— Слишком? Спать с женой в разных комнатах, как ты, вот что слишком! Ты никогда ее не любил, да ее и любить-то невозможно! Она только делает, что орет и ворчит…. И вечно подчеркивает, что она моя мать! Как будто я, сука, сам этого не знаю! А я любил. По-настоящему любил, в отличие от вас! Мало, но так, как никто в этом чёртовом поселке и в том чертовом городе! И моя любовь покатилась в хренову жопу. И я живу со всем этим, хожу на пары, катаюсь на маршрутках, к вам колхозникам езжу! А вы только и знаете, что пироги свои жрать, да кости перемывать, кому попало.

Сказав это, Максим поспешно удалился в свою комнату. На некоторое время, в квартире повисла тишина. Потом весь дом огласился криками и воплями тети Люды. Также можно было расслышать и возмущенный бас отца парня.

Только это его уже мало волновало. Он сказал то, что хотел сказать. И ему было плевать. Плевать, даже если это были последние слова в его жизни.

Вопреки его ожиданиям на душе легче не стало. Даже, скорее наоборот…. Но его это не волновало. Он сделал это. И сделает еще раз, если такое понадобится.

Ведь теперь ценность поступков не играла никакой роли. Внутри вместо совести была вата. И эта вата не могла ничего посоветовать, запретить или направить в нужном направлении.

Измотав себя болью и переживаниями, и вдоволь наслушавшись криков родителей, которые продолжали скандал без его участия еще долгое время, Максим отправился спать.

Спалось ему жутко и беспокойно. Месяцы, проведенные в больнице, недели, проведенные в городе. Все это сделало домашнюю кровать какой-то чуждой и странной.

На этой чуждой кровати снились странные сны. Какие-то качающиеся на волнах лодки, автобусы с ногами, вместо колес, дома, растущие из каменного неба, как сталактиты.

Максим ворочался, не различая грани между реальностью и сном. Но вдруг в его комнату кто-то вошел. И это заставило его подпрыгнуть, разогнав пелену странного сумбура.

Тень человека медленно, но верно прокрадывалась в его спальню. А за окном ветки на фоне фонаря, как лапы чудовищ, вращали своими пальцами.

Какой-то свет озарял помещение, как бы, не давая Максу отрешиться от того, что он должен увидеть.

Парень сразу понял, в чем дело. Он жутко испугался и практически залез на стену.

— Нет, не подходи! Сука, упырь проклятый! — Вырвалось из недр его горла.

— Ты чего? Не угомонился еще что ль? — Сказала тень голосом Максимова отца.

— Папа, ты?

— Нет, Санта Клаус….

— А… Я просто того, сон… Это… плохой… — Максиму вдруг стало жутко стыдно за то, что он принял своего отца за того, кто так сильно терроризировал его в былое время.

— Что снилось? — Как ни в чем не бывало, спросил отец, присаживаясь на стул в углу комнаты. На нем была старая футболка и рваные треники. Он смотрелся как-то жалко, но при этом был родным и до боли близким.

— А? Собака. Собака снилась. Укусить хотела.

— Мне тоже вчера кобель черный приснился. Такой лохматый, как этот Барбос у соседа. Играл со мной. Жрать, видно просил.

Сказав это, отец задумчиво уставился в окно. Похоже, его тоже привлекали странные, причудливые узоры ночи.

— Ты разбудил меня, чтобы поговорить о собаках или хочешь, чтобы я пошел и извинился перед мамой? Наверно, она тебя послала? — Максим говорил это, прищурив глаза, как сыщик из особого отдела. После чего, он потянулся, как бы доказывая, что не прочь снова отправиться в мир дурацких сновидений.

— Что! Нет. Она спит. Я просто зашел…. Так, от бессонницы. Дай хоть с сыном поговорю, думаю.

— Да уж. Долго ты думал. Почти двадцать лет подряд. Надо было как-то пораньше, — задумчиво произнес парень.

— Надо, надо… — Также задумчиво ответил отец. — Так ты все ту девочку любишь, говоришь?

— Да. В смысле, какая тебе разница? Тебе всегда было на меня плевать, ты вел себя вечно, как робот. А теперь ты вдруг влез ко мне в комнату и начал говорить на такие темы! Тебе не кажется, что это как бы… Жопа, как не правильно, — Максим почувствовал, что к нему возвращается недавний гнев, выдавливая из организма сонливость.

— Как робот. Хорошо сказал. Ты прям у меня философ. А ты не думал над тем, почему я стал «как робот»?

— Потому что ты такой от рождения… Тебе на все плевать. Вам всем на все плевать. Не знаю. Потому что мать бухать не разрешает. Потому что на работе устаешь…. Потому что Земля — это не корка хлеба…. Не знаю, есть еще какие-то варианты?

— Есть, сынок, есть.

Максим вытянул лицо в удивленной гримасе. Раньше он не слышал от отца ничего, кроме сортирных шуточек и грубых выкриков. Но этот человек явно не был его отцом. Это был какой-то мрачный ночной учитель, который пришел учить его жизни.

— Лена. У меня тоже была такая же Лена, — спокойно произнёс пожилой мужчина.

— Подожди! Она же мне ровесница! Какого хрена, пап?

— Не важно, кто какого возраста, не важно, кто по каким правилам живет. Но рано или поздно каждый встречает на пути свою «Лену», и его жизнь превращается либо в сплошной рай, либо в кромешный ад. И по-другому здесь не получается. Такая вот она, жизнь.

— Так значит, ты тоже любил? — Максим почувствовал, как внутри него открываются какие-то незримые глаза, которых раньше никогда не было.

— Так точно…. Это сейчас я похож на престарелого, беременного бомжа. Но когда-то у меня тоже было сердце.

— Подожди, подожди. А как же мама…. Разве ты не ее встретил и сразу поженился? Разве не так все это… Я всю жизнь думал…

— Правда, хороша тем, что ее мало кто знает, сынок. Так что у меня было все и даже больше. Все, кроме счастья, если сказать поточнее.

Максим хотел задать уточняющий вопрос или просто сказать «понятно», чтобы немного «смазать беседу». Но отца было уже не остановить. Похоже, что он вообще забыл, что кроме него в комнате кто-то есть.

— Когда я любил ее, то я был почти как ты. И по возрасту, и по всему остальному. Она была лучше меня. И я не думал, что что-то получится. Но получилось… Может, я был настырным, а может кто пошутил там, сверху, — мужчина указал на потолок многозначительным жестом. — В общем, все путем было… Дело к свадьбе, отношения. Любовь, конфеты… Закаты и рассветы, как в песнях… в этих. И я думал, что у нас будет много детей. Пять! Или даже семь! А что, почему бы и нет? Демографию повышать надо…. И все дела. — Он на секунду замолчал. — Да какая демография в жопу… Любил я ее. Просто, коротко и ясно. Чего тут теперь сиськи мурыжить. Любил, вот как ты любишь, так и любил.

— Но почему тогда ничего не получилось! — Наивно воскликнул Максим. Он был шокирован таким откровением. И ему было до жути интересно.

— Потому. Потому что не положено, наверное… Она всегда мне говорила, что я только ее. И что если я куда денусь, налево там схожу, то она меня убьет. В прямом смысле, в смысле, а не по шутке. И мне это нравилось. Ревнует, значит любит. Значит, не уйдет. А тут, видишь какое дело. Пропала она куда-то. В то время не было ваших сетей всяких. И сложно было что-то узнать, — отец тяжело вздохнул, формулируя мысли. — Искали. Долго. И я искал, и друзья. А она за границу укатила, как потом выяснилось. Просто, тупо и молча. Вот тебе и свадьба, и семеро детей, и блины со сметаной. Я связаться пытался, но она не ответила…. Много раз не отвечала…

— Так может она умерла?

— Ну…. Да. Можно сказать и так. Только намного позже, и только для меня. А так живее всех живых. И сейчас, скорее всего, живет и здравствует со своим студентом по обмену недоделанным. А я тут…. Вот с вами днями дурью маюсь.

— Нет. Но как же мама тогда? Ты ж другую любил? — Снова проявил парень свою наивность.

— Любовь любовью, а жить все-таки надо. Понимаешь? Жить…. Вот брать вот так, — отец сжал кулак. — И жить, сынок! Просто и без этой мишуры из ваты.

Максим почувствовал в этих словах больше смысла и драмы, чем в любом шекспировском произведении. Это отцовское «жить» звучало, как крик вечного отчаяния во мраке холодеющей день ото дня ночи.