— Спасибо вам за все, — сказал я и грустно улыбнулся.

Мария Егоровна быстрым шагом подошла ко мне и положила руку на плечо.

— Леша… — начала она и замялась. — Знаешь, у меня никогда не было детей, поэтому, может, мои слова покажутся тебе глупостью…

Я замер, перестал дышать, будто приготовившись услышать некое откровение.

— Мне кажется, — продолжила она, — тебе стоит послушать Виталия Ивановича. Надо спрятаться, переждать…

Очевидно, она почувствовала, как я весь напрягся, и, убрав руку, немного отступила.

— Я хочу сказать, что ты еще молод, вот не нашел времени жениться даже…

— При чем здесь это? — в недоумении поднял я брови. — Или вы с Бородичем считаете, что неприятности предпочтительнее иметь человеку уже состоявшемуся во всех отношениях? А как же слезы вдовы и осиротевших детей?

В моем голосе появился неприятный и неожиданный для меня самого холодок и металлические нотки. Мария Егоровна суетливо поправила свою безукоризненную прическу и жалко улыбнулась.

— Нет-нет, ты неверно меня понял. А, может, я не знаю как правильнее сказать тебе про то, что чувствую, но все равно, злись не злись, только прошу тебя — будь осторожен.

Она опустила глаза, пальцы ее нервно сжались в кулачки.

— Разберусь как-нибудь, — буркнул я, не понимая, по какой причине меня пробирает отвратительное раздражение на эту добрейшую женщину и заодно на себя самого.

Уже садясь в машину, я обернулся в сторону крыльца, на котором стояла Мария Егоровна, и махнул на прощанье рукой. Она едва заметно кивнула. Я завел двигатель, но трогаться с места не стал. Что-то не позволяло мне вот так просто расстаться с этой женщиной. Да, собственно, никогда прежде я и не разговаривал с ней в таком тоне. Нехорошо это…

Я вышел из машины и быстрым шагом направился обратно к дому.

— Ну, виноват, — склонил я голову перед Марией Егоровной, и прикрыл ее руки своими ладонями. — Нагрубил, вот такой я паразит. Молю о пощаде. Мир? — улыбнулся я и посмотрел ей в глаза.

Мария Егоровна освободила руки и деловито произнесла:

— Хорошо, что вернулся. Я тут приготовила тебе, — с этими словами она достала из кармана платья небольшой конверт.

— Что это?

— Только, пожалуйста, не отказывайся сразу, вдруг пригодится. Здесь адрес и ключ. Об этом месте и доме никто не знает. Там прошла моя молодость, там я была счастлива когда-то…, - Мария Егоровна замялась на мгновение. — Короче, — продолжила она, — если понадобится укрыться — место лучше не придумаешь. И не очень далеко, и спокойно. Соседку я предупрежу, чтобы не задавала вопросов и ни с кем не обсуждала твое появление. У тебя есть время все обдумать и решить самому, что делать. Но если вдруг… Короче, никому не рассказывай ни про адрес, ни про меня. Ты понял? Никому. Ни одной живой душе.

— Да, конечно. — Я машинально запрятал конверт в задний карман джинсов.

— Ну все, поезжай с Богом, — быстро проговорила она и, оставив меня стоять у крыльца, удалилась в дом.

— Спасибо, — беспомощно пролепетал я себе под нос.

С этого момента я почувствовал себя брошенным на произвол судьбы. Нет, мне, конечно же, кинули хлипкий спасательный круг, за который, возможно, придется уцепиться. Только удержит ли он, это еще вопрос. Почему-то тихая и безропотная Мария Егоровна своим участием напугала меня. «И никому не говори. Никому»… От таких ее слов делалось тошно. Как жить, не доверяясь никому? Абсурд. Засыпать и просыпаться в липком холодном поту от страха каждый день? И ждать, ждать, когда же что-то прояснится, когда ты сможешь, наконец, высунуть нос из укрытия.

Отъехав немного от дома Бородича, я остановил машину, чтобы как-то перевести дух и собраться с мыслями. Звонить на работу было еще рановато, я включил радио и, откинувшись на сиденье, прикрыл глаза. Музыка чувственного французского шансона шла вразрез с моим состоянием. Черт возьми, подумалось мне, а ведь счастье, и даже не счастье, в любви — это дар свыше. Жить в страстях и страданиях по этому поводу — безумная роскошь. У меня этого никогда не было. Я что-то в своей жизни постоянно упускаю из виду, что-то ускользает от меня, как короткая тень. Как это говорят умники: не спрашивай за что, а спрашивай зачем. Так зачем же мне выпадает все время дрянная карта, с самого детства… Стоп-стоп! Эка куда занесло.

Я прислушался к музыке. Французы свое отпели, мягкий баритон Элвиса Пресли проникновенно мурлыкал «Люби меня нежно, люби меня страстно…» И что-то там еще про вечную любовь. Разве бывает такая? Стремление человечества к совершенству во всем, возможно, и двигает цивилизацию, но вполне вероятно, что имеется и побочный эффект в виде горя, ненависти, мести, зависти.

Шум промчавшегося мимо автомобиля прервал мои философские упражнения. Я открыл глаза и посмотрел на удалявшуюся машину по пустынному шоссе. То ли все разъехались, то ли еще не выезжали. Я не знал уклада жизни обитателей поселка, не вникал. И вот теперь эта тишина на дороге, словно знак одиночества или намек на чистый лист, с которого все придется начинать.

Подъезжая к городу, я несколько сбросил скорость, хотя и так ехал довольно медленно. Поймал себя на мысли, что не знаю, как быть дальше. Поехать сразу на работу, забежать домой или к Алине, чтобы переговорить. Только о чем? О том, что я не знаю, что делать и куда бежать? Нет, только не это, взваливать свои проблемы на нее, подвергать опасности единственного близкого мне человека я позволить себе никак не мог.

Стоя на светофоре, я приметил небольшое кафе за перекрестком и решил скоротать там минут двадцать. Ответить на вопрос, почему я оттягиваю время и не желаю появляться на работе, у меня никак не получалось. Сказать, что боюсь? Нет. Не то, чтобы мне было все равно, что со мной случится, но, скорее, я тупо не мог сообразить, откуда ждать опасность. В конце концов, не прямо же в офисе на меня будут нападать. Даже мысленно повторять это слово — нападать — было трудно, и звучит отвратительно. Кто? За что? Я же не бандит, не мафиози, не миллиардер какой, заработавший свое состояние махинациями и воровством. И чужих жен не уводил к тому же. Хотелось ругаться… Еще только утро, а я уже чувствовал усталость и злость.

Припарковав машину на стоянку, я зашел в кафе. Пустой еще зал был окутан терпким, сладковатым ароматом только что смолотого кофе. Подойдя к барной стойке, я поискал глазами официанта.

— Алексей! — неожиданно услышал я и обернулся на голос. За дальним столиком, у окна, весело улыбаясь, какая-то особа махала мне рукой. Присмотревшись повнимательней, я изрядно удивился: Катерина Авдеева собственной персоной! Вот уж точно мыслями накликал, не иначе. И чего ее занесло сюда с утра пораньше? Статус мадам Авдеевой позволял ей до обеда даже глазки не открывать. Ну, в крайнем случае, в неглиже да на мягком диване с чашечкой утреннего кофе в одной руке и с глянцевым журналом в другой — это еще куда ни шло. Но чтобы в такой серенькой кафешке… А делать нечего, надобно подойти. И политес придется разводить.

Я растянул губы до предела возможного и, склонив голову набок, кошачьим шагом двинулся в ее сторону.

— Здравствуй, красавчик. Лет сто не виделись. — Насмешливые глаза гламурной дамочки оценивающе пробежали вдоль моей унылой фигуры.

— Здравствуйте, Катерина… э-э-э, запамятовал, простите, как вас по батюшке…

Я встал спиной к окну и стрельнул глазами по залу: неровен час опять снимают…

— Ты чего, Соболев, не с той ноги встал? — тонкие брови Авдеевой высоко взметнулись, ментоловая сигаретка в длинных, аристократических пальчиках невольно дрогнула. Пристроив ее в уголке капризного рта, она протянула мне ладонь.

— Присядь, не стой истуканом. А то подумаю, что ты не рад меня видеть.

Хм, можно подумать, мы закадычные подружки, — саркастически подумал я. Что ж, придется идти на фамильярность — именно такую тактику навязывала она.