Окончив четверостишие прежде, чем кто-либо успел глазом моргнуть, двойник Мориса – так поначалу восприняли его зрители – продолжал тем же спокойным и ледяным голосом:

– Дамы и господа… Попрошу две минуты внимания… Мне надо сообщить вам важные известия! Во-первых, среди присутствующих наверняка имеются такие, кто мог бы помнить, прочитать это стихотворение. Найти его можно в любой антологии. Оно никогда не принадлежало поэту Оливье, поэту, которого вы собрались здесь славить, его автор широко известен, это господин Марк… Да, дамы и господа! Он посвятил эти стихи одной своей знакомой!..

Вас разыграли!..

Но это еще не все! Вы думаете, что чествуете сейчас память покойного, память поэта Оливье. Так вот, поэт Оливье не умирал, хотя бы по той простой причине, что это я!.. Я поэт Оливье, он же рабочий Морис! Господин Жак Бернар, так и не явившийся к тому же на праздник, самозванец! Он в жизни не был моим литературным наследником! Я с ним не знаком!

Голос незнакомца потонул в пронзительных возгласах, поднявшемся гомоне, буре воплей, выкриков, свистков, хлопков…

Скандал и впрямь был неслыханным.

Что-что? Это в самом деле Оливье?.. Поэт Оливье не умер?.. И произведения, которыми мы тут весь вечер восторгались, вовсе не его?..

Что означает этот балаган?.. Чудовищно! Немыслимо! Отпихивая друг друга локтями, зрители хлынули вперед – увидеть, удостовериться!

Внезапно на балюстраду, обезумев от гнева и ярости, вскочила мадам Алисе. Она вскарабкалась на сцену, нашла Мике, потерявшего в суматохе голову.

– Что делать? Что делать?

– Во что бы то ни стало остановить их! – выдохнул Мике.

Стоя на авансцене, он пытался выкрикнуть что-то в зал, но голос его терялся в воплях проталкивающихся к выходу зрителей, которые надеялись нагнать, увидеть вблизи таинственного Оливье.

Мике вернулся на прежнее место:

– Господи Боже мой! Будь ты неладен! Здесь свихнуться можно! Ни черта не разберешь… Черт, теперь я начинаю понимать, почему не пришел Жак Бернар. Этот мерзавец, наверное, что-то предчувствовал…

Мике кубарем скатился по лестнице, ведущей на улицу Пресбург…

Он рассчитывал догнать Оливье, который должен был, по его мнению, находиться где-то на центральной лестнице, в толпе зрителей. Мике хотел сорвать с этого дела покров тайны. Он был вне себя от ярости!..

– Дорогая, это невероятно!

– Даже сногсшибательно, красавица моя!..

– Знаете… Я тут же его узнала!

– Правда?

– Клянусь!.. В «Иллюстрированном мире» был его портрет, поразительное сходство.

…Так беседовали две подруги десять минут спустя в густой толпе, собравшейся у входа в «Литерарию».

Все обсуждали события вечера, каждый давал свой комментарий.

– Я, – внушал толстяк щуплому низкорослому юноше с обреченным лицом чахоточного, – я, милый мой, ни капли не удивился, с первой же строчки я узнал знаменитые стихи, даже не понимаю, как на эту удочку попалось столько народа!..

В некотором отдалении шумно переговаривалась толпа мужчин и женщин, людей театра, о чем нетрудно было догадаться по их манере держаться.

– Что ни говори, малыши, блестящий провал!.. Это дело еще наделает шуму…

– Самое странное, – прибавила огромная, ярко-рыжая дама с нарумяненным и размалеванным как божий грех лицом, – что этот Оливье свалился как снег на голову, покрасовался перед всеми и ни с того ни с сего смылся.

– Как? Его не нашли?

– Конечно, нет. Вы что, не знаете?

– Что именно?

– Я только от Мике… У меня абсолютно достоверные сведения. Так вот, Мике сказал, просто кошмар, этот Оливье исчез! Как сквозь землю провалился!..

Раздался взрыв хохота.

Итак, пока одни изумлялись, другие радовались и веселились, вспоминая разразившийся в «Литерарии» скандал, моложавого вида мужчина во фраке, с независимым, но явно чем-то встревоженным видом, с поднятым воротником плаща и в глубоко надвинутой на глаза шляпе, обходя стороной фонари, стремительно передвигался от группы к группе, прислушивался к разговорам, замечаниям, но немедленно отходил в сторону, как только привлекал к себе внимание.

– Да… – время от времени шептал он. – Хорошенькое дельце!.. Ну и влип!..

И тип окончательно удалился.

Двадцать минут спустя, неподалеку, на одной из пустынных улочек состоялось странное совещание.

Встретились двое. Первый был молодым, высоким, статным, сильным, элегантным. Второй – в широком неброском плаще, с руками в карманах, надвинутой на лицо мягкой шляпе с полями говорил тоном, не допускающим возражений.

– Друг мой, – обратился он к своему товарищу, – вы попали в дурацкую историю! Надо выпутываться…

– Но, – возражал второй, – я не понимаю…

– Не понимаете? Вы глупый ребенок!.. Черт! Ваш прямой интерес заставить Жака Бернара исчезнуть…

– Но разве сегодня вечером вы…

– Да! – грубо отрезал человек в мягкой шляпе. – После сегодняшнего он исчезнет, я вам это обещаю… Ладно, мне некогда… Моя ночь не окончена, мне еще предстоит одна трудная работенка…

Человек в мягкой шляпе усмехнулся, затем распрощался с товарищем.

– Отправляйтесь спать, прекрасный влюбленный! – сказал он. – Я для вас поработаю!..

Оставшись один, незнакомец задумчиво добавил:

– Для него? Само собой! И для себя тоже!..

Час спустя, меж тем как истомившаяся в ожидании у дверей «Литерарии» толпа, не узнав ничего нового, решила разойтись, достойнейший Мике, разъяренный, вне себя, в убийственном настроении наконец дополз до уборной и стал собираться домой.

Он не переставал кипеть с того самого мига, когда трагическое появление Оливье сорвало весь праздник.

– В голове не укладывается!.. Дурость какая! Идиотизм… Все было так здорово…

Оливье в самом деле испортил праздник как раз тогда, когда тот удавался по всем статьям, когда казалось, что «Литерарию» ожидает настоящий триумф!

С этого момента у Мике не было ни единой свободной минуты. По словам зевак, околачивающихся возле особняка, постановщик обыскал здание снизу доверху, носился по всем четырем этажам, побывал во всех комнатах, дошел до того, что полез в погреб, обследовал все чуланы, заваленные всякими диковинками.

Но, к несчастью, никого не обнаружил.

Объявившись на празднике, оборвав красавицу Лидиану на сцене, самолично продекламировав заключительную строфу, Оливье будто таинственным образом испарился, безвозвратно исчез!

Почему, возникнув со столь оглушительным скандалом, он обратился в бегство?

Не один Мике бился над этим вопросом, задавали его себе и другие, в частности, мадам Алисе, которая какое-то время была на грани удара: от волнения в лицо ей бросилась кровь, сделав его из мертвенно-бледного темно-багровым.

Мадам Алисе застала Мике у него в уборной.

– Ну как? – произнесла директриса «Литерарии».

В эти слова достойная женщина вложила всю свою муку и тоску.

Мике обреченно возвел руки к небу.

– Вот такие дела, – ответил он. – Что тут сказать? Ничего уже не поделаешь!.. Мы не могли этого предвидеть, а теперь не в силах ничего изменить!

В течение нескольких мгновений директриса и комедиант молча глядели друг на друга, затем мадам Алисе продолжала:

– Я сейчас пойду в комиссариат, надо доложить обо всем дежурному. Так сказали ажаны… Ах, Боже мой, Боже ты мой!

Мадам Алисе рассталась с Мике, собираясь покинуть театральные кулисы и выйти на улицу Пресбург.

Но вдруг вернулась.

– Мике, а что с Лидианой? – поинтересовалась она. – Что с ней решили?

– Что значит, решили? – удивленно переспросил Мике.

– Ну да, что с ней? Кто ее проводил?

Мике досадливо и не слишком довольно поморщился.

– Ничего не попишешь, – прошептал он. – Ей пришлось обойтись без провожатых. Честно говоря, мне было не до того, чтобы усаживать ее в машину. Не знаю, как она уехала.