Почему твой муж смог это сказать, а ты, Сара, нет? Я о нем ничего не знаю. Как он выглядит, каков он. Хорош ли собой? Умен ли? Может, тупица? Высокий, низкий, брюнет, блондин? Унаследовал ли он твое обаяние, мою масть? Он, должно быть, натуральный англичанин. И говорит как Сара, думает как она, поступает так же. Учится в колледже Джайлза. А мог бы учиться в моем, – с горечью подумал Эд. – Чего все же добивается этот Латрел? К чему все это благодушие, показная радость от встречи? Из-за Джеймса? Может, это попытка загладить их с Сарой вину передо мной? «Я вас знаю», – сказал он. Черта с два ты знаешь! Отца своего сына. И еще приглашал бывать у них! «Будем рады видеть вас у нас на выходные, Эд! Когда устроитесь, Сара вам позвонит...» Боже, тут что-то неладно. Что-то у них там происходит, в Латрел-Парке. Что же именно? И когда же это наконец прояснится? Сара, видимо, имела веские основания, умолчать о сыне. Только вот какие?

Между прочим, она не знала, где я нахожусь. Впрочем, это нетрудно выяснить. При ее связях и знакомствах она могла бы при желании узнать мой адрес. Но, вероятно, боялась, что я буду претендовать на ребенка. Она не могла больше иметь детей. Достаточно одного взгляда на Джайлза, чтобы это понять. Джайлз Латрел не способен к деторождению. Сара не хотела обременять меня, не хотела, чтобы я взял на себя ответственность за ребенка. Черт, я был бы счастлив взять ее на себя. И она прекрасно это знала. Она же знала, как я мечтал иметь от нее детей. Мы часто об этом говорили. Может, она боялась мне сообщить? Но чего тут бояться? Смешно. Думала, я не поверю, потому что анализ, сделанный на базе, беременности не показал? Но он допускал погрешность в полтора процента... Так что вряд ли она опасалась, что я не поверю. Что-то не так с этим ребенком. Он, значит, в Оксфорде...»

Нет, все эти причины липовые. Ясно одно: она просто не хотела, чтобы Эд знал о сыне. Почему? Потому что тогда он мог бы предъявить свои права. А значит, мог вмешаться в ее жизнь. Да, это звучит правдоподобно. А почему Джайлз Латрел с такой готовностью принял ребенка? Ради того, чтобы было кому передать наследственный титул? Ведь сам он не мог родить наследника. Заодно он лишал Эда возможности встать между ним и женой. А он этого всю жизнь боялся.

«Почему же ты не сказала мне об этом, Сара? Ты не оставила мне ни малейшего шанса». Не страшно и не трудно терять то, о существовании чего не подозреваешь. Не его вина, что он не подозревал о существовании своего сына. Но теперь он об этом знает, черт побери. Какой же он? Мужской вариант Сары, твердый духом и крепкий телом? Надеюсь, что так. Сара, наверно, воспитала его в своем духе, по своим правилам. Не в силе правда, а в правде сила. Будь осторожен, Эд. Она может опять послать тебя ко всем чертям. Но если ты вообще хоть что-то в ней понимаешь, она тебе все скажет.

Надо только подождать. «Ну, терпения нам не занимать. Мы об этом учебники можем писать. Чему-чему, а терпению мы научились».

Он сидел, погрузившись в свои мысли, когда вошел сторож, чтобы проверить, выключено ли электричество.

– Полковник Хардин! Извините, сэр. Я не знал, что вы здесь.

– Надо было кое-что проверить по справочнику. Все в порядке. Я ухожу.

На самом деле все далеко не в порядке, думал он, спускаясь по лестнице и направляясь к машине. Порядок еще только предстоит навести, и это дело долгое. «Позвони же мне, Сара. Напиши мне, отправь мне дымовой сигнал, хочешь, только пошли мне весточку. Поступай как всегда поступаешь, – по справедливости».

Поздно утром в понедельник зазвонил телефон. Звонила Сара.

– Эд?

– Сара!

У него перехватило дыхание.

– Я на денек выбралась в Лондон. Не пригласишь ли меня пообедать?

– Где и когда?

– В час. У статуи Рузвельта. У меня в руке будет белый флаг.

Она положила трубку.

Она сидела на скамейке позади статуи Франклина Делано Рузвельта. Он сразу увидел ее. Она была потрясающе элегантна в платье из какой-то легкой шелковистой ткани, задрапированной у пояса. Платье было приглушенного серо-голубого цвета, на голове шляпа в виде чалмы в тех же тонах. Шляпа скрывала ее великолепные волосы, зато подчеркивала классический профиль. В ушах ее были жемчужные серьги, и на шее нитка жемчуга. Она была похожа на картинку с обложки журнала «Вог». Дорогая, ухоженная, выхоленная дама. Чистое совершенство. Он еще никогда не видел ее такой великолепной. Сара, которую он сохранил в памяти, была двадцатитрехлетней молодой женщиной в форме медсестры или в хлопчатобумажном платье, в юбке и свитере или совсем без одежды. А теперь перед ним была светская дама. Она не касалась спиной скамейки и сидела абсолютно прямо. Он обратил внимание на ее безупречные ноги в тонких нейлоновых чулках. Руки были сложены на сумочке, лежавшей на коленях. Она излучала спокойствие и уверенность.

«Сейчас она мне все скажет», – подумал он. А что же именно она скажет? О чем она сейчас думает? И как должен себя вести он? «Ну ладно, спокойно, Эд, – приказал он себе. – Наберись терпения. Не спеши с выводами.

Пусть все идет своим чередом. Не надо торопить события. Всему свое время. Только держи ухо востро. Тебе опять может быть очень больно».

Сара смотрела, как он идет к ней. Она никогда не видела его в этой форме, он выглядел потрясающе. Ни одного изъяна, бесстрастно подумала она, какой красавец. Прекрасно сложен. Все тот же Эд, но в то же время другой. Более сформировавшийся, строгий, даже суровый по сравнению с тем молодым капитаном в оливковых брюках и кожаной летной куртке, отчаянно смелым и веселым. Теперь эта веселость тоже в нем проглядывала, только уже не такая безудержная. По нему будто прошлись утюгом – все черты сгладились. Он изумительно владеет собой. Тогда, в субботу, он это продемонстрировал ей в полной мере. Она понимала, что теперь должна сказать ему всю правду, всю до конца. Так, как требовала ее совесть.

Он подошел, и она поднялась ему навстречу. Обвиняемый должен встать перед судом, мелькнуло у нее в голове. Но тут он улыбнулся, и все ее страхи мгновенно рассеялись. Она почувствовала прежнее возбуждение, кровь зашумела у нее в ушах. Он ласкал ее взглядом, и она выгнулась, как кошка под рукой хозяина, будто почувствовав на себе прикосновение его Длинных пальцев. У нее перехватило дыхание, и она неотрывно смотрела ему в глаза и тонула в их бездонности. Они стояли неподвижно, но каждый чувствовал тепло другого. И оба ждали. Она очнулась первой.

– Ну что? – спросила она почти беззвучно, стараясь говорить как можно спокойней.

– Все в порядке, – в тон ей ответил он.

– Правда?

– Конечно.

– Ты уверен?

– Разумеется.

Она пристально оглядела его.

– Ты совсем не изменился.

– Только не слишком приглядывайся. Она склонила голову набок. Под низко надвинутой на лоб шляпой черты ее лица были все так же прелестны, серые глаза так же чисты и ясны.

– Надеюсь, это был приятный сюрприз? – невинно спросила она.

– Как всякий сюрприз.

– И ничто не дрогнуло в тебе?

– Отчего же.

– Где болит?

– Нет, боли нет. Немножко чувствую себя не в своей тарелке. Но это пройдет.

– Шок?

– Не преувеличивай масштабы бедствия, – ответил он серьезным тоном, но глаза его смеялись.

Она прыснула, как девчонка.

– А я вот волновалась. Нервы, знаешь ли. Ты всегда заставлял меня нервничать.

В его глазах снова мелькнула улыбка.

– Ты стоишь передо мной как перед судом присяжных. Ситуация и вправду серьезная, но не трагическая, Сара. Не надо бить себя в грудь. Если тебе нужно отпущение грехов, обратись к священнику.

У нее чуть не открылся рот от удивления. Какой он все же чуткий, внимательный, и голос у него нисколько не изменился. И в то же время он по-прежнему прямой и неуступчивый, не зря в авиации заслужил прозвище Железный. Он многое знал, о многом догадывался, он все понимал, но при этом не позволял, чтобы им манипулировали, не становился марионеткой в чужих руках. Это была стальная стена, слишком устойчивая, чтобы ее можно было разрушить, слишком гладкая, чтобы ее одолеть, и слишком длинная, чтобы обойти. Значит, надо поискать дверцу.