— Том?

— Его тоже уже нет. Он жил здесь. Его поймали около года назад. Что сделали с ним, не знаю. — Марта обернулась с улыбкой на испитом лице. — Я видела корону. Она понравилась королеве, так ведь?

— Ты была там сегодня утром?

Они подошли к огражденному веревками лестничному колодцу. Марта поднырнула под них.

— Смотрела из камина. Я сплю в дымоходах, места там хватает. Есть полки и ниши величиной с комнату. Ребята-трубочисты знают мои места и помалкивают. Я подумала, что корона красивая.

Когда Даниил поднял взгляд, Марта ждала его. Выражение ее лица оставалось прежним, осознал он, только посуровело. Оно было взволнованным, словно она хотела что-то сказать и не имела на это времени.

— Вас было двое.

— Да. Я и Залман, мой брат.

Марта повернулась и снова пошла вперед.

— Вы королевские ювелиры?

— Работаем в фирме королевских ювелиров.

Они поднялись по лестнице. Коридор освещали огарки свечей. В конце его Даниил увидел лучше освещенный, заставленный пустыми пьедесталами зал.

— Наконец-то! Отсюда дорогу я знаю. Без тебя блуждал бы здесь несколько дней.

Он вынул кошелек, нащупал в нем полсоверена, достал увесистую золотую монету и протянул Марте. Та попробовала ее на зуб, жадно, словно золото было съедобным.

— Можно, я буду работать у вас, мистер Леви?

— Я… — На стенах коридора были зеркала. Подыскивая слова, Даниил увидел свое отражение. Очки в свете пламени свечей казались матовыми. — Я один из продавцов. Компания не моя, Марта. У меня нет работы, чтобы тебе предложить…

— Я могу бегать с поручениями. Убирать. Находить в газетах то, что нужно. Если дадите иголку, могу шить двумя способами, — торопливо заговорила девочка. — Жить стала бы по-прежнему здесь. Я хочу работать у вас, мистер Леви.

Даниил почувствовал, что у него защемило сердце. Прислонился спиной к дворцовой стене.

— Говоришь, ты умеешь читать?

Марта потупилась.

— Немного.

— Знаешь Лудгейт-Хилл?

— Хорошо знаю.

— Над моей мастерской вывеска, золотой лосось. Золотая рыба. Приходи в воскресенье в полдень к задней двери. Крид-лейн. Полшиллинга в неделю за полдня работы тебя устроит?

Марта подняла подсвечник.

— Я могу раздобыть белья, свечей и еще кое-чего.

— Не нужно.

— Ладно. Тогда что?

— Тогда будешь учиться писать.

Полночь. Лондон в чистом снегу. Облаков нет, небо зияет огромной черной пустотой.

— Рассказывай, что еще?

— Больше нечего рассказывать. Королева, ребенок.

— К черту ребенка, Даниил!

— Но это и все. Бридж сказал, что назначит день в будущем месяце. Мы с Уильямом пошли назад.

Он приглашал меня на Хеймаркет.

— Чего ради?

— Был рад, что увидел королеву.

— А ты — нет. За четыре года это у нас лучшая новость.

— Я больше не поеду туда.

— Почему?

— Мне было стыдно.

— Чего?.

— Тебя там не было.

— Того, что все на тебя пялились? Эх, Даниил. Стыдишься благоприятной возможности? В нашей профессии самое весомое слово принадлежит королеве. Если во дворце будет сказано то, что нужно, наше будущее обеспечено на всю жизнь. Проснись!

— Я не сплю.

— Лжешь. Помнишь, как было, когда мы приплыли в доки? Англичане глазели на нас так, будто мы Али-Баба и его последний разбойник. И с тех пор ничего не изменилось, кроме нашей одежды. В душе мы никогда не станем такими, как эти люди. Ты стыдишься этого?

— Нет.

— Мы всегда будем дхимми.

— Залман, мы здесь уже четыре года.

— Да, четыре, и пока что никто не развернул перед нами кроваво-красного ковра. Так ведь? Перед нами впервые открывается блестящая возможность. Нас желает видеть королева Англии. Чего еще тебе нужно?

— Не знаю.

— Почему не хочешь ехать туда?

— Не знаю.

— Даниил, скажи, что поедешь со мной.

На подоконнике — три опорожненных бутылки эля, недоеденная горбушка хлеба, пузырек с чернилами, сквозь который синеет луна. Двое людей лежат без сна на матрацах. В их глазах отражается свет.

— Даниил. Фрат. Прошу тебя.

— Раз ты этого хочешь, поеду.

«А» было большим Арбалетом;

Стрелок всегда в цель попадал;

Стрелял он лисиц и дразнящихся птиц,

И злой змей от него уползал.

— Хорошо. Переписала первую строчку?

— Да.

— Покажи.

Январь, первое солнечное воскресенье. Двое сидят на ступенях перед дверью, выходящей на Крид-лейн. Девочка читает медленно, еле-еле, каждое слово — трудный шаг вперед. Почерк ее похож на какой-то шифр.

— Молодчина. Что за дразнящиеся птицы, как думаешь?

— Не знаю.

— И я не знаю. Читай дальше.

«Ј» было Бульдог в мясной лавке;

Был песик хоть мал, да удал;

Хозяин кормил его мясом,

Пока он рычать не кончал.

Смех. Девочка согнулась и закашлялась. Даниил взял у нее книгу.

— Все, на сегодня хватит. Ты делаешь успехи.

— Я не устала.

Лицо ее выглядело изможденным от кашля. Даниил протянул ей пять пенсов.

— Слишком холодно.

— Для меня нет.

Девочка взяла монеты и спрятала их.

— А для меня да. Я простужусь до смерти. Зимой будем заниматься подольше.

Даниил подумал, был ли у Марты когда-нибудь учитель. «Существуют школы, — подумал он, — куда ее могут принять. Надо будет заняться этим».

Послышался звук отодвигаемого засова. Оба подняли взгляд на вышедшего Залмана. Он рассеянно улыбнулся девочке и поплотнее запахнул черный сюртук.

— Доброе утро, Марта. Как успехи в чтении?

— Так себе.

Даниил подвинулся, и Залман сел.

— Я и сам не так уж давно учился. Мой брат превосходный учитель, а? — Он повернулся к Даниилу.

— Холодновато заниматься на воздухе.

Даниил, засовывая азбуку в карман, понизил голос:

— Джордж не пускает ее внутрь.

— По-прежнему? Да она чище его. Она никогда не бывала такой отвратной, как Джордж Лис, правда, Марта?

Девочка хихикнула, зубы у нее стучали на ветру.

— Бывала, когда рылась в канализации.

— В канализации?

— Еще до дворца. Нас мать заставляла.

Даниил смотрел на них, сидящих рядом. Лицо Марты было чистым, но серым, словно сажа навсегда въелась в него. Залман рядом с ней выглядел отмытым. Кожа его посветлела, будто бы от жара тиглей изменился ее химический состав. На зимнем солнце зрачки его глаз были все еще расширены.

— Разгребать грязь, лазать по трубам. Там были веревки, кости, железки. Я знаю места, где вы с головой утонули бы в грязи.

— Из канализации во дворец. Знаешь, через две недели мы тоже будем под кровлей ее величества.

— Мистер Леви говорил.

— О, а я не мистер Леви? Как ты называешь меня?

Девочка искоса глянула на Залмана.

— Маленький мистер Леви.

Даниил откинулся назад.

— Как спал, Залман?

— Без сновидений. — Он снова повернулся к девочке. — Марта, ты можешь сбегать для меня по одному делу? К Джеймсу Райдеру на другой стороне холма. Ищи аптекарскую вывеску. Вот тебе пенни и пять шиллингов для расчета с ним. Принесешь то, что он тебе даст.

Девочка встала и взяла монеты. Перестала улыбаться, словно деньги требовали серьезности. Не радуется, подумал Даниил. Детской беззаботности в ней нет. Однако довольна, и это уже кое-что.

Марта кивнула ему на прощание и пошла, не оглядываясь. Залман поднялся и вошел внутрь, продолжая говорить, хотя Даниил уже не слушал. Оставшись один, он ссутулился, руки и ноги у него мерзли. Улочка была тихой, даже крысы попрятались от холода.

«Я стыжусь драгоценностей», — подумал он. Эта мысль пришла к нему ни с того ни с сего, без всякой причины, или словно бы таилась до тех пор, пока он не останется в одиночестве. Вот что он должен был сказать три недели назад в мансардной комнате. «Чего ты стыдишься?» — спросил Залман. И он не знал, что ответить.

«Я стыжусь драгоценностей». Казалось, эта мысль всегда коренилась в глубине сознания. То, чего Залман хотел больше всего, ему было совсем не нужно. Он вспомнил Джейн Лимпус, свечу между ними. Его участь была решена желанием, брата.