выжидающе посмотрел на «мужиков».

– Ну что, кто-то еще претендует на эту девочку? – зло процедил он.

– Пусть лучше нас хозяин на кишках повесит, чем к этим в подвал попасть, Хуммер меня раздери, – пробормотал тот, что подходил полюбоваться на пугающее чудо Внутренней Секиры.

Очень скоро четыре человеческих и два собачьих силуэта исчезли в прошлом навсегда.

Эгин улыбнулся Овель, которая, несмотря на нечаянную удачу, была мрачнее тучи.

– Так как же мне вас теперь называть, милостивый гиазир? – робко спросила она.

– Зови как хочешь, – примиряюще сказал Эгин, пытаясь перевязать руку поверх раны витым шелковым шнуром, на котором раньше болтался поясной сарнод.

– Давайте я, Атен, – с вымученной улыбкой предложила Овель. – У вас руки грязные.

Вопреки опасениям Эгина слуги не спали. Дверь черного хода тоже оказалась не заперта. Таким образом, ни стучать, ни объясняться, к счастью, не пришлось. Из кухни доносился зычный голос Аммы: